С треском – и тем почитается эта прекрасная жатва.
Но беспокойней пошла она дальше, окликнувши сына
Два или три раза: ей только башни градские на это
Слали в ответ многократно свое говорливое эхо.
Странно ей было искать: далеко никогда не ходил он;
Если ж, бывало, пойдет, то скажется ей для того, чтоб
Все опасения любящей матери тем успокоить;
Только она все надеялась встретить его на дороге.
Обе калитки вверху и внизу виноградника были
Отперты настежь – и так она в поле вступила, которым
Вся от вершины холма далеко покрывалась равнина.
Все по своей же земле еще шла она весело, всюду
Свой озирая посев и обильную рожь, у которой
Колос светло-золотой колыхался по целому полю.
Между посевом пошла она полем по узкой тропинке
Прямо к холму, на котором огромная груша стояла,
Там, где рубеж отделял их поля от соседнего поля.
Кто ее тут посадил – неизвестно. По дальней округе
Всюду виднелась она, и плоды ее славились также.
В полдень под нею жнецы подкреплялись обеденной пищей,
А пастухи, отдыхая в тени, берегли свое стадо.
Были под нею скамейки из дикого камня и дерну.
Точно, мать не ошиблась: там Герман сидел, отдыхая.
На руку тихо склонясь, он, казалось, смотрел в отдаленье, –
В горы по той стороне; а к матери был он спиною.
Тихо подкралась она и плеча его тихо коснулась.
Он обернулся, – она увидала в очах его слезы.
«Матушка, – ей он, смутясь, – вы меня изумили!» – и тотчас
Юноша слезы отер, благородного чувства исполнен.
«Как! – заметила мать изумленная, – сын мой, ты плачешь?
Это мне ново в тебе: я слез за тобою не знала!
Чем огорчен ты, скажи? Что тебя тут сидеть заставляет
В уединеньи под грушей? Зачем эти слезы во взоре?»
Юноша кроткий на это сказал ей, владея собою:
«Истинно, нет у того под грудью железною сердца,
Кто в настоящее время не чувствует горя скитальцев;
Нет и ума в голове у того, кто о собственном благе,
О безопасности родины в эту годину не мыслит.
То, что я видел и слышал сегодня, мне тронуло сердце.
Вот я вышел сюда и смотрю на обильные нивы,
Как живописно они от холма до холма раскидались,
Вижу, как рожь по загонам златая качается, вижу,
Как обещают плоды переполнить у нас кладовые, –
Только, – увы, – неприятель так близко!.. Хоть рейнские воды
Нас и хранят, но, увы! Что и воды и горы народу
Этому страшному? Он как ненастная туча несется!
Старых и малых они отовсюду скликают и мощно
Прямо вперед да вперед напирают. Толпа не боится
Смерти – и новая тотчас стремится толпа за толпою.
Ах! И немец решается в доме своем оставаться?
Может быть, думает он уклониться от общего горя?
Милая матушка, знайте: сегодня и грустно и больно
Мне, что намедни меня отстранили при выборе граждан
В ратное дело. Не спорю, один у родителей сын я,
Наше хозяйство огромно, и наши занятия важны,
Но не лучше ли там, на границе, мне ждать нападенья,
Чем вот тут у себя ожидать униженья и рабства?
Да, я чувствую сам в груди нетерпенье и силу,
Жить я готов и равно умереть готов для отчизны.
Пусть и другие во мне пример достойный увидят.
Право, если бы нам молодежь всю сильную нашу
Там, на границе, поставить и ждать неприятелей смело, –
О, не пришлось бы топтать им нашу чудесную землю,
В наших глазах истреблять и плоды, и обильную жатву,
Повелевая мужчинам, а жен и девиц расхищая!
Видите, матушка, я решился в душе поскорее
Сделать то, что благим и достойным мне кажется: тот, кто
Думает долго, из двух не всегда выбирает удачно.
Видите, я не вернусь уже в дом наш, а прямо отсюда
В ближний город иду и воином там посвящаю
Эту руку и эту грудь на службу отчизне.
Батюшку спросите вы, есть ли в сердце моем благородство
И не влечет ли честь и меня на высокую степень».
Добрая, умная мать отвечала ему, проливая
Тихие слезы (они на глазах показались невольно):
«Что это, сын мой, в тебе и в душе у тебя изменилось?
С матерью ты говоришь не так, как говаривал прежде, –
Прямо, открыто, во всем поверяя желания сердца.
Если бы третий теперь тебя подслушал, он, точно,
Словом твоим и значеньем твоих речей увлеченный,
Стал бы решенье твое хвалить за его благородство;
Только, знавши тебя коротко, я тебя осуждаю;
В мыслях иное совсем у тебя, и скрываешь ты сердце.
Не барабан, не труба тебя вызывают, я знаю,
Не желание к девушкам в новом мундире явиться:
Нет, по способностям ты вполне предназначен к другому –
Дом охранять, безмятежно и мирно возделывать поле;
Вот почему – откровенно скажи: отчего ты решился?»
«Матушка, вы ошибаетесь, – сын ей на это, – день на день
Не приходит, и юноша станет мужать понемногу.
Часто он зреет в тиши скорее на дело, чем в этой
Дикой жизни, которая много людей погубила.
Как я ни тих и ни смирен, однако в груди незаметно
Сердце мое научилось неправо и зло ненавидеть,
В мире я тож различить худое с хорошим умею,
Да и в работе мои окрепли и руки и ноги, –
Все это правда, и в этом я смело могу быть уверен.
Только вы все-таки, матушка, правы, и я вполовину
Правду вам говорил, а в другой говорило притворство.
Если признаться, меня не близость беды вызывает
Вон из дому отца и не те высокие мысли –
Быть полезным отечеству, а неприятелю страшным:
Это одни я слова говорил, для того чтоб от вас мне
Скрыть те чувства, которые сердце мое раздирают.
Так оставьте меня вы, матушка. Если напрасным
Чувством полна эта грудь, пусть и жизнь эта вянет напрасно.
Слишком уверен я в том, что стремление частное только
Вредно себе самому, если к целому все не стремятся».
Благоразумная мать на это ему: «Продолжай же
Все рассказывать мне до самой подробности мелкой:
Все вы пылки, мужчины, и видите лишь окончанье,
А затруднение пылких легко совращает с дороги;
Женщина в этом искусней; она помышляет о средствах,
Как бы дорогой окольной желаемой цели достигнуть.
Ты откровенно скажи мне, чем так сильно растроган,
Как никогда я тебя не видала. Взволнован ты сильно,
А на глазах поневоле горячие слезы сверкают».
К матери пав на грудь и грусти давая свободу,
Громко юноша добрый заплакал навзрыд и сказал ей:
«Батюшка нынче ужасно меня оскорбил укоризной:
Этого я никогда заслужить поведеньем не думал,
С первых мне лет почитать родителей было отрадой,
Всех умней для меня казались виновники жизни,
Благопремудрые судьи и пестуны темного детства.
Много в ребячестве я перенес от товарищей школьных:
За доброту мне они нередко коварством платили,
Часто случалось от них сносить швырки и удары;
Если ж, бывало, они над отцом начнут издеваться,
Как он задумчивым шагом идет в воскресенье из церкви,
Ленту на шляпе его осуждать иль цветы на халате,
Бывшем ему так к лицу и отданном только сегодня, –
Страшно сжимался кулак у меня, и с отчаянной злобой
Я колотить начинал без разбору, куда ни попало.
Громко, с носами, разбитыми в кровь, они выли и только –
Только могли убегать от ужасных пинков и побоев.
Так подрастал я на то, чтобы после от батюшки часто
Вместо других выносить оскорбленья и речи укора.
Если, бывало, его в заседаньи последнем взволнуют,
Я отвечаю за все: за козни и споры совета.
Часто об участи жалкой моей вы и сами жалели;
Но в душе я ценил заботы родителей нежных,
Их попеченье для нас свое умножать состоянье,
Часто стесняя себя из желания детям оставить.
Только – увы! – не в одном береженьи для будущих целей
Счастие наше сокрыто и, как ни приятно довольство,
Счастия нет в умножении наших полей и достатка.
Вместе с отцом престарелым стареются также и дети,
Светлого дня не видав и о завтрашнем вечно заботясь.
Сами взгляните сюда и скажите: не правда ль, как чудно
Все раскидалось кругом? Внизу виноградник и сад наш,
Дальше сараи, конюшни и дом, как полная чаша;
Но когда я на дом посмотрю и увижу окошко,
То из каморки моей под самою крышей, – невольно
Мне на память приходит время, в которое там я
Долго месяца ждал по ночам иль раннего солнца
(Крепкого сна на короткое время бывало довольно):
Ах, каким одиночеством веяли в эти минуты
Комната, сад и холмов далеко убегавшие скаты!
Все предо мною лежало пустынно, и ждал я подруги».
Добрая мать отвечала на это разумною речью:
«Сын мой, если ты новобрачную ждешь, чтобы с нею
Ночь обратилась тебе в половину прекрасную жизни,
Все дневные заботы твои награждая, – поверь мне,
Мать и отец для тебя желают того же. Мы сами
К выбору девушки часто тебя принуждали советом.
Только я знала сама, а теперь говорит мое сердце:
Ежели час роковой не настанет, да вовремя, в пору
Девушки суженой нет, все поиски будут напрасны:
Пуще всего ошибиться при выборе кажется страшным.
Сын мой, сказать ли тебе? Мне кажется, ты уже выбрал:
Сердце грустней у тебя и чувствительней стало гораздо.
Прямо со мной говори; а мне уже сердце сказало:
Ты сегодня ту девушку, ту изгнанницу выбрал».
«Милая матушка, – сын подхватил с увлеченьем, –
Точно, точно, ее! И если сегодня же в дом свой
Я невестой ее не введу, в такой суматохе
Всех переездов и войн и следа ее после не сыщешь.
Матушка, тщетно тогда будет все для меня достоянье,
Тщетно грядущие годы украсятся жатвой обильной,
Самый дом наш и сад для меня потеряют значенье,
Нежность матери даже – увы! – не утешит страдальца: