– Вы плохо выспались, – сказал Печорин, когда Грушницкий подошел, утирая рот платком.
Тот ничего не ответил. Лицо у него было совершенно белое.
Площадка, на которой предстояло стреляться, представляла собой почти правильный треугольник. От выдававшегося угла отмерили шесть шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, встанет на самом углу, спиной к пропасти. Если он не будет убит, то противники поменяются местами.
– Бросьте жребий, доктор! – сказал капитан.
Вернер вынул из кармана серебряную монету и подбросил.
– Решка! – закричал Грушницкий поспешно, как человек, которого вдруг разбудил дружеский толчок.
– Орел! – сказал Григорий Александрович с подчеркнутым спокойствием.
Монета упала, звеня. Все бросились к ней.
– Вам стрелять первому, – сказал Печорин Грушницкому. – Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь – даю вам честное слово.
Грушницкий покраснел: ему было стыдно убивать безоружного. Печорин глядел на него пристально: с минуту ему казалось, что Грушницкий признается в подлом умысле. Но тот не решался. Ему оставалось только выстрелить в воздух или сделаться убийцей.
– Пора! – шепнул Печорину доктор, дергая его рукав. – Если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало! Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…
– Нет, доктор! – удержал его за руку Григорий Александрович. – Вы все испортите. Вы мне дали слово не мешать. Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит.
Вернер посмотрел на Печорина с удивлением.
– О, это другое! Только на меня на том свете не жалуйтесь.
– Не буду. Возьмите вот это и спрячьте пока. – Печорин протянул Вернеру запечатанный конверт. – Если меня убьют, передайте его тотчас же князю Скворцову. Лично в руки!
– Значит, все-таки составили завещание?
– Нет. Это письмо.
Вернер помолчал.
– Что ж, передам, – сказал он торжественно и спрятал конверт в карман. – Будьте спокойны.
Капитан между тем зарядил пистолеты и подал один Грушницкому, с улыбкою шепнув ему что-то. Другой протянул Печорину.
Григорий Александрович встал на углу площадки, крепко упершись левой ногой в камень и наклонившись немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.
Грушницкий занял позицию напротив него и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали.
Он целил прямо в лоб!
Бешенство закипело в груди Печорина. Не потому, что он не был готов к смерти. А из-за того, что человек, стоявший с ним на скале, готов был убить его подло и хладнокровно, как собаку, не подвергая себя при этом никакой опасности. И только лишь из-за одной ревности, а не по причине какой-то давней вражды.
Вдруг Грушницкий опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
– Не могу! – сказал он глухим голосом.
– Трус! – зло ответил капитан.
Раздался выстрел. Пуля оцарапала Печорину колено. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы поскорей отдалиться от края.
– Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! – сказал капитан. – Теперь твоя очередь, становись! – Они обнялись, при этом капитан едва мог удержаться от смеха.
Григорий Александрович несколько секунд смотрел в лицо Грушницкого, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния, но ему показалось, что тот сдерживал улыбку. Хотя он и выстрелил Печорину в ногу, окажись рана чуть серьезнее, Григорий Александрович непременно упал бы со скалы и разбился.
– Я вам советую перед смертью помолиться Богу, – сказал Печорин Грушницкому. – Если вы в него веруете.
– Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной, – ответил тот.
Он не боялся умереть и теперь просто ждал окончания комедии.
– Доктор, подойдите ко мне, – сказал Григорий Александрович.
Вернер подошел. Бедняга! Он был бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад.
– Доктор, эти господа – вероятно, второпях – забыли положить пулю в мой пистолет, – с расстановкой проговорил Григорий Александрович. – Прошу вас зарядить его снова – и хорошенько!
– Не может быть! – закричал капитан. – Не может быть! Я зарядил оба пистолета. Разве что из вашего пуля выкатилась. Это не моя вина! Вы не имеете права перезаряжать. Я не позволю! – Он попытался отобрать у доктора пистолет.
– Хорошо! – сказал ему Печорин. – Тогда мы будем с вами стреляться на тех же условиях.
Капитан замялся и отвел взгляд.
Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный.
– Оставь их! – сказал он. – Ведь ты сам знаешь, что они правы.
Доктор зарядил пистолет и подал Печорину. Увидев это, капитан плюнул и топнул ногой.
– Дурак же ты, братец! – сказал он Грушницкому. – Уж если положился на меня, так слушайся во всем. Поделом же тебе! Околевай теперь, как муха! – Он отвернулся и отошел.
– Грушницкий! – сказал Григорий Александрович. – Откажись от своей клеветы. Тебе не удалось меня одурачить, и мое самолюбие удовлетворено.
Лицо у Грушницкого вспыхнуло, глаза засверкали.
– Стреляйте! – ответил он. – Я себя презираю, а вас ненавижу! Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места. Только не слишком радуйтесь, господин Печорин, потому что дело наше с вами еще не кончено…
Григорий Александрович выстрелил.
Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только пыль легким столбом еще вилась на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
– Комедия окончена! – сказал доктору Печорин. Тот в ужасе отвернулся.
Григорий Александрович пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого.
Спускаясь по тропинке вниз, он заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого и невольно прикрыл на пару секунд глаза. Отвязав лошадь, Печорин шагом пустился домой. На сердце у него был камень. Солнце казалось тусклым, лучи его не грели.
Не доезжая до слободки, Печорин повернул направо по ущелью: он хотел побыть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, Григорий Александрович долго ехал, пока наконец не очутился в незнакомом месте. Тогда он повернул коня назад и стал отыскивать дорогу.
Было за полдень, когда Печорин добрался до дома, где его ждало послание от Вернера.
«Все устроено как можно лучше, – говорилось в нем. – Тело привезено обезображенное, пуля из груди вынута. Все уверены, что причиной его смерти стал несчастный случай. Только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно… если способны.
Я осмотрел одежду Грушницкого, и знаете, что обнаружил? Кусочек мела. Он лежал в кармане, сточенный с одной стороны и обломанный с другой. Размером в полтора дюйма, не больше. Упоминаю об этом, памятуя ваши расспросы по поводу колдовского мела.
Письмо, что вы дали мне, я оставил вашему денщику. Поскольку судьба была к вам благосклонна, оно мне больше не нужно. Поступайте с ним по своему усмотрению. Прощайте».
Конверт действительно лежал тут же, на столе. Григорий Александрович немедленно сжег его.
Значит, Грушницкий был связан с Раевичем, как и другие «спорщики». И он планировал взять выкуп, раз обзавелся мелком. Надо же, кто бы мог подумать, что этот романтик способен на жестокое и хладнокровное убийство. Впрочем, он, конечно, не воспользовался мелом, зная, что Раевич легко разоблачит его надувательство. А обманывать банкомета было делом опасным – этого Грушницкий не мог не понимать.
Печорин чувствовал нервное истощение и, не раздеваясь, лег на кровать. Сон очень быстро сморил его.
Стук прозвучал среди ночи. Он был громким и настойчивым – возможно, человек снаружи барабанил уже давно.
Печорин удивился, что проспал так долго. Сколько же часов он провел в постели? За окном было темно, и на фоне синего неба раскачивались остроконечные кипарисы. Кажется, шел дождь.
Григорий Александрович кликнул денщика, но тот не отозвался. Черт побери! Придется самому вставать… Печорин нашарил на столе огарок свечи и коробок серных спичек. Достал одну, чиркнул, поднес к фитилю.
Стук возобновился. Кто-то нетерпеливо дернул дверь.
– Минуту! – раздраженно крикнул Григорий Александрович.
Он пошел открывать, держа свечу перед собой. Пламя дрожало, и по стенам плясали причудливые тени.
В доме было почему-то холодно и тянуло сквозняком. Придется устроить денщику нагоняй, подумал Печорин, подходя к двери.
– Кто здесь? – спросил он.
Ответа не последовало.
– Да кто стучал, черт побери?! – повысил голос Григорий Александрович. – Говори, а то не отопру.
– Умоляю! – одно-единственное слово прозвучало едва слышно. Кажется, женщина плакала.
Печорин нахмурился. Слишком позднее время для дамских визитов, да и погода не располагает. Кого же принесло?
На мгновение он решил, что это Вера, но сразу же взял себя в руки: она ушла из его жизни навсегда!
– Кто вы, сударыня? – спросил Печорин дрогнувшим голосом.
– Позвольте мне войти, – прозвучало в ответ. Голос казался незнакомым.
Держать женщину на пороге долее было невежливо, так что Григорий Александрович отодвинул засов и распахнул дверь.
Незваная гостья стояла на верхней ступени, закутанная в мокрый от дождя плащ. Капюшон она откинула, так что виднелись взбитые рыжие локоны, аккуратные ушки и тонкая нежная шейка, выглядывавшая из воротника.
– Простите! – прошептала она, глядя на Печорина широко открытыми черными глазами. – Я заплутала, а у вас горел свет, и я решила… – Она запнулась и потупила взор.
– Вы лжете, – спокойно ответил Григорий Александрович. – Свечу я зажег только что, разбуженный вашим стуком.
– Ах, нет, окно горело там! – Девушка указала направо, где располагалась комната денщика.
– Неужели? – хмыкнул Печорин. – Что ж, заходите. – Он посторонился.