– И его охватил еще больший ужас?
– А вы как думаете? Чувствуя себя еще живым, он шагал позади мертвецов и не мог решиться отстать от колонны.
– Не будучи уверен, что вечно бродить по бескрайнему плацу лучше, нежели угодить к чертям на сковородку? – подхватил Печорин.
Вернер кивнул.
– А далее? – спросил Григорий Александрович.
– Потом все исчезло, и Фатов очнулся. Ожил, иначе говоря. Вот и все, что он мне рассказал.
– И как вы, материалист, объясняете его видения?
– Галлюцинации, – убежденно ответил Вернер. – Каждый человек имеет какие-то представления о загробной жизни. Фантазии, сведения, почерпнутые из книг… всякое, в общем. И эти картинки складываются в мираж, порождаемый в момент смерти погибающим мозгом, который, как известно, сохраняет некоторое время активность даже после того, как сердце остановилось. Кстати, вы можете сами расспросить об этом Фатова, если желаете. Мы уже пришли, – добавил Вернер, указав на дом с мезонином и плющом вдоль веранды.
Фатов квартировал на втором этаже и лежал в постели, обложенный подушками. Вид у него был неважный: тощий, бледный, с восковой кожей и впавшими глазницами, офицер больше походил на труп, но осмотревший его Вернер заявил, что пациент идет на поправку.
– Поразительно! – пробормотал он, садясь на подоконник.
Григорий Александрович расположился на стуле возле кровати. В комнате пахло лекарствами и немытым телом.
– Мне поручено расследовать одно дело, – сказал Печорин, глядя на Фатова. – И поручено лично князем Скворцовым.
– Вы про наш спор? – удивился офицер. – Так ведь… обошлось.
Печорин подался чуть вперед, понизил голос:
– Вы заключали пари с Раевичем?
Глаза у Фатова широко раскрылись, взгляд стал испуганным. Теперь он напоминал раненого затравленного зверька, к которому подбирается охотник, чтобы произвести последний выстрел.
– Не отпирайтесь – я вижу, что да! – сказал Печорин твердо. – Почему вы остались живы? Вы должны были умереть. Вы проиграли и должны Раевичу душу? А может, вы уж и рассчитались? – последнее слово Григорий Александрович произнес насмешливо, почти шепотом. Он знал, что, по условиям спора, душа отходила банкомету лишь после смерти, но хотел напугать офицера и заставить его во всем признаться.
Фатов затрясся, как в лихорадке.
– Нет! – выдохнул он хрипло. Губы у него дрожали, на висках выступил пот. – Я ничего ему не должен! Слышите! Ни-че-го! Выкуп! У меня был выкуп!
– Какой выкуп? – насторожился Григорий Александрович.
– Бог мой, что вы делаете?! – всполошился Вернер, слезая с подоконника. – Вы его убьете!
– Его не убила пуля! – огрызнулся Печорин. – Куда уж мне?! Говорите, что за выкуп такой?! – гаркнул он, в упор глядя на Фатова.
Офицер крепко зажмурился и сжал зубы.
– Про какой выкуп вы сказали? – настаивал Печорин, но офицер только мотал головой и глаз не открывал.
Так продолжалось минут пять, потом Григорию Александровичу надоело. Он встал.
– Как угодно! – сказал он раненому с досадой. – Но лучше бы вам рассказать все сейчас, не дожидаясь, пока правда выплывет наружу. А она выплывет, вот увидите!
Он постоял еще немного, ожидая, не одумается ли офицер, но тот молчал. Губы его дрожали, кадык судорожно ходил вверх-вниз. По бледному лицу стекал пот.
– Идемте, доктор! – бросил Печорин Вернеру и вышел из комнаты. – Да не переживайте вы! Ничего с вашим феноменом не случится!
Вернер догнал его на улице – после того, как убедился, что жизни раненого не угрожает опасность.
Григорий Александрович стоял, покуривая папироску, и вспоминал Вулича. Во время спора между ним и поручиком кто-то спрашивал о выкупе. Похоже, это было частью пари, которые заключал Раевич. Тем условием, которого пока не знал Печорин.
– Он еще очень слаб, – сказал Вернер, подходя. – Думаю, он бредил.
– Вовсе нет. Он проговорился.
– Да о чем? О каком-то выкупе! Нет карточных игр, где требуется что-то выкупать. По крайней мере, мне о них не известно, и здесь в такие не играют.
– Знаю, доктор. Но не думаю, что речь шла о карточной игре.
– Тогда о чем?
– О другой. Где рискуют большим, нежели деньги.
– Вы про американскую рулетку? Но там тоже нет никакого выкупа.
Григорий Александрович выкинул папиросу и зашагал вниз по улице. Вернер поспешил за ним.
Погода быстро портилась с самого утра: со стороны гор надвигались тучи, и воздух становился холоднее. Тянуло ветерком, обещавшим к вечеру стать довольно сильным.
Вернер неприязненно поглядел на небо и зябко поежился, хотя было еще вполне тепло.
– Не понимаю, для чего вам вообще понадобилось говорить с Фатовым, – сказал он. – Его случай мог бы заинтересовать медицинское светило, ну, просто любопытствующего, а вам-то поручили искать убийцу.
– Быть может, я отношусь к числу любопытствующих.
– Эта роль вам не подходит.
– Отчего же? Напрасно вы так думаете. Я очень часто изнываю от скуки. Она преследует меня, куда бы я ни…
– Но не сейчас, – перебил его Вернер, явно досадуя на то, что Печорин не желает объяснить ему толком, для чего ему понадобилось говорить с раненым офицером, и увиливает. – Не тогда, когда у вас есть дело. А оно у вас имеется.
– Да, – согласился Григорий Александрович. – Сейчас мне не до сплина. Хотя я и приехал в Пятигорск совсем с иной целью, нежели поиски убийцы. И вы правы: я допускаю, что Фатов может иметь отношение к убийствам. Может, не к ним самим, но то, что с ним случилось, связано с какими-то событиями, происходящими в Пятигорске, и является… как бы это сказать… частью плана.
– Чьего плана?
Печорин пожал плечами.
– Если бы я знал, то уже скучал бы.
– Зато Михал Семеныч прыгал бы от радости.
Печорин попытался представить князя скачущим от восторга, но не сумел.
– Я сделаю все, чтобы не разочаровать его, – сухо произнес он. – Скажите только, вы вполне уверены, что ваш пациент не мог выздороветь от… естественных причин?
Вернер взглянул на собеседника и усмехнулся.
– Иными словами, считаю ли я его случай чудом?
– Если вам угодно так это назвать.
– Фатов умер и воскрес. Что еще вам нужно?
– Благодарю вас, доктор. А с кем он стрелялся?
– Да вы его знаете. Личный адъютант князя. Тот, который встретился нам на плацу.
– Карский? – удивился Печорин.
– Он самый. Захар Леонидович.
– Почему вы мне сразу не сказали?
– Откуда ж я мог знать, что вас это интересует?
– Вы правы. Ну хорошо, а где он живет?
– У него фатера в присутствии. Хотите его допросить?
– Почему бы и нет? Перед Фемидой все равны, верно?
– Только я вам не советую говорить с ним так же, как с Фатовым. Птица другого полета.
– Нет, – подумав, ответил Григорий Александрович. – Этот все равно не признается. Раз уж Фатов стиснул зубы, от Карского и подавно толку не будет.
«Интересно, спорил ли адъютант с Раевичем, или только ваш медицинский феномен», – мысленно добавил Печорин.
– Да они вроде друг с другом пари заключили, – отозвался Вернер. – Фатов предложил Карскому сыграть, тот и согласился.
– Зачем адъютанту было так рисковать?
– Так ведь пьяны оба были в стельку!
– На что хоть спорили?
– А на лошадку ту, что вы видели. Белой масти. Это ж Фатова животина была. И больно она Карскому приглянулась. Он все просил: продай да продай! А Фатов отказывался.
– А тут вдруг сам предложил?
– Ну да. Деньги, видать, понадобились.
– Проигрался?
Вернер пожал плечами.
– Играл иногда, это верно. Видел его несколько раз у Раевича.
– Значит, хоть Фатов и не умер, спор с Карским проиграл?
– Ну, пуля-то ему досталась.
– Это верно. А адъютант, помнится, врал, будто у турка сторговал животину-то.
– Так зачем ему афишировать? Дельце-то скандалом попахивает. А на такой должности, как у Захара Леонидовича… сами понимаете.
– Что ж, доктор, спасибо. Теперь я вынужден вас покинуть. Но мы еще увидимся и, даст Бог, не раз.
Распрощавшись с Вернером, Григорий Александрович отправился к дому Лиговских. Он получил приглашение бывать у них и не собирался им манкировать. Вера и ее муж квартировали там же, но на другом этаже, так что это было во всех отношениях очень удобно для Печорина. Он мог приходить в гости к Лиговским, а видеться со своей любовницей. При этом волочась за маленькой княжной – для отвода глаз и собственного удовольствия.
Проходя мимо дома, Григорий Александрович увидел Веру у окна. Она тоже заметила его, и они обменялись особенными взглядами, как люди, которых связывает тайна.
Вскоре после того, как Печорин вошел, Вера спустилась, и он был ей представлен княгиней.
За чаем Григорий Александрович старался понравиться княгине, шутил, заставляя ее несколько раз смеяться от души. Княжна едва сдерживалась, чтоб не выйти из принятой роли и не рассмеяться – очевидно, она считала, что томность идет ей больше веселости.
Грушницкий тоже был. Он мало говорил, зато постоянно бросал на княжну пламенные взгляды и, кажется, был рад, что шутки Печорина на нее не действуют. Он улучил момент и поймал Григория Александровича в стороне от остальных гостей.
– Поздравь меня! – зашептал он, сияя от счастья. – Я произведен нынче в офицеры!
– Рад за тебя, но поздравить не могу, – ответил Печорин.
– Почему?
– Солдатская шинель тебе очень идет, и признайся, что армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах, не придаст тебе ничего интересного. До сих пор ты был исключением, а теперь подойдешь под общее правило.
– Ты не представляешь, сколько надежд придали мне эти эполеты, – отмахнулся Грушницкий. – Нет, я теперь совершенно счастлив!
– Прикажешь объявить княжне о твоей радости?
– Нет, пожалуйста, не говори. Хочу ее удивить.
– Как твои дела с нею?
Грушницкий смутился и задумался: было заметно, что ему хотелось похвастаться, солгать, но было совестно, а вместе с тем и стыдно признаться в истине.