Сестра Асминцевой оказалась дома – готовилась к отъезду. Предложила Печорину присесть на веранде.
– Хотите кофе? – спросила она. – Я все время пью кофе. С сахаром и сливками. Из-за этого почти не сплю. Но очень бодрит.
Григорий Александрович от угощения отказался.
– Собственно, у меня к вам всего один вопрос, – сказал он, садясь на шаткий венский стул с гнутой спинкой.
Сестра Асминцевой слегка подалась вперед. Лицо у нее было круглое, с мелкими чертами – из тех, что обычно называют «русскими».
– Какой? – проговорила она, широко раскрыв глаза.
– Ваша сестра получала перед смертью письмо, записку или… ну, допустим, посылку?
Женщина удивленно приподняла брови.
– Посылку? – протянула она.
– Может, какой-нибудь предмет. С цифрой.
Сестра Асминцевой задумалась.
– Кажется, нет, – проговорила она через четверть минуты. – Хотя… знаете, кто-то принес в тот день монету.
– Расскажите подробнее, – попросил Печорин.
– Софья показала мне серебряный рубль. Сказала, что он лежал в конверте, подсунутом под дверь.
– И больше ничего не было?
– Нет. Только рубль. Странный такой… грязный.
– В каком смысле? – насторожился Григорий Александрович.
– Он выглядел так, словно его закоптили. Держали над свечкой, пока он не почернел.
Вот оно! Черная единица, означающая час ночи – время свидания Асминцевой со смертью.
– Софья минут десять отчищала его от копоти, – продолжала собеседница Печорина. – Терла, терла. Не знаю, куда потом дела. Может, и потратила.
– А конверт не сохранился?
– Нет, его сразу выбросили. На что он?
Григорий Александрович поднялся.
– Что ж, это все, что я хотел знать.
– Все? – Кажется, сестра Асминцевой растерялась. – Уже уходите?
– Увы, да. Вы собираетесь уезжать?
– Да. Мне сегодня разрешили. Сказали, мое присутствие в городе более не является обязательным. – Женщина вдруг печально улыбнулась. – Ей-богу, так и сказали.
Григорий Александрович поклонился.
– Желаю счастливого пути.
– А как же… Софья? Ее убийцу накажут?
– Непременно.
– Вы обещаете?
– Сделаю все, что будет в моих силах. В этом можете быть совершенно уверены.
Собеседница тяжело вздохнула. Кажется, слова Печорина не очень-то ее убедили.
– Бедняжка Софья, – сказала она. – Она была несчастна всю свою жизнь. Хотела замуж, но никто не брал. А в последнее время у нее еще развилась эта мания…
Григорий Александрович насторожился.
– Какая мания?
Сестра Асминцевой махнула рукой.
– Ерунда! Ей все казалось, что за ней кто-то наблюдает. Однажды мы шли по аллее, и она вдруг остановилась и крепко схватила меня за руку – я даже вскрикнула. «Гляди, вон там! – прошептала она, и голос у нее был такой, словно ее душат. – Следит за мной! Видишь?!» Я посмотрела, но, кроме кустов шиповника, ничего не заметила. «Кто там?» – спросила я, высвобождая руку, потому что пальцы Софьи причиняли мне боль. «Нет, никого, – ответила она. – Показалось». Потом заговорила о другом, но я чувствовала, что прогулка больше не доставляет ей удовольствия.
– И часто случалось подобное?
– Нет, но я видела, что Софья тревожится и словно кого-то опасается. Иногда по вечерам она долго вглядывалась в окно, и лицо при этом у нее было такое… сосредоточенное.
Распрощавшись с женщиной, Григорий Александрович отправился дальше.
Дом, где жила Кулебкина, находился недалеко от Цветника – всего в одном квартале, на берегу маленького искусственного пруда, в котором плавали утки. Деревянные колонны с облупившейся краской обвивал плющ, около колодца сидел знакомый юродивый и, щурясь на солнце, пил из железной кружки маленькими глотками воду. Один глаз у него гноился, на левой ноге штанина была закатана до колена так, что виднелась жутковатого вида язва. Григорий Александрович бросил ему пару гривенников, но юродивый на монетки не посмотрел, зато проводил Печорина внимательным взглядом и прошептал что-то себе под нос.
Григорий Александрович поднялся по ступеням и постучал. Через минуту появилась служанка лет сорока, очень опрятная, с полотенцем в руке.
– Что вам угодно? – спросила она, окинув Печорина быстрым взглядом.
– Мне нужно повидать Марию Власьевну. По делу.
– Они в Цветнике. Пошли гулять. Не знаю, когда вернутся.
– А давно ушли?
– С полчаса.
Григорий Александрович не имел желания разыскивать женщину в парке.
– Позвольте подождать ее здесь?
Служанка помедлила всего несколько секунд, потом посторонилась.
– В гостиной, – сказала она.
Печорин сел в плетеное кресло лицом к окну, на котором расставлены были горшки с разными цветами. На стенах висели миленькие акварельные пейзажи с местными видами.
Служанка ушла, оставив Григория Александровича одного.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и двадцати минут, как компаньонка Кулебкиной вернулась.
– Кто вы? – спросила она, входя в гостиную.
– Печорин Григорий Александрович. Мы с вами уже встречались. По поводу убийства вашей… подруги. Мне поручено расследование.
– Ах, да! Вспомнила… – Мария Власьевна стянула перчатки. – Черт, как же жарко! – Она упала в кресло, руки ее повисли с подлокотников, точно плети. – Изнемогаю. Давно уехала бы отсюда, если б мне позволили! – Она взглянула на Печорина. – Может, вы разрешите?
– Об этом надо спрашивать у полицеймейстера.
– Он свинья и хам!
Григорий Александрович едва сдержал улыбку.
– Скажите, ваша подруга получала перед смертью от кого-нибудь письмо? Или посылку?
– Что? – Женщина непонимающе нахмурилась. На лбу появились крупные морщины. – Письмо?
– Или вещь. Может, вы обнаружили нечто под дверью, или кто-то принес…
– Записку! – перебила Мария Власьевна. – Совершенно нелепую. Маленький листок, и на нем написано «два».
– Черными чернилами?
– А? Черными? Не знаю, право… может быть. Или синими.
– Но не красными?
– Нет. Это я бы запомнила.
– Записка была в конверте?
– Нет. Ее просто подсунули под дверь.
– Вы ее нашли?
– Служанка. Показала нам. Натали велела выбросить.
– Понятно. И никто не видел принесшего записку?
– Нет. А что, это имеет какое-то значение?
– Кто знает… Ваша подруга не говорила о том, что за ней следят?
Мария Власьевна мелко закивала.
– Да-да! Иногда она утверждала, будто кто-то наблюдает за ней.
– Но никого при этом не видела?
– Вроде бы нет.
– Не знаете, о ком шла речь?
– Думаю, она и сама этого не знала. Просто перемена климата иногда действует совершенно непредсказуемо. Мнительность и впечатлительность…
Григорий Александрович поднялся, собираясь уходить.
– Так вы не можете позволить мне уехать из этого ужасного города?! – с надеждой воскликнула Мария Власьевна. – О, как я его ненавижу! – в ее голосе проскользнули истеричные нотки.
– Кажется, другой особе, находившейся с вами в схожем положении, разрешили вернуться домой. Обратитесь к полицеймейстеру.
Мария Власьевна застонала и откинулась на спинку кресла, закатив глаза.
– Лучше смерть!
Поклонившись, Печорин вышел.
Итак, он узнал, что обеим жертвам присылали обозначение времени их свидания с убийцей. Что ему это давало? Не так уж и много, пожалуй. Жаль, что никто не видел принесшего рубль и записку. Даже если это был не сам преступник, предметы он должен был получить из рук убийцы и сумел бы опознать его. Конечно, если тот не разделался и с ним. Но, кажется, ни о каких новых смертях в Пятигорске не слыхали.
На пути к дому Григорий Александрович услышал в стороне какие-то возбужденные крики. Приглядевшись, он понял, что там собралась толпа, но из-за чего, было не разобрать. Кто-то свистнул, а затем в воздухе резко хлопнуло. Люди загудели, послышался возмущенный возглас.
Печорин решил выяснить причину ажиотажа. Через полминуты он протиснулся в центр толпы и увидел Зеленцова – Вериного мужа. Тот стоял с кнутом в руке и презрительно смотрел на лежавшую поперек дороги лошадь гнедой масти. Было видно, что животное при смерти: на губах выступила пена, и все тело слегка подрагивало от судорог.
Толпа была настроена возмущенно, некоторые выговаривали что-то Зеленцову, но тот лишь отмахивался.
– Пойдет! – донеслось до Печорина. – Никуда не денется! Сама встанет у меня! – с этими словами фабрикант размахнулся и ударил лошадь. Кнут со свистом рассек воздух – Зеленцов вложил в движение всю силу.
Григорий Александрович вздрогнул. Вспомнилось что-то из детства: обессилевшая лошадь у дороги, скособоченная телега и разъяренный мужик, закатывающий рукава грязной рубахи.
– Давай, окаянная! – крикнул Зеленцов, нанося еще один удар.
Казалось, животное уже ничего не чувствует. Оно почти не реагировало на боль – только заметно было, как расширился его зрачок. Впрочем, едва ли кто-то, кроме Печорина, обратил на это внимание.
На лоснящемся от пота боку проступала кровь. Алая блестящая полоса… вокруг лошади уже кружили большие черные мухи.
…Свист кнута, хлесткий удар и пронзительный крик – тоненький срывающийся голосок. Он быстро смолк, и уже ничто не прерывало щелканье бича… Григорий Александрович забился под лестницу усадьбы, зажмурил глаза, прижал ладони к ушам и молился, захлебываясь слезами. Ужасный звук все равно был слышен! Казалось, ничто не способно остановить его…
К Зеленцову протолкался околоточный и принялся ему горячо выговаривать вполголоса. Фабрикант лишь криво усмехнулся и дернул плечом, отмахиваясь, как от мухи.
– Моя скотина! – процедил он сквозь зубы. – Не встанет, так до смерти забью! Будет знать…
Он поводил кнутом, приноравливаясь для нового удара.
– Так ведь мешает, – сказал ему полицейский. – Поперек проезжей части лежит. А ну как сдохнет… Кто убирать будет?
– Я и уберу! – раздраженно отозвался Зеленцов. – Отойдите, не мешайте, право!
Григорий Александрович направился к фабриканту. Тот хмуро взглянул на него, но сразу узнал.