– Этого не случилось бы, послушай вы меня раньше, – сказал Григорий Александрович.
На это Скворцов ничего не ответил, только крякнул.
– Михаил Семенович, у меня есть одна просьба. Надеюсь, вы мне не откажете.
– Что пожелаете, голубчик. Без вас мы бы вообще не узнали, что творится.
– Я хочу войти к Раевичу первым. Один. Ваши люди могут ворваться в дом спустя двадцать минут.
Скворцов поднял на Печорина удивленный взгляд.
– Григорий Александрович, помилуйте, к чему это?! Я наслышан о вашей отваге – взять хотя бы тот случай с пьяным казаком – мне докладывали… но это…
– Думаю, я вправе распорядиться своей жизнью по своему усмотрению, – ответил Печорин.
– Стоит ли рисковать? Вы уже сделали, о чем я просил. Папка ваша. Да и сверх того с меня причитается. Пусть Митрий Георгиевич потрудится со своими архаровцами.
– Но мне это необходимо.
Князь пожал плечами.
– Что ж, – сказал он нехотя, – у всех свои причуды. Видимо, вам нравится играть с судьбой в кошки-мышки. Идите, если угодно.
– Премного благодарен. Я вас не задержу. Двадцать минут.
– Они у вас будут, голубчик.
Дом Раевича был освещен: горели два окна первого этажа и три на втором. Вероятно, там играли.
– Нет ли у вас револьвера? – спросил Григорий Александрович полицеймейстера.
– Имеется. – Вахлюев достал из кармана небольшой пистолет и протянул Печорину. – Шесть пуль. Умеете пользоваться?
– Доводилось.
– Спусковой крючок довольно чувствительный, так что не попадите в себя.
– Постараюсь. – Григорий Александрович убрал оружие в карман.
Дом был оцеплен полицией, но, согласно уговору, Печорин должен был войти туда один, а остальные – через двадцать минут.
– Будьте осторожны с машиной, – напомнил Григорий Александрович. – Не думаю, что ее удастся вынести сразу. Я не смог даже прикоснуться к ней.
– Ничего, разберемся.
– Я думаю, ее вообще лучше всего уничтожить.
– Это уж не наше дело. Пусть решают вышестоящие.
Этого следовало ожидать. Пожалуй, агрегат Раевича еще поместят в Кунсткамеру.
Григорий Александрович, кивнув полицеймейстеру, направился к дому. Теперь, когда он знал, кто там обитает, ему пришло в голову слово «логово», хотя само здание по-прежнему источало респектабельность, а вовсе не готическую мрачность. Деревья в саду не тянули к Печорину скрюченные ветки, и пахло здесь не тленом, а напротив – розами, росшими вдоль фасада.
Григорий Александрович позвонил. Через минуту ему открыл слуга.
– Вас ожидают, – сказал он, когда Печорин представился. – Пожалуйте в кабинет.
Он проводил посетителя на второй этаж, постучал и вошел. Григорий Александрович слышал, как слуга доложил о нем.
– Просят, – сказал он, появившись на пороге, и тут же торопливо удалился.
Григорий Александрович вошел.
Раевич в домашнем халате с кистями сидел за столом, но при появлении гостя поднялся.
– Я должен вас поздравить, Григорий Александрович, – проговорил он, указав Печорину на кресло.-
Садитесь, прошу. Вы выиграли, и сто тысяч ваши. К моему глубокому сожалению.
– Ну, у вас есть душа Карского, – отозвался Григорий Александрович, садясь. – И, уж не знаю, возможно, Грушницкого. Хотя он брал выкуп, так что…
– Брал, брал, – согласился Раевич, возвращаясь в кресло. – Что ж, не спорю, вы подобрались ко мне слишком близко, и меня это… озаботило. Но раз уж вы разобрались с Грушницким, ничего не поделаешь. – Он развел руками. – Стало быть, фортуна на вашей стороне. Итак, вы ведь за выигрышем?
– Не только за ним.
Банкомет приподнял брови.
– Вот как? Ах да, любопытство! Вы, вероятно, желаете, чтобы я его удовлетворил. Мне сразу стало ясно, что вы большой любитель разгадывать загадки.
Григорий Александрович невольно усмехнулся: вот опять его так назвали.
– Вас задели мои слова? – спросил Раевич. – Я не желал вас обидеть.
– Нет, нисколько.
– Итак? – Банкомет улыбнулся одними только губами. – Спрашивайте.
– Для чего вам это нужно? Вы богаты, влиятельны. Я слышал, у вас много могущественных друзей. Будущность ваша обеспечена, а острые ощущения можно добыть и менее рискованными способами.
– Да разве я чем-то рискую? – удивился Раевич. – Ведь не я убиваю.
– А если на вас донесут?
Банкомет рассмеялся.
– Так ведь кто поверит, что я готов заплатить сто тысяч за душу?! Большинство усомнится даже в том, что я вообще ставил такую сумму на кон.
– Одному человеку, может, и не поверят. А если двое или трое донесут?
Раевич пожал плечами.
– Такого не бывало до сих пор. Никому неохота идти на эшафот ради того, чтобы и меня туда свести. Каждый, прежде всего, за собственную шкуру трясется.
– И никто не попадался?
– Ни разу.
– Вы так и не сказали, для чего вам это, – напомнил Григорий Александрович.
Раевич вдруг посерьезнел.
– Я хочу быть счастливым. Вот и все, – сказал он.
Такого ответа Печорин не ожидал.
– Да в чем же тут счастье? – спросил он.
– Чтобы это понять, надобно разобраться, что такое счастье. Думаю, каждый считает по-своему. Для меня, например, это насыщенная гордость.
– Как так?
– Извольте, я поясню. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив. Думаю, большинство сказало бы, что стремиться к абсолютной власти есть зло. Что ж, возможно, они были бы правы. Это не имеет значения.
– Что же имеет?
– Идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности. Тот, в чьей голове родилось больше идей, действует больше других. От этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума – точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара. Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии. Душа знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит.
– Значит, без власти вы бы не чувствовали себя живым?
– Именно, Григорий Александрович, именно! Лишь живущим. Этого мало. Наверняка вы и сами ощущали временами нечто подобное, иначе зачем бы вам было испытывать судьбу?
– С кем же вы играете? Не с такими же, как Грушницкий или Карский.
Раевич рассмеялся. В глазах у него мелькнули злые огоньки.
– Разумеется, нет! И даже не с такими, как вы, уж простите. Я знаю, что вы о себе мнения самого высокого. Однако ж, и вы – лишь инструмент на моем пути. Нет, ставка куда больше, чем души любителей поиграть со смертью. Зачем они мне без высшей цели?
– И какова же цель?
Раевич прищурился.
– С чего бы мне вам отвечать?
– Да с того, что она мне, кажется, известна.
Банкомет снисходительно улыбнулся. Не поверил.
– Ну так поделитесь своей догадкой.
– Полагаю, при помощи машины, которую вы прячете в подвале, вы собираетесь подчинить душу одной из великих княжон, а затем шантажировать Императорский дом. Таким образом вы и обретете ту власть, которая, как вы полагаете, сделает вас счастливым. Вот только мне хотелось бы знать, как вы расплатитесь с Сатаной за то, что он вас научил, как изготовить эту…
Григорий Александрович не договорил, потому что Раевич медленно поднялся из-за стола. Лицо у него совершенно изменилось: сквозь человеческие черты проступило то звериное, что Печорин заметил раньше: надбровные дуги увеличились и выдвинулись вперед, нос уменьшился, а челюсть вытянулась; глаза же стали раскосыми, с вертикальными зрачками.
Изо рта, а вернее, пасти, раздалось низкое рычание.
– Как ты… пронюхал?! – голос у Раевича тоже изменился: теперь он заставлял воздух в комнате вибрировать.
– Догадался. – Григорий Александрович сунул руку в карман, где лежал револьвер.
– И пришел сюда сказать мне об этом? Не подумал, что можешь подохнуть?!
– Сначала вы должны мне сто тысяч, – стараясь говорить хладнокровно, ответил Печорин. – Таков договор.
Раевич вдруг успокоился. Лицо его приобрело прежний вид. Даже удивительно, насколько быстро происходила трансформация: словно кости черепа не участвовали в ней, а изменения были лишь иллюзией.
Банкомет сел в кресло, вцепившись пальцами в подлокотники – только это и выдавало его ярость.
– Ты их получишь! – сказал он глухо. – Я расплачусь с тобой немедленно!
– Мы перешли на «ты»?
– Вы, смертные, – жалкие букашки! – презрительно ответил Раевич. – А ты еще и мертвец!
– Помнится, вы говорили, что сами не убиваете, – напомнил Григорий Александрович. Ему вдруг пришло в голову, что револьвер может и не защитить его. Если Раевич – кем бы он ни был на самом деле – смог оживить Грушницкого, то уязвим ли он сам для пуль?
– Для тебя я сделаю исключение, – ответил Раевич.
Он выдвинул ящик стола и вынул четыре пачки банкнот.
– Твой выигрыш, – сказал он, придвигая их к Печорину.
Тот не шелохнулся.
– Как насчет еще одного пари? – спросил Григорий Александрович. – Ставлю, что убью вас не более чем… ну, скажем, тремя выстрелами.
Раевич оскалился. Зубы у него были треугольные, как у хищника.
– Сто тысяч против твоей души?
– Именно.
– Но если убьешь, кто заплатит проигрыш?
– Положите деньги на стол. Я возьму их, если выиграю. Только прошу вас написать записку, чтобы меня не обвинили в убийстве с целью ограбления.
Раевич смерил собеседника оценивающим и слегка насмешливым взглядом.
– Что ж, – проговорил он, беря перо, – почему бы и нет? Получить твою душу мне будет даже приятней, чем просто прикончить тебя.
– Я ведь правильно понимаю, что в случае, если я все-таки проиграю, вы не станете ускорять мою кончину? Помнится, вы говорили мне на этот счет.
Раевич прищурился.
– Думаешь избежать таким образом смерти?
– Насильственной и по вашему почину.
– Так и быть. Если проиграешь, живи, сколько отпущено.
Раевич взял лист бумаги, развинтил чернильницу и быстро написал несколько строк.