После всего, что узнали мы, буду я весел так скоро.
Да и кому рассказать все различные виды несчастья?
Только что в поле мы вышли, уже в отдалении стала
Пыль нам видна; от холма до холма необъятною цепью
Поезд тянулся; в пыли различить было трудно предметы.
Но когда мы сошли поперечной дорогой в долину,
Много и конных и пеших толпилось еще перед нами.
Да! к несчастью, довольно мы видели бедных скитальцев,
Слышали кой от которых, как тяжко и горько изгнанье,
И как сердцу отрадно сознанье, что жизнь уцелела.
Грустно было смотреть на имущества разного рода –
В доме их не видать, потому что хороший хозяин
Все расположит кругом и на месте, затем, чтобы тотчас
Были они под рукой; тут все полезно и нужно, –
Ну а теперь это все увидеть на разных подводах
Без толку, наскоро, все перемешанным в быстром побеге!
Шкап, на нем решето с шерстяным лежит одеялом,
Зеркало под простыней, в корыто попало постеля.
Ах, как и сами мы видели за двадцать лет на пожаре,
Страх до того человека лишает сознанья, что он
Часто хватает безделицу, а дорогого не помнит.
Так и эти везут с неразумной заботою вещи
Не пригожие, только волу и лошади тягость:
Старые доски да бочки, гусиный садок и насести.
Жены и дети влачатся, под ношей узлов задыхаясь,
Тащат кульки и корзины с вещами, ненужными вовсе,
Да, тяжело человеку с последним добром расставаться!
Так по пыльной дороге тянулся толпящийся поезд,
В беспорядке мешаясь. Тому, кто на тощих животных,
Хочется ехать потише; другой впопыхах погоняет.
Вдруг послышался крик детей придавлённых и женщин,
И между ревом скота собак раздалось завыванье,
Голос мольбы стариков и больных, которые сверху
Громоздко-грузной подводы в постелях сидели, качаясь,
Но, колею потеряв, колесо забирает со скрипом
К самому краю дороги, и с насыпи фура в канаву
Падает. С маху людей, закричавших ужасно, далеко
Кинуло в поле, – но, к счастию, так, что никто не убился:
Им вослед сундуки повалились, но ближе упали.
Право, кто видел падение, тот ожидал, что увидит,
Как тяжелые шкапы и ящики всех передавят.
Фура сломалась, и люди лежали без помощи – каждый
Мимо ехал и шел, озабоченный только собою.
Всех за собой нетерпенье и общий поток увлекали.
Мы поспешили на помощь – и что же? Больные и старцы,
Те, которым и дома едва выносимо страданье
Долгое, здесь распростерты лежат, от боли стоная,
Солнечным зноем палимы и в серой пыли задыхаясь».
Тронут, на это сказал человеколюбивый хозяин:
«Если бы Герман нашел и снабдил их платьем и пищей!
Я не желал бы их видеть: мне больно смотреть на несчастье.
Тронуты первою вестью такого страданья, мы тотчас
Скудную лепту от наших избытков послали, чтоб только
Нескольким помощь подать, а тем и себя успокоить.
Но не станем печальных картин обновлять перед нами:
Страх проникает и то очень быстро во грудь человека,
А забота мне даже и самого зла ненавистней.
В дальнюю комнату лучше пойдем: там очень прохладно,
Солнце в нее никогда не вступает, и воздух горячий
В толстые стены нейдет; а маменька полный стаканчик
Старого нам принесет, чтобы было, чем думы рассеять.
Здесь не весело пить: мухи вьются, жужжа, над стаканом».
Все удалились они и довольны были прохладой.
Мать принесла им заботливо чистую влагу напитка
В светло граненой бутылке, на ясном подносе из цинка
С зеленоватыми рюмками – истым бокалом рейнвейна.
Так все трое они обсели светло налощенный
Круглый коричневый стол на тяжелых, незыблемых ножках.
Весело пело стекло у хозяина и у пастора;
Только третий сидел, неподвижно задумчив над чашей.
И к нему обратился хозяин с доверчивой речью:
«Пей, сосед дорогой, покамест милость Господня
Нас хранит и в грядущем также будет хранить нас!
Кто не сознается, что со времени злого пожара
Он, наказав однажды и строго, нас радовал снова
И охранял непрестанно, как сам человек охраняет
Более всякого члена любезную ока зеницу?
Что ж, неужели Он впредь нас оставит своей благодатью? –
Только опасности нас научают сознать Его силу –
И неужели Он, город цветущий, который из пепла
Вновь Он руками прилежными граждан построил, осыпав
Щедро дарами, опять разоря, уничтожит усилья?»
С кроткою радостью речь перервал рассудительный пастор:
«Веруйте в Бога и верны останьтесь таким убежденьям,
Ибо и в счастьи они наш ум укрепляют, и в горе
Лучшей отрадой дарят и сердца оживляют надеждой».
«Да, – заметил хозяин, исполнен созрелого слова, –
Сколько я раз с изумленьем приветствовал рейнские воды,
Если, смотря по делам, я в дороге к нему возвращался,
Вечно велик представал он мне, чувство и дух возвышая;
Но и представить не мог я, чтоб этот приветливый берег
В непродолжительном времени стал нам окопом от франков
И русло это рвом и защитой от всякого худа.
Видите, так защищает природа и верные немцы,
Так защищает сам Бог – и кого ж поборает сомненье?
Все уж борцы утомились, и всё намекает на мир нам.
Если бы мне с наступающим праздником вместе дождаться
В это же время, когда в нашей церкви звонят и под голос
Труб и органа «Те Deum» высокая слышится песня,
Если бы, батюшка, я говорю, в тот же день и мой Герман,
У алтаря, перед вами, с невестою вышел своею.
И повсюду торжественный праздник в грядущие годы
В то же время и днем мне домашнего счастья являлся!
Право, мне как-то нерадостно юношу видеть, который
Дома прилежно заботлив, а в людях медлительно робок,
Мало веселья находит в люди казаться и даже
Он убегает сообщества девушек и равнодушен
К танцам веселым, которые всю молодежь привлекают».
Так говоря, стал прилежно он слушать. И скоро далекий
Топот копыт раздался, и повозка, стуча колесами,
Быстро под своды ворот подкатилась с грохотом тяжким.
IIТерпсихора Герман
Только что в комнату благовоспитанный сын показался,
Взором его проницательным встретил пастор на пороге,
Всю окинул фигуру и стал замечать поведенье,
Как наблюдатель, который лица выраженье читает,
И, улыбнувшись, к нему обратился с доверчивой речью:
«Вы воротились как будто другим человеком: ни разу
Вас и вашего взора таким оживленным не помню,
Так веселы и довольны. Заметно, что вы разделили
Бедным дары и от них благодарность святую прияли».
Сын на такие слова отвечал откровенно и скромно:
«Я не знаю, похвально ли я поступил; только сердце
Так поступать мне велело, как я расскажу вам подробно.
Матушка, вы так долго копались при выборе платья
Старого, поздно уже готов был завязанный узел,
Мешкали также вино уложить осторожно и пиво,
И, когда наконец за ворота я выехал, тут же
Хлынули с женами мне и детьми горожане толпами
Прямо навстречу, – давно миновался изгнанников поезд.
Я поспешил и поехал резво по дороге в деревню,
Где, по рассказу, они ночевать остаются сегодня.
Только по новой дороге пустился я, вдруг на глаза мне
Фура попалась из плотного лесу; везла ее пара
Дюжих волов заграничных, самой огромной породы;
С боку же девушка шла и, походкою верной ступая,
Пару сильных животных, предлинным хлыстом понукая,
То подгонит, то сдержит. Она управляла разумно.
Только что я поравнялся, девушка смело поближе
Вдруг к лошадям подошла и сказала: «Не все мы в такой же
Горькой участи были, как видите нас на дороге.
Я не привыкла еще чужого просить подаянья:
Часто вручают его для того, чтоб разделаться с бедным;
Только нужда заставляет меня говорить: на соломе
Здесь жена богача разрешилась недавно родами.
Стоило много труда на волах и с беременной скрыться.
Мы отстали от всех, и едва она в жизни осталась.
Новорожденный лежит у нее на руках неодетый,
И лишь чем-нибудь малым помочь в состоянии наши,
Ежели в ближней деревне, где все ночевать собирались,
Мы их застанем; но я опасаюсь, что там уже нет их.
Коль из холста у вас лишнее что-нибудь есть и вы сами
Здесь по соседству живете, пожалуйте бедным на помощь».
Так говорила она, и, бледна, поднялась на соломе,
Взор обращая ко мне, родильница. Я отвечал им:
«Истинно, часто сам Бог добрым людям влагает сознанье
О нужде, предстоящей внезапно несчастному брату:
Матушка, будто предчувствуя ваше несчастие, узел
Мне подала, чтобы я его отдал нагому страдальцу».
Я развязал узелки у завязки и подал халат ей
Нашего батюшки, подал холстины еще и рубашек.
Благодаря, восклицала она: «Счастливцы не верят,
Что чудеса в наши дни совершаются; только несчастный
Руку Господню и перст, на добро указующий, видит.
Что Он на нас оказал через вас, и на вас Он окажет».
И при мне осязать родильница стала холстину
Весело и особливо фланельный подбой на халате.
«В ту деревню, – сказала ей девушка, – надо спешить нам.
Где товарищи наши пробудут всю ночь, отдыхая.
Там для ребенка, что нужно, я все приготовлю».
И еще раз, поклонясь, мне она изрекла благодарность,
Тронула с места волов, и фура поехала; я же
Все лошадей еще сдерживал – сердце решить не умело,
Ехать ли мне поскорее в деревню и там по народу
Кушанье все разделить, или тотчас и тут же на месте
Девушке все передать, чтоб она разделила разумно.