[16]. В этом периоде своей жизни А.Ф. имел все основания сравнивать свою судьбу с судьбою гетевского Фауста, принявшегося, подобно гетевскому герою, за борьбу с морем, за отвоевание у него поглощаемого им бесплодного клочка суши, ради насаждения здесь культурной жизни.
Вспомним величественный монолог Фауста в первой половине 4-го действия, столь цинично и столь неудачно прерываемый банальным замечанием Мефистофеля:
Крадется к берегу со всех сторон волна,
Бесплодие неся, бесплодная сама;
Вот вновь вздувается и катится вперед.
Глядишь — и берег тот она опять зальет.
Могучи волны те, бегут и уплывают
И пользы никакой собой не прибавляют.
Бесцельность силы вижу в этом я.
В такие-то тяжелые мгновенья
Мой достигает дух высокого прозренья:
Желал бы я борьбы, чтоб море победить!
При скромности, столь присущей А.Ф. Гану, он не ценил и не способствовал надлежащей оценке своего культурного дела, но в моих глазах он был и остался воскресшим Фаустом. В его лице я в реальной жизни нашел своего излюбленного героя. Повторю еще раз слова, сказанные мною на первых страницах настоящего очерка: обстоятельства сближают людей помимо их воли. Какими отдаленными друг от друга путями шли наши жизни; жизнь А.Ф. Гана и моя! Сближению нашему не помешала и существенная разница в 20 с лишком лет.
Вот к чему привел «культ Фауста» — к неожиданной встрече сторонника этого культа с живым олицетворением предмета своего культа и даже к нежной дружбе с ним! Но курьезнее всего то, что обе натуры, неожиданно сошедшиеся одна с другою, были натурами замкнутыми в смысле каких-либо сближений!
Помню, с каким увлечением читал мне А.Ф. Ган в своей прелестной вилле «Capriccio», в Гунгербурге, на самом берегу моря, сделанный им перевод отрывка из четвертого действия второй части гетевской трагедии. Помню, как я торжественно обещал А.Ф. перевести в стихах всего Фауста. Помню, что он искренно веровал моему обещанию. Обещание это пришлось исполнить мне лишь четыре года спустя после его кончины.
В заключение могу прибавить немногое к сказанному мною ранее об охватившем меня с юных лет культе Фауста. У меня культ этот выразился в изучении средневековья, чему в Университете много поспособствовали как высокоуважаемый академик и профессор всеобщей литературы А.Н. Веселовский[17], так и ближайший и незабвенный учитель, академик и профессор средневековой истории В.Гр. Васильевский[18] — в особенном интересе, обнаруженном мною к изучению средневекового быта, не покинувшим меня в настоящее время, и в переводе Фауста, начатом мною в 1880 году, т.е. в последнем году моего пребывания в Университете. Последний вложил в меня глубокое убеждение в том, что жизнь человечества подчиняется тем же биологическим законам, что и жизнь отдельного индивидуума, что тысячелетней приостановки в развитии человечества быть не может, что средние века вовсе не были такою приостановкой в истории человеческого развития, что период этот в высшей степени важен для изучения, что лишь изучив его, мы найдем правильное мерило для оценки и последующего времени.
Как на образец исключительного влияния гетевского Фауста на вполне сложившийся, дисциплинированный и умудренный долгою жизнью дух человека, укажу на одно из воспоминаний покойного профессора В.Г. Яроцкого[19] об А.Ф. Гане: «Это произведение общечеловеческого гения ума (речь идет о гетевском Фаусте) было как бы настольной книгой А.Ф-ча. Я живо помню маленький переплетенный, но истрепанный экземпляр ее, буквально никогда не сходивший с его письменного стола. Во время наших частых и долгих бесед с А.Ф-чем не только в летние, но и глухие сезоны, когда я иногда приезжал к нему неоднократно, вместо того, чтобы прямо ответить на какой-нибудь затронутый нами вопрос, А.Ф. раскрывал эту книжечку и прочитывал вполне подходящее к делу место из нее в виде философского вывода или рассуждения».
Далекий от такого, в значительной степени идолатрического, отношения к гениальному произведению, я в то же время не могу не признать за второю частью Фауста высокого воспитательного значения в самом широком смысле этого выражения, а посему и считаю ее распространение в среде нашего общества в высокой степени желательным.
Перевод Фауста, предлагаемый вниманию просвещенного общества, закончен мною лишь 23 декабря 1918 года и для своего выполнения потребовал, таким образом, от меня 38 лет моей жизни. Такая длительность работы в значительной степени объясняется самым характером ее, так как она производилась в часы, свободные от моих педагогических занятий, в праздничные и летние вакации. Лишь с 1 сентября 1917 года, по выходе моем в отставку, я мог уже более или менее всецело отдаться своему литературному труду, но мысль о нем все-таки неотступно жила во мне в продолжение всего указанного мною времени.
Заключу словами Гете, сказанными Фаустом в предсмертном монологе:
Последним словом мудрости назвать
Могу я мысль; я предан ей всецело.
Лишь только тот, кто весь уходит в дело
И каждый день успехи брать готов
Среди опасностей, пусть ожидает смело
Свободной жизни он от тягостных трудов.
Что он творит ребенком, мужем, старым.
Вот о каких трудах и о какой свободе
В стране свободной, о каком народе
Мечтал я. Ведь тогда сказал бы я недаром
Мгновенью: «Стой, мгновенье! Ты — прекрасно!»
И жизнь моя не пропадет напрасно!..
Царское Село.
12 января 1919 г. (нов. ст.)
ПОСВЯЩЕНИЕ
Вы снова близитесь, воздушные созданья,
Что взору грустному являлися не раз!
Вас удержу ль? Воскреснут ли мечтанья?
Иль навсегда былой огонь угас?
Теснитесь вы по прихоти желанья;
Туман, пары окутывают вас,
Какой-то силою от вас чарующею веет,
И грудь, как в юности, восторгом пламенеет.
С собой приводите вы образы былого,
И тени милые за вами мне видны —
И первая любовь, и с нею дружба снова
Звучат в груди, как саги старины.
Печаль моя со мной, и сокрушенья слово
Готовится слететь. Мне жаль моей весны.
И вспомнил я о добрых, что судьбою
Обольщены, разведены со мною.
Не слышат те моих последних песен,
Кому давно я первые читал!
Распался круг, который был так тесен,
В котором первый отклик отзвучал.
Пою чужим; их круг мне неизвестен,
Душа моя боится их похвал…
Все те, кто искренно сочувствовал поэту,
Хоть и живут, разбросаны по свету.
Проснулось вновь забытое влеченье
В духовный мир, где свет и благодать.
Но песнь смутна; Эола дуновенье
Так струны арф умеет пробуждать.
Я трепещу, я чувствую смятенье
В своей груди, мне слез не удержать;
Что есть, то кроется волшебной пеленою,
А что прошло, живет опять со мною…
ПРОЛОГ В ТЕАТРЕ
Директор. Театральный поэт. Комик.
Директор
Вы мне так часто помогали
В нужде и бедствиях моих.
Ну, что бы вы теперь сказали
О наших замыслах? Каких
Нам результатов ждать от них
В землях немецких? Мне бы очень
Толпе хотелось услужить.
Она сама живет и жить
Дает другим. Театр сколочен.
Готова сцена. Всякий ждет.
Они сидят, поднявши брови,
Никто молчанья не прервет:
Все ждут диковинки и нови.
Я знаю, как им угодить,
Но мне в подобном затрудненьи
Еще не приходилось быть.
В них вкуса мало, без сомненья,
Но страх начитаны они.
Им подавай, чтоб ново было
И поучительно, и мило —
Откуда хочешь, а возьми!
А я б хотел полюбоваться
На публику, когда она
Теснится, как поток, полна
Желанья страстного — добраться
До узких театральных врат,
Как врат спасенья: перед кассой
С зари сберутся тесной массой,
И всяк сломать бы шею рад,
Чтоб получить билет для входа.
Вот точно так толпы народа
С утра теснятся у дверей
Пекарни хлебной в год голодный.
Так повлиять на дух народный,
Так возбудить толпу людей —
Во власти одного поэта:
О, друг мой, сделай ныне это!
Поэт
О пестром сброде их не говори мне боле,
Один лишь вид его поэзию гнетет.
Сокрой от глаз моих толпу, что поневоле
К водовороту нас влечет.
Нет, ты веди меня к небесному покою:
В его святой тиши всегда отрадно нам.
И дружба, и любовь божественной рукою
Для нас насаждены и выращены там!
Что в глубине души тогда зашевелится,
Что робкие уста прошепчут в этот миг,
Удачно или нет — все быстро поглотится
Потоком времени; он всемогущ, он дик.
Но годы протекут, забытое виденье,
Усовершенствуясь, порою вновь придет.
Что ярко, что блестит, живет одно мгновенье;
Одно великое к потомству перейдет.
Комик
Лишь о потомстве речи — мимо!
И, вздумай подражать вам я,
Кто взял бы шутку на себя?
А ведь она необходима!
И современность — мне сдается,
Напрасно вчуже остается.
А кто общителен и хочет быть таким,
Тот пред толпой невозмутим,
Ее не станет сторониться,
А станет лишь к тому стремиться,
Чтоб шире круг свой развернуть
И потрясти его сильнее.
Так будьте тверже и смелее.
И дайте случай нам взглянуть
На ваше творчество скорее.