Фаза ингибиторов — страница 6 из 14

Арарат

Глава 23

Мы не замечали капсулу изменников до последнего мгновения, когда она вдруг возникла среди стремительно несущейся пыли, накренившаяся и частично погребенная в песке.

Я замедлил шаг. К моему удивлению, капсула выглядела крупнее, темнее и более зловеще, чем можно было судить по сделанным с орбиты сканам. Из космоса она воспринималась как ясная тактическая цель – упавший металлический объект с полезным содержимым внутри. Это вовсе не означало, что мы ничем не рисковали. Поводов для беспокойства имелось достаточно – от возможности обнаружения наших действий до того, что находящиеся в капсуле окажутся мертвы или разработанный Любовью протокол захвата не сработает так, как ожидалось. Я знал лишь одно: моя команда готова ко всему, и если миссия потерпит неудачу, то вовсе не из-за небрежности с нашей стороны. Однако при всем при этом я оказался не готов к облику капсулы, которая пребывала в задумчивой неподвижности, будто ожидая нашего появления.

Надежда и Любовь обогнули капсулу сзади, а я подошел к ней чуть ближе. Пока что никаких неприятных сюрпризов не случилось. Если бы капсула упала, зарывшись люком в песок, у нас возникли бы проблемы. Пришлось бы откапывать ее посреди бури, а потом убирать за собой все следы, заботясь о том, чтобы пыль не попала в шлюз. Сканы позволяли надеяться на лучшее, но сомнения оставались.

Я посветил на корпус капсулы фонарями, расположенными на запястье и в шлеме, и мгновение спустя остальные тоже включили фонари, что на первый взгляд выглядело необдуманным, но изначально входило в наш план. Пока продолжается буря и полуденное небо кажется черным, будто в полночь, обнаружить нас никто не сможет.

Учитывая, с какой скоростью входила в атмосферу и садилась капсула, она пребывала в отличном состоянии. Возле узкого конца ее корпуса, имевшего в грубом приближении коническую форму, мигал маячок. Передатчик продолжал издавать убаюкивающий двухтональный сигнал. Люк шлюза был полностью виден, но находился достаточно невысоко, так что добраться до него можно было без проблем.

Собственно, вряд ли капсула могла расположиться удачнее.

– Любовь? – спросил я.

– Готова.

– Надежда?

– Готов.

– Действуем.

Я закрепил на поверхности капсулы магнитную присоску, в которой находился управляющий механизм для этого типа шлюза. Мы испытывали его на захваченных у сочленителей трофеях, и не было никаких причин ожидать, что он не сработает. Но все же я невольно напрягся, глядя, как огоньки на присоске меняют цвет с красного на зеленый и шлюз со скрежетом открывается, превозмогая натиск бури.

Оставив присоску на месте, мы забрались в шлюз, лишь в последний момент сложив ходули. Было тесно, но нас к этому готовили, и мы знали, что поместимся в шлюзе все трое.

Конструкция шлюза выглядела грубой, но вполне надежной. Закрылся внешний люк, и автоматика заполнила камеру воздухом из резервуаров капсулы. Через две минуты наши скафандры определили давление в одну стандартную атмосферу и люк открылся в тускло освещенное красным нутро.

Я шел первым, освещая фонарем тесное пространство капсулы. В ней имелся лишь один отсек, на изогнутых стенах которого висели в похожей на гамаки паутине шестеро перешедших на сторону сочленителей новобранцев. Между гамаками располагались иллюминаторы, какие-то элементарные приборы и устройства жизнеобеспечения.

Свет моего фонаря упал на лица новобранцев, которые были то ли без сознания, то ли мертвы. Скафандры на них отсутствовали, имелись лишь прозрачные пластиковые маски, закрывающие нос и рот. Глаза были закрыты. Казалось, эти люди безмятежно спят.

– Твой ход, Любовь.

Распаковав свои медицинские диагностические устройства, она принялась закреплять нейросканеры на головах и анализаторы крови на запястьях. Устройства провели быстрое сканирование, взяли анализы и проделали расчеты, и по дисплеям на запястье и в шлеме Любви побежали строчки результатов.

– Все живы.

– Почему они без сознания? – спросил я.

Любовь указала на введенные в тела катетеры:

– Их погрузили в глубокую искусственную кому, чтобы сократить потребление бортовых ресурсов. Они знали, что им предстоит долгое ожидание на поверхности, и заранее подготовились. Кома не столь эффективна, как анабиоз, но ее намного проще создать.

– Они уже стали пауками? – спросил Надежда.

– Именно так.

Не всех новобранцев, переходивших на сторону сочленителей, коснулось Транспросвещение. Некоторые были лишь заблудшими паломниками, убежденными, что на поверхности Марса их ждет лучшая жизнь. Но в данном случае, если верить устройствам Любви, все шестеро были надлежащим образом обработаны и готовы вступить в армию Галианы. Их нервная система необратимо изменилась, и каждый предвкушал все радости жизни среди сочленителей.

– Нейросвязь? – спросил я.

– Минимальная, – ответила Любовь. – Если бы они разогнали свои мозги до обычной для сочленителей частоты, то вскоре выжгли бы все, что еще осталось в здешней системе жизнеобеспечения.

– Выбери наиболее подходящего кандидата, – сказал я. – И другого – на роль жертвы.

Выбирать особо не пришлось. Все шестеро были примерно одинакового телосложения и возраста, но одному из них предстояло стать носителем, а еще одному – подставной фигурой, чтобы скрыть следы использования нами шлюза.

Любовь сделала выбор и сообщила о нем.

– Действуй, – сказал я.

Она извлекла новое оборудование – похожее на каркас короны устройство, которое надела на череп женщины средних лет. Вокруг короны на равных расстояниях располагались желтые шишечки наноинъекторов, им предстояло вступить в сражение с аппаратурой сочленителей. Их неоднократно испытывали, и они оставляли после себя лишь микроскопические повреждения. Но сам процесс был достаточно хлопотным.

– Оружие на изготовку, – сказал Надежда.

Мы достали маленькие полуавтоматические пистолеты, приготовившись убить любого из пяти остальных сочленителей при малейшей реакции на производимую с шестым процедуру. Устройства, прикрепленные снаружи к нашим скафандрам, должны были блокировать или глушить нейросвязь ближнего радиуса действия, но они ни разу не испытывались в полевых условиях.

– Мы готовы, – сообщила Любовь.

– Продолжай, – велел я.

Она отдала команду через наручный интерфейс, и корона вонзила свои желтые клыки в череп. Реакция не заставила себя ждать – женщина дернулась, приходя в себя, ее глаза широко раскрылись, полные ужаса. Сочленительские системы обнаружили атаку и повысили уровень мозговой активности своей носительницы.

На высоком властном лбу женщины выступил пот.

Ничего иного мы не ожидали. Вводя в череп нанотерапевтические устройства, корона блокировала нейромоторику посредством множества электрических и химических импульсов. Женщина побледнела и замерла со все так же широко раскрытыми глазами. Зрачки сузились, мышцы напряглись.

– Она пытается предупредить остальных, – холодно проговорила Любовь. – Но сигналы блокируются. Ее приятели видят лишь обычный служебный фон.

– Состояние? – спросил я.

– Есть вход. Барьер первого уровня преодолен. Второй уровень начинает поддаваться.

– Она задыхается, – сообщил Надежда.

Глаза женщины выпучились, маска затуманилась от пара.

– Идет переключение с автономного режима на наше управление, – объяснила Любовь. – Ничего, выдержит.

– Состояние защиты второго уровня? – спросил я.

– Пройдена. Начато преодоление третьего уровня.

– Непростой этап, – заметил Надежда.

– Только не для нас, – улыбнулся я.

– Все, она наша, – сказала Любовь.

Мы по-прежнему держали наготове оружие. Я сжал рукоятку пистолета, глядя, как Любовь снимает корону. Она вгляделась в кожу на черепе женщины, но не смогла обнаружить следы проколов.

– Выглядит неплохо, – прокомментировал я.

Женщина расслабилась, впав в забытье. Введенные в ее организм препараты гарантировали, что она не будет ничего помнить об этом эпизоде, даже если полностью придет в себя. Я знал, что, сделав свое дело, они распадутся, оставив лишь обычные продукты метаболизма. К тому времени, когда сочленители, возможно, проявят интерес к биохимии этой женщины, останавливать протокол захвата будет уже поздно. А как только она вступит в контакт по нейросвязи с другим сочленителем или с любой из их систем, заражение продолжится.

Мониторы на головах улавливали лишь обычный фон, так что теперь их можно было безопасно снять. Любовь оставила монитор только на голове мужчины, которого она выбрала для выхода в шлюз. Монитор должен был помешать сочленителю подать сигнал тревоги, когда его подвергнут эвтаназии.

– Мне это не особо по душе, – сказала она.

– Нам тоже, – ответил Надежда. – Но те, кто планировал операцию, рассмотрели все возможности, и иного решения проблемы попросту не нашлось.

Я хлопнул Любовь по плечу:

– Ты отлично справилась.

Она ввела мужчине препарат, который имитировал смерть от удушья в вакууме. Дождавшись, когда тот подействует, собрала свою медицинскую аппаратуру.

– Ничего не забудь, – велел я.

Любовь тщательно оглядела отсек:

– Все чисто.

Мы закончили. Пора было уходить, пока нас еще прикрывала буря.

Любовь вышла первой, уведя мужчину в шлюз. Мы с Надеждой последовали за ней, как только шлюз завершил цикл разгерметизации. Выдвинув ходули, мы оттащили тело от капсулы шагов на десять и оставили лежать лицом вниз. Любовь сняла с него монитор.

Мертвец служил единственной цели – скрыть использование нами шлюза. Все расчеты показывали, что при открытом внешнем люке невозможно помешать проникновению пыли внутрь. Найдя подобного рода следы, сочленители поняли бы, что шлюз открывали снаружи – скорее всего, в то время, когда из-за бури ничего не было видно, и проявили бы большую осторожность при наборе новых рекрутов. Оставался только один вариант: создать видимость, будто кто-то пытался покинуть капсулу без скафандра. Если верить нашим аналитикам, такое иногда случалось. Новоиспеченные рекруты теряли ориентацию или впадали в горячечную эйфорию, начисто забывая о риске.

Больше мы ничего сделать не могли. Сняв магнитную присоску, я позволил шлюзу закрыться, а затем, в последний раз взглянув на труп, мы втроем скрылись за завесой бури.

Мы приближались к планете со стороны эклиптики. Внизу, наклонившись к нам северным полюсом, вращался зелено-голубой шар – по большей части водный мир, но наклона его оси хватало для сезонных изменений климата и погоды. Северный и южный полюсы были покрыты маленькими ледяными шапками с неровными краями; они ярко сверкали, будто вдавленные в планету осколки зеркала. Шапки занимали лишь около пяти процентов ее поверхности; еще пять процентов были отданы россыпи островов, по большей части объединенных в цепочки архипелагов и сосредоточенных преимущественно в северных широтах. Острова эти возникали вследствие вулканической активности вокруг слабых мест в коре планеты, затем подвергаясь медленной эрозии и вновь уходя в океан. Очень немногим из них было больше десяти миллионов лет, и жизнь на них почти отсутствовала. Насколько нам было известно, людям удавалось найти приют только на этих засушливых камнях, да и то крайне ненадолго. Впрочем, наши датчики не улавливали никаких признаков технологии, которые могли бы свидетельствовать о продолжающемся человеческом присутствии.

– Прекрасная планета, – заметил я.

– Рада, что ты так считаешь. И тебя ничто в ней не удивляет? Не кажется знакомым?

Сидра затронула больное место, о существовании которого я узнал только сейчас.

– Я наверняка видел похожие водные планеты. Видел изображения, экспериментальные данные. Может, даже бывал на планете вроде этой когда-то давно. Но я не помню никаких подробностей. Если и были воспоминания, то стерлись подчистую, как и о моем пребывании на Марсе.

– Но если бы ты уже бывал на Арарате, то вспомнил бы?

– Думаю, да.

– Ты был здесь, – прямо заявила Сидра. – Как и я. Для нас обоих это второй раз.

– Ты же говорила, что раньше я тут быть никак не мог.

Арарат почти ощутимо увеличивался в размерах с каждой минутой. «Коса» искусно корректировала курс, уточняя траекторию посадки.

– Если бы ты знал правду, тебе бы это ничем не помогло. Знай ты в полной мере о том, что тут произошло, возможно, не захотел бы возвращаться.

– С чего бы это? – рассердился я. – Давай начистоту, Сидра. Меня не интересуют твои идеи насчет того, какая версия правды должна меня устраивать. Начнем с закономерного вопроса: зачем, черт побери, я пытался бы связаться с братом, о котором даже ничего не знал?

– Тогда ты знал. Может, подсознательно, но знал, что именно здесь ты сможешь хоть как-то примириться с Невилом. Наверняка в то время ты уже хотел полностью забыть о прошлом, о том, что сделало тебя тем, кто ты есть, – о преступлениях и славе, о войне на Марсе. Но если все еще сомневаешься, задай себе вопрос, Клавэйн: каким образом я отыскала тебя в Солнечном Доле? Ответ прост: до того как я попыталась добраться до Невила, ты здесь уже побывал. Ты встречался с жонглерами, надеясь, что они помогут связаться с братом. И ты оставил едва заметный след. Найти Невила мне не удалось, но эхо твоего пребывания еще оставалось, оно в достаточной степени рассказало о твоих намерениях, чтобы привести меня в Солнечный Дол.

– Боюсь, это всего лишь очередная твоя ложь.

– Зачем мне лгать? – Во взгляде Сидры промелькнуло едва заметное сочувствие. – Думаю, ты и сам на каком-то уровне все помнишь. Яркое небо и серо-зеленые моря. Жжение от морской воды в глазах. Соленый вкус водорослей. Море пытается растворить любую человеческую машину, любое человеческое орудие. Ты становишься частью биомассы, входя обнаженным в чужое море…

Я ощутил, мою грудь сжимает нарастающий страх.

Страх утонуть.

– Хватит!

– Свои воспоминания о Марсе ты заблокировал преднамеренно. Я сумела преодолеть эту блокаду, действуя медленно и упорно. Но то, что произошло на Арарате, – событие совсем иного порядка. Возможно, пережитое там нанесло тебе такую сильную травму, что практически не отпечаталось в памяти. Море помнит о твоем визите намного больше, чем ты сам.

– Я совершил с братом нечто ужасное? – хрипло проговорил я. – Нечто такое, что едва не умер, когда пытался с ним здесь связаться?

– Будем надеяться, что время лечит, – ответила Сидра.

Пока мы подлетали к Арарату, волки нам не досаждали. Они наверняка были повсюду вокруг, частью рассеявшись по системе, а частью собравшись среди обломков спутника планеты, как и в Ржавом Поясе. Но мы оставались максимально темными, холодными и бесшумными. Вход в атмосферу Арарата был нежен, как поцелуй новой возлюбленной, – без каких-либо возмущений, ударных волн или тепловых вспышек. Столь же гладко и незаметно мы опустились к водной поверхности.

Мы летели на высоте один километр, оставаясь практически невидимыми благодаря хамелеофляжу. Мчащийся в туманной неопределенности между морем цвета неба и небом цвета моря корабль смахивал на камешек серо-зелено-голубого жадеита или бирюзы. Играя роль вежливых гостей, не желающих оскорбить хозяев, мы старались двигаться на дозвуковой скорости над теми участками океана, где концентрация жонглеров была наименьшей. Для нас, находившихся на борту «Косы», жонглеры не представляли никакой угрозы, но стоило бы нам настроить их против себя, и о любом контакте пришлось бы забыть на многие годы.

Постепенно под нами возникла суша – западная оконечность одной из цепочек островов. Мы видели пологий каменный мыс, некое подобие бухты, россыпь бледных образований всевозможных размеров и форм. Они торчали под разными углами, будто вдавленные в ил раковины. Некоторые, в сотни метров высотой, едва не дотягивались до нас. За кормой, дальше к востоку, вздымались хмурые пурпурные грозовые тучи.

– Руины гнездостроителей, – уверенно определила Сидра. – Чужая технология. Остатки их кораблей и оружия, упавших на Арарат во время сражения, вероятно случившегося тысячелетия назад. Теперь эти раковины практически безвредны. Поселенцы нашли их и приспособили в качестве жилищ и административных зданий.

Пинки сосредоточенно наблюдал, не говоря ни слова.

Мы обогнули Первый лагерь. Издали могло показаться, что он заброшен, но пребывает в относительно целом состоянии. Однако, когда мы подлетели ближе, иллюзии развеялись.

Могучие волны и ветер, похоже, сорвали с места все, что не было надежно вделано в землю. Среди раковинных построек остались лишь редкие следы человеческого пребывания – в основном голая почва, да еще узкая зеленая бахрома у побережья и несколько похожих на дамбы холмов в тех местах, где на мощную стену из раковин обрушилась смытая волнами масса похожих на хижины строений. Некоторые раковины сами опрокинулись или навалились друг на друга, а их крупные обломки нашли покой на относительном мелководье, в нескольких сотнях метров от берега.

Зрелище вгоняло в тоску.

– Мне очень жаль, – прошептала Сидра.

Пинки кивнул.

– Что случилось? – спросил я.

– Мы оставили здесь лагерь, после того как Иоанн Богослов отправился с Арарата на Хелу. На орбите произошло сражение… весьма крупное. Между человеческим и волчьим оружием. – Пинки шмыгнул носом, явно чего-то не договаривая. – Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, какие потери понес Арарат. Взорвался его спутник. Даже если ни то ни другое оружие не затронуло планету напрямую, хватило бы одних обломков…

– Стихийные бедствия, – сказала Сидра. – Падение крупных метеоритов и вызванный этим подъем уровня океана. Усиленная вулканическая деятельность и нечто похожее на цунами.

– Возможно, все это было кем-то вызвано, – сказал я.

Пинки промолчал.

Мы опускались все ниже, остерегаясь ловушек. Вряд ли волки решили бы обосноваться в биосфере планеты жонглеров, но мы не осмеливались в это верить. Под прикрытием атмосферы «Коса» рискнула провести сканирование. Никаких признаков волков не обнаружилось. Особого облегчения мы не испытали, слишком уж сильно были напряжены наши нервы. Но в любом случае это было лучше, чем иной вариант.

– Нужно найти способ пересечь море, – сказала Сидра. – Мы не можем подлететь на корабле напрямую – жонглеры не пойдут на контакт, если мы сразу дадим о себе знать.

– Я думал, ты уже как-то подготовилась.

– Да. Когда я была здесь в прошлый раз, велела «Косе» построить для меня скиммер – высокоскоростной, минимально контактирующий с водой катамаран, почти целиком керамический, способный долго находиться в море без риска раствориться. Я оставила его среди этих камней, зная, что рано или поздно вернусь. Но его нет. Море, должно быть, накрыло остров и поглотило мой скиммер.

– Плохо.

– У «Косы» остались образцы, так что она вполне может за несколько дней создать новый.

Сидра послала зонды, которые проникли через отверстия в раковинные постройки. Там не оказалось ни выживших людей, ни работающих машин, но ее механические шпионы обнаружили свидетельства былого человеческого присутствия – груды гниющих отходов в дальних уголках построек. Биологический распад зашел уже слишком далеко – столь близко от берега даже атмосфера была насыщена микроорганизмами жонглеров. Но, как и содержимое «дамб», часть материалов из этих мусорных куч может пригодиться – если удастся извлечь.

Найдя пологий участок зеленой полосы со стороны побережья, недалеко от основной массы раковинных построек, Сидра медленно опустила «Косу» на плавучий ковер из водорослей. Вода вскипела от создаваемого посадочными двигателями жара. Когда «Коса» погрузилась примерно на три пятых и вода успокоилась, водоросли сомкнулись, образовав вокруг корабля зеленый пояс, способный послужить маскировкой. Как объяснила Сидра, водоросли и прочие морские организмы тотчас принялись растворять корпус «Косы», но на мелководье этот процесс идет достаточно медленно и защита корабля способна относительно легко ему противостоять.

Судя по личному опыту Сидры и имевшимся сведениям об Арарате, воздухом можно было без особых сложностей дышать. Она открыла верхний люк, и мы втроем выбрались на спину «Косы». Стояли на небольшой огороженной платформе, точно бравые подводники, обозревающие новый континент.

– Дыши, – подбодрила меня Сидра, когда всем стало ясно, что мне не удается вдохнуть полной грудью.

– Я забыл, каково это место на вкус, – проговорил Пинки и мощно чихнул, обильно забрызгав ярко-зеленой жижей рукав. – Все-таки снаружи лучше, чем внутри. – Присев, он обтер рукав о поверхность «Косы». – Давай, корабль, попрактикуйся. Если не сумеешь справиться с каплей здоровых свиных соплей, то у нас куда больше проблем, чем нам кажется.

– Вспоминаешь прошлое? – осторожно спросил я.

Пинки кивнул:

– Мы млекопитающие, Вонючка. Обоняние и вкус значат для свиней даже больше, чем для людей. – Он фыркнул и наморщил рыло, будто готовясь еще раз чихнуть. – Тут случилось и хорошее, и плохое. В основном плохое. Но теперь, снова почувствовав запах, я вспоминаю и хорошее. Антуанетту, Ксавьера, старых друзей. – Он покачал головой, будто стыдясь собственных мыслей. – Их давно уже нет, но такое ощущение, что мы просто где-то разминулись, и если немного подождать, они вернутся. – Его голос зазвучал тише. – Я хотел бы снова увидеть друзей.

Сидра протянула руку, и ограждение исчезло. На хребте корабля образовалась плоская дорожка, до самого утолщения на хвосте – там, как я теперь понял, находилось гипометрическое устройство. Мы прошли по дорожке в сторону суши, где хвост соприкасался с поднимавшимся из воды склоном. На боку корпуса выросли похожие на ступени скобы, с помощью которых мы преодолели последние десять метров до твердой почвы Первого лагеря. Наши ботинки зашлепали по покрытому слизью камню.

Мы то и дело спотыкались и оступались. С собой не взяли почти никакого снаряжения, а одеты были практически в то же, что носили на корабле. Нуждаемся ли мы в какой-либо защите, понять было трудно. Липкий влажный воздух мог секунду спустя смениться пронизывающе холодным. Если бы мы решили, что нужна дополнительная одежда, пришлось бы за ней вернуться или велеть роботам-слугам ее принести.

Я не сводил взгляд с неба, зачарованный его гипнотически сияющими просторами. Хотя я прекрасно понимал, что атмосфера не собирается улетать в космос, было не по себе от мысли, что моя жизнь зависит от этой тонкой воздушной прослойки, удерживаемой на месте лишь собственной тяжестью. Пока мы садились, над нами собрались грозовые тучи, покачиваясь над головой, будто любопытствующие великаны, и щеку обожгли несколько дождевых капель. Пинки снова чихнул, и споткнулась Сидра, пытаясь скрыть бросавшие ее в дрожь воспоминания.

– Что это с ней? – спросил Пинки.

– С тех пор как мы вышли из криокапсул, она явно что-то от нас скрывает.

– Нам нужны вы оба, Вонючка. И теперь, когда нет леди Арэх, тем более.

– Знаю, – кивнул я.

Мы пробирались сквозь зеленую кайму, пока не оказались на более сухом пространстве, над которым нависали раковины. Они имели цвет облаков и лишь слегка просвечивали. В некоторых местах в них были прорезаны человеческих размеров окна и двери, на что наверняка потребовалось немало времени и сил, поскольку отверстий было не так уж много. Польза этого инопланетного материала заключалась в его изумительной прочности, но по той же причине с ним было крайне тяжело работать. Нетрудно было представить, как ценили поселенцы все, что помогало им пережить непогоду Арарата.

Исследуя образовавшиеся возле раковин груды, мы обнаружили, что хижины и палатки, смятые, как бумажные игрушки, превратились в слежавшуюся сырую массу. Может, там и лежало что-нибудь полезное, но чтобы его извлечь, пришлось бы провести основательные раскопки. Сидра отыскала останки аппарата на воздушной подушке, который нам бы весьма пригодился для полета над водой, но он оказался в таком состоянии, что проще было поручить «Косе» сотворить новый.

Внутрь раковин вели находившиеся на уровне земли проемы. Некоторые были естественного происхождения – арки или трещины, уже имевшиеся до прибытия поселенцев. Другие явно были прорезаны человеческими инструментами – некоторые размером с дверь, а некоторые достаточно высокие и широкие, чтобы можно было переместить в укрытие тяжелое оборудование или груз. Пару раз попадались выцветшие, но все еще читаемые символы или надписи над дверями, вроде «Центр удобств» или «Служба безопасности», напоминая, что это был не просто временный форпост, а жизнеспособная самоуправляющаяся община, как на этом острове, так и на других, во многом похожая на Солнечный Дол, только небо здесь состояло из воздуха, а не из камня. Интересно, сумел бы я приспособиться к здешнему бытию?

Мы выбирали самые крупные раковины, ограничивая свои изыскания нижними уровнями. Сочившийся сквозь стены молочно-белый свет позволял обходиться без фонарей. В основном строения не были пусты, а делились на помещения поменьше несколькими уровнями. Большинство перегородок, полов и потолков, возведенных руками поселенцев, пребывали в разной степени разрушения. На верхние уровни вели лестницы, но почти все они серьезно обветшали, и, чтобы попасть выше, нам пришлось бы вернуться за дополнительным снаряжением.

С этим можно было подождать. Хватало чем заняться и внизу – мы пытались найти любые намеки на произошедшее и вещи, которые могли бы нам пригодиться, особенно для путешествия по морю. Груды мусора достигали в высоту двух-трех человеческих ростов, но они были пологими и не слишком плотными, так что не составляло труда забираться на них и вести раскопки. В третьем здании мы нашли корпус лодки, торчавший под углом кормой кверху, но относительно целый на вид и достаточно легкий, так что втроем мы сумели высвободить его из мусора и отскочить, прежде чем он повалился.

Лодка была небольшая, цвета олова, традиционной формы. Неизвестно, как ее изготовили, но ее предназначение становилось с первого взгляда понятно любому человеку, жившему в пределах ста километров от берега моря на протяжении последних трех тысяч лет. Лодка была открытая, без кабины – лишь несколько предназначенных для сидения поперечин. Вместить она могла самое большее шестерых, а с относительным комфортом – четверых.

На корме имелось крепление – возможно, для мотора.

Сидра присела, раздумывая об отсутствующем компоненте.

– Могу приспособить существующий вариант двигателя. – Она встала, отряхивая ладони. – Хорошая находка. Поищем еще, вдруг попадется что-то получше. Но если нет – этой скорлупки нам вполне хватит.

Я с сомнением взглянул на серый металлический корпус. Погруженный в воду, он будет выглядеть не таким солидным, как на суше.

– Будем надеяться, что море останется спокойным. И что тот, кто сделал эту лодку, знал: жонглеры переваривают все, что оказывается в воде.

Сидра хмуро уставилась на плавсредство:

– Корпус металлокерамический, он достаточно долго сможет противостоять океану. Я вызову роботов, пусть вытащат ее наружу. Если удачно выберем погодное окно, лодка такого размера вполне нас устроит.

– Мы столько пролетели на невидимом космическом корабле с силовыми полями, а теперь должны обходиться какой-то растворимой лодкой? – спросил Пинки.

– Ты прекрасно все понимаешь, – сурово ответила Сидра. – К жонглерам нужен тонкий подход. Тот мой скиммер – предел технологий, которые они готовы терпеть. А поскольку мы не можем проделать весь путь вплавь…

– Я даже метра не проплыву, – буркнул Пинки.

– Полагаю, у тебя имелись дела поважнее, чем учиться плавать, – сказал я.

– Этой лодки вполне хватит, если только не найдется чего-нибудь получше.

Но ничего не нашлось. Нам попадались разбитые вертолеты, искореженный вездеход на воздушной подушке, какие-то наземные машины, несколько не поддающихся опознанию предметов и пара лодок вчетверо больше первой. Но, как сказала Сидра, «больше» необязательно «лучше». Их сложнее было спустить на воду, к тому же они, скорее всего, оказались бы не столь быстрыми и поворотливыми, не давая при этом никаких преимуществ в смысле безопасности.

– Будем искать дальше, – сказал я. – Неизвестно, что лежит в этих мусорных кучах, а нам может пригодиться даже оружие или медицинский комплект.

– Кое-чего мне бы найти не хотелось, – сказал Пинки.

– Чего? – рассеянно спросила Сидра.

– Мертвецов на этих руинах. Но ты была тут позже, Сидра. Ты должна знать.

– Была. Только трупов не видела. Когда я испытывала скиммер, недалеко отсюда находилось что-то вроде памятника. Но он явно возник раньше, чем случилась полная катастрофа.

В конце концов, усталые и разочарованные, мы снова собрались снаружи, на пологом склоне чуть выше зеленой полосы. Над головой, будто готовый раздавить нас каблук, висела черная туча. Начался порывистый дождь, от которого иногда пахло морем, а иногда электрическими разрядами. Сидру непрестанно била дрожь. Вдруг она согнулась в три погибели, и ее стошнило чем-то сухим.

Пинки подхватил ее, прежде чем она успела свалиться.

– Пора узнать правду. Что с тобой?

– Ничего.

– Она лжет, – сказал я. – И у нас хватает забот, кроме ее здоровья. Нужно обустроить здесь жилье для беженцев. С убежищем вопрос решен – или решится, как только у нас будет достаточно рук, чтобы расчистить все эти строения от мусора, а может, и от трупов. Потом велим «Косе» сделать новые стены и полы для комнат. Вряд ли это слишком сложная задача для космического корабля, который способен перестраивать себя в мгновение ока.

– «Коса» уже перераспределила внутренние ресурсы, чтобы создать гипометрическое устройство.

– Уверен, что потеря тысячи тонн для нее мало значит, а такого количества хватит с лихвой, чтобы построить автономное поселение, тем более что строить придется не с нуля – у нас уже есть эти раковины.

Сидра зашипела от злости, но все же сказала:

– Пожалуй, расстаться с частичкой своей массы «Коса» могла бы.

– Ну вот, не так уж все и сложно, верно? Но мы должны начать прямо сейчас, и нужно четко объяснить Баррасу и остальным, что они не просто балласт, который мы случайно взяли на борт.

– Что ты предлагаешь? – спросил Пинки.

– Давайте оживим Розу-или-Нет, Барраса и десяток самых здоровых свиней. Выведем их наружу и покажем, с чем предстоит иметь дело. Твое мнение будет крайне полезно, Пинки. Ты тут жил, знаешь, что можно сделать и, что не менее важно, чего сделать нельзя. – Я повернулся к Сидре. – И если мы намерены действовать всерьез, ты должна дать Баррасу доступ к управлению «Косой». Естественно, не в полном объеме, но в достаточной степени, чтобы корабль по его требованиям создавал все необходимые инструменты и материалы, а также приказывал роботам переносить детали и собирать из них модули.

На лице Сидры отразилась внутренняя борьба.

– Ладно. Не такое уж неразумное предложение. Отправиться с нами на лодке они все равно не смогут, так что пусть займутся чем-то полезным, пока мы будем в море. Пинки?

– Ты помнишь, как меня зовут? Она помнит мое имя, Вонючка! Я расту в ее глазах.

– Выбери самых здоровых, чтобы оживить их первыми. Можешь ввести их в курс дела, пока мы с Клавэйном готовим лодку.

– Это ведь не приказ? – уточнил я. – Да, Сидра?

– Предложение, – процедила она сквозь зубы.

– И не такое уж неразумное. – Я кивнул в сторону опутанного водорослями корабля, похожего на всплывшее из-под воды горбатое чудовище. – Полагаю, корабль сможет какое-то время всех кормить и одевать, даже если они будут находиться снаружи. Но к тому времени, когда мы соберемся улетать, здесь уже должно быть автономное поселение. Как думаешь, возможно создать такое за… скажем, несколько дней, самое большее недель, в зависимости от погоды и поведения жонглеров?

– Однажды у нас это получилось, – проговорил Пинки, задумчиво глядя на запад. – Будет проще, если привыкнуть ко вкусу чая из водорослей. И супа из водорослей. И всего остального из водорослей.

– И сколько времени вам для этого потребовалось?

Он удивленно взглянул на меня:

– Я сказал – будет проще, если привыкнуть. Но я не говорил, что привыкнуть можно.

Сидра бродила вокруг раковинных построек и с интересом их разглядывала. Я издали наблюдал за ней и гадал, что она пытается найти.

Остановившись возле одной из раковин, торчавшей из земли, будто доисторический менгир, она стерла с конструкции гнездостроителей зеленую пленку, обнажив гладкую белую просвечивающую поверхность. Несколько мгновений изучала расчищенный участок, уперев руки в бока и слегка склонив голову, будто пытаясь постичь смысл произведения абстрактного искусства. Затем, наклонившись вперед, оперлась рукой о раковину, словно вдруг лишилась сил. Ладонь со сжатыми пальцами скользнула по поверхности, оставив узкий изогнутый след на зеленой слизи. Отойдя на шаг, Сидра задумчиво прочертила другой ладонью кривую, пересекавшую первую, изобразив нечто вроде скрещенных сабель. Опустив руки, вновь взглянула на свое творение, и по всему ее телу пробежала дрожь. Снова наклонившись, Сидра одновременно провела по поверхности раковины обеими ладонями. Ее движения стали быстрее; казалось, она пытается стереть некую непостижимую для меня ошибку или богохульство. Дрожь усилилась, руки мелькали с такой скоростью, что я уже не мог различать отдельные их следы. Сидра упала на колени, вскинула над головой ладони и уперлась ими в раковину. Ее голова крутилась из стороны в сторону, будто пытаясь оторваться от шеи.

В раковине возникло пятно, похожее на движущуюся под ее поверхностью тень. Там, где продолжала тереть Сидра, раковина вроде стала шершавой, обретя кожистую текстуру, но это длилось лишь секунду. Сидра в последний раз вздрогнула, и руки безвольно упали. Она повалилась на бок, глухо ударившись головой о землю.

Я кинулся к ней – что, пожалуй, следовало сделать, едва у нее начался приступ. Она все еще корчилась на земле, когда я упал на колени рядом, больно ударившись о камень, и обхватил ее голову руками. Было ощущение, словно я пытаюсь остановить движущуюся машину, которая намного сильнее меня. Отпустив голову Сидры, я обнял ее за плечи и прижал к себе, и она постепенно затихла. На губах проступила белая пена.

Я взглянул на то место раковины, где сочленительнца сумела вызвать к жизни нечто странное.

– Сидра, – тихо сказал я, не зная, слышит ли она, – нам нужно поговорить.

Когда Сидра успокоилась, я усадил ее рядом с собой на скользкий камень. За спиной у нас темнело море, между облаками у самого горизонта пробивалась полоска оранжево-розового света.

– Скажи, что с тобой не так.

– Ничего.

– Хватит врать! Если бы я не оттащил тебя от раковины, ты бы через пять минут вышибла себе мозги. И что это все вообще означает?

Сидра задумалась, глядя на запад:

– Я пыталась проверить ряд жестовых команд гнездостроителей. Но они не сработали.

– Кое-что сработало.

– Даже близко не удалось. К тому же раковина повреждена – ее сорвали с предназначенного для нее места, поэтому она не может функционировать как надо.

– Ты говорила, что когда-то это были части корабля.

– Или многих кораблей, или некой структуры, которая могла разделяться на части и перестраиваться по собственному желанию. Может, однажды мы встретим один из тех кораблей, и нам необходимо знать их достаточно, чтобы не погибнуть.

Я окинул взглядом руины:

– С чего ты взяла, что мы можем встретить один из тех кораблей? Или у тебя уже есть мысли, где их искать?

– Когда «Сандра Вой» исследовала Харибду, она обнаружила в атмосфере ледяного гиганта большую твердую массу. Увы, Клавэйн и Галиана не обладали ни базовыми знаниями, чтобы правильно идентифицировать находку, ни средствами для ее изучения, кроме нескольких высокоатмосферных зондов. Но сейчас, спустя века, я уверена: это был невредимый, или почти невредимый, корабль гнездостроителей.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю. – Она собралась с мыслями. – И мы его найдем, как только доберемся до Харибды. Он наверняка должен быть все еще там. Не стоит совершать ошибку, думая в человеческих временных масштабах, когда дело касается гнездостроителей. Но было бы неплохо заранее удостовериться, что все командные протоколы работают как надо.

– Похоже, ты перестаралась.

– Я потратила на эту раковину слишком много ментальных ресурсов. И не предохранилась.

– Не предохранилась от чего?

Она тяжело вздохнула, с болью признавая свое несовершенство:

– От девятилапов.

– Девятилапов? Они же остались на Йеллоустоне.

– Я пострадала от них сильнее, но не созналась тогда. В них было встроено оружие, предназначенное для поражения сочленителей. Или тех, в ком есть нейроструктуры сочленителей, вроде меня.

– Снежинка и леди Арэх предупреждали, что это рискованно. Почему ты не послушалась?

– Думала, что сумею справиться. – Она поморщилась и тряхнула головой. – Когда меня начала лечить «Коса», я еще не осознавала, насколько велики мои проблемы. Но диагностика показала, что в ранах остались частицы конечностей девятилапов. Микроскопические осколки, сами по себе автономное оружие. С тех пор они силятся проникнуть в мою голову. «Коса» пыталась вымыть их из моего организма. Потом вырезать или выследить и умертвить с помощью своих нанофагов. Но эти частички легко приспосабливались, вырабатывали стратегию противодействия. Они уже имели дело со многими средствами сочленителей и сумели их победить.

– Как же так, Сидра? Ты взломала все системы в Солнечном Доле, переписала нашу информацию и обратила против нас наши орудия. Как, черт побери, ты сумела так попасться?

– Не хочу тебя разочаровывать, но победа над Солнечным Долом была детской игрой. Я же говорила, что люблю играть. – Она невинно улыбнулась. – А это… это уже игра для взрослых. И она многого не прощает.

– Ты не можешь проиграть.

– Не могу?

– Да. Мы потеряли леди Арэх, и кто теперь, кроме тебя, обладает всей оперативной информацией? Не я и не Пинки. Это твоя война, Сидра. Может, я и в самом деле оружие, в котором ты нуждаешься, но именно твой разум его направляет. Так что умереть ты не можешь. Ты должна жить. Ради нас.

– Нужно было завершить работу над гидеоновыми камнями. Если бы я позволила «Косе» полностью меня вылечить, нам просто не хватило бы времени, чтобы полностью интегрировать камни. – Она вздохнула, крепче обхватив руками колени. – Я… произвела кое-какие расчеты, Клавэйн. Я обменяла на камни свое здоровье, и это нас спасло.

– Значит, расчеты оказались неверны!

– Помнишь, леди Арэх говорила, что нужно делать шаг за шагом? Я все слышала и считаю, что она была права. Это был именно тот шаг, который следовало сделать.

– И теперь ты умираешь?

– Нет. По крайней мере, надеюсь, что нет. Но все средства корабля оказались бессильны, а частички девятилапов, как ты уже заметил, атакуют мою последнюю линию обороны, так что остается только один вариант. И боюсь, он весьма радикален.

Вечерняя прохлада пробрала меня до костей.

– Продолжай.

– Я прилетела вместе с тобой к жонглерам образами. Мы оба поплывем к ним, но по разным причинам. Ты – чтобы связаться с братом. Я – чтобы восстановить прежнюю биологическую матрицу, в которой уже не будет этих частиц.

– Такое возможно?

– Я входила в это море однажды и пыталась общаться с жонглерами.

– Безуспешно?

– Не совсем. Я узнала о твоих намерениях, а это значит, что восстановимы и мои собственные воспоминания, хотя бы частично. Возможно, жонглеры сохранили эхо той встречи. Я попрошу восстановить меня – такой, какой я была в тот день.

– В самом деле радикально, – кивнул я.

– Ответ верен.

– Что насчет новой памяти, накопленной после того, как ты побывала на Арарате? Что с ней случится?

– Вероятнее всего, она исчезнет – или, по крайней мере, уйдет в море. Но со временем я смогу ее реконструировать. Корабль знает, что я делала, и ты тоже знаешь. Вы свидетели.

– Это безумие, Сидра.

– Так и есть. Безумие высшей пробы. Необходимое безумие высшей пробы. Поможешь мне? Когда мы доберемся до жонглеров, я могу оказаться слабее, чем ты ожидаешь. Мне не справиться в одиночку.

– Мне тоже не справиться в одиночку.

Сидра грустно покачала головой:

– Да мы с тобой прямо парочка увечных монстров, Клавэйн. Как думаешь, море нас излечит?

Я взглянул на тускнеющий горизонт, несший нам обоим отчаяние и надежду.

– Либо излечит, либо убьет, – ответил я.

Глава 24

Наступила ночь – наша первая ночь на Арарате. Собрались грозовые тучи, непрерывно поливая остров дождем. Небо рассекали молнии, порой ударявшие достаточно близко, чтобы озарить остатки Первого лагеря судорожным светом фальшивого дня. По морю медленно катились темные зеленые волны – будто дышало окутывающее планету чудовище, черное, с множеством щупальцев и дурным нравом, которое мы рисковали самым неделикатным образом пробудить.

Мы вернулись в теплое безопасное нутро «Косы», где гроза нам нисколько не досаждала. Хотя все трое бывали раньше на Арарате (пусть даже я почти ничего об этом не помнил), Сидра настояла, чтобы мы подверглись тщательному обследованию на случай, если в биологической среде планеты что-то изменилось. Но если в нас и проникло нечто пагубное, то оно было слишком мелким – средства Сидры ничего подозрительного не выявили. За исключением насморка и легкого жжения в глазах, которые вряд ли продлились бы долго, мы не ощущали никаких последствий, напрямую связанных с Араратом.

Прежде чем отдыхать, мы с Пинки отправились в анабиозный отсек и заново составили реестр спящих с учетом их физического состояния и возраста. Насчет Барраса и Розы-или-Нет вопрос был уже решен, но выбор других, кого предстояло разбудить в первую очередь, потребовал раздумий. Нам нужны были свиньи достаточно опытные для того, чтобы принимать решения, и вместе с тем достаточно здоровые, чтобы заниматься физическим трудом. Если мы не успеем создать поселение, выжившим придется плыть вместе с нами, невзирая на любые подстерегающие опасности.

Определившись с выбором, мы перевели криокапсулы в режим медленного пробуждения: пройдет минимум тринадцать часов, прежде чем кто-нибудь из этих свиней мало-мальски придет в себя. Мы сами нуждались во сне, но прежде чем обратиться к двенадцати пробужденным, нам требовалось получить хотя бы призрачные очертания плана, чтобы Баррасу и остальным не казалось, будто их бросают на произвол судьбы.

– Сидре становится хуже, – сказал я, когда Пинки закрыл панель ручного управления на последней из двенадцати капсул.

– У Сидры наверняка есть уши во всех частях корабля.

– В таком случае наш разговор нисколько ее не удивит. Она возлагает надежды на то, что жонглеры смогут исправить случившееся с ней в Свинарнике, вернув ее к той версии Сидры, что побывала здесь в прошлый раз.

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Думаю, что мы, возможно, многого не понимаем. – Я понизил голос из уважения к предыдущему замечанию Пинки. – Но она слабеет, и мы наверняка видим лишь вершину айсберга. Ты же помнишь, как она едва не упала в обморок. Если бы ты ее не подхватил, наверное, она разбила бы голову о камни.

– Я бы скорее беспокоился насчет камней.

– Меня тревожит мысль: не слишком ли мало у нас времени? Как только будет готова лодка и гроза утихнет настолько, что выход в море не станет самоубийством… думаю, пора будет плыть.

– И ты хочешь, чтобы я поплыл с вами?

– Если Сидра права, в прошлый раз, когда я здесь был, дела обстояли не лучшим образом. Возможно, мне так и не удалось связаться с братом. Но возможно также, что я с ним все-таки связался – или с тем, что осталось от него в этом океане, – и он стал сопротивляться. Мне нужен поручитель, тот, кого брат воспринял бы как друга и союзника.

– Тогда тебе стоит поискать кого-то другого, а не того, кто его убил.

– Я успел достаточно тебя узнать и нисколько не сомневаюсь: что бы ты ни совершил тогда, ты совершил это с любовью в сердце.

Он насмешливо фыркнул, но я продолжал:

– Вселенная не оставила тебе выбора. Она держала твою руку железной хваткой, вынуждая следовать ее воле. И если твоя рука сжимала нож, точно так же его сжимала и рука моего брата.

– Может, и так. – Он помедлил и вдруг взорвался: – И тем не менее я его убил! Его разум осознавал, почему это должно случиться. Но это был его живой разум. И то, что хранится здесь, вовсе не обязательно то же, что и было. Что, если от Невила Клавэйна не осталось ничего, кроме ненависти, ярости и тоски, а также смутных воспоминаний о том, как кто-то резал его, пока он еще кричал?

– Тогда, возможно, нам придется стать поручителями друг для друга.

– Это лучшее, что ты можешь предложить?

– Пока да.

– Что ж, если для этого в самом деле требуется совершить безумный поступок, выйдя в море на лодке… можешь считать, что вопрос решен. – Пинки по-собачьи встряхнулся, что я воспринял как злость и обреченность в равной мере. – Ну и сволочи же вы все, Клавэйны. И почему от ваших проблем постоянно зависит моя жизнь? Почему я всегда должен вас спасать? Почему бы вам не найти какую-нибудь другую свинью?

– Считай, что мы идеально умеем подбирать союзников.

Утром ожили все двенадцать. Мы с Сидрой и Пинки ждали этого пробуждения, готовясь смочить живительной влагой их губы, глаза и пересохшие глотки. Основной груз работы взяли на себя я и Скорпион, поскольку Сидра никак не могла справиться с колотившей ее дрожью.

Проснувшиеся задавали очевидные вопросы. Добрались ли мы до Арарата? Где леди Арэх? Почему остальные продолжают спать? Что будет дальше?

Мы терпеливо отвечали, пытаясь поставить себя на их место, и нас вовсе не раздражало, когда рассказ о прохождении через Яркое Солнце либо воспринимался с откровенным недоверием, либо не вызывал никаких возражений. Казалось, будто все двенадцать разделились на два лагеря – тех, кто знал достаточно, чтобы считать наш подвиг выдающейся ложью, и тех, кто в силу своего астрономического невежества не придавал этому сколько-нибудь существенного значения.

Вскоре мы развеяли заблуждения, объяснив, что корабль был близок к катастрофе, которую предотвратила леди Арэх своим отважным поступком. Но эта отвага стоила ей жизни.

Вряд ли свиньи оплакивали утрату так, как Пинки и Роза-или-Нет или хотя бы как Сидра, потерявшая если не подругу, то коллегу. Но они явно понимали, что ее гибель обошлась нам крайне дорого.

– Это едва ли не самое худшее, что могло случиться, – сказал я. – Но было бы куда хуже, если бы погибли все, и мы должны быть благодарны леди Арэх за то, что этого не случилось. Она дала нам шанс продержаться, перегруппировать силы и продолжить борьбу. И мы так и поступим, ради нее и всех тех, кто отдал свою жизнь за то, чтобы мы смогли сбежать от волков. – Я посмотрел каждому в глаза. – Теперь нам придется действовать без ее руководства. А дел у нас хватает.

Когда Баррас, Роза-или-Нет и остальные в достаточной степени пришли в себя, чтобы покинуть «Косу», мы вернулись на сушу. Ночная буря почти утихла, дождь лил намного слабее, но это вовсе не означало, что погода смилостивилась над нами. Море оставалось неспокойным, а на северо-востоке собирались новые тучи. Возможно, этот новый мир беженцы предпочли бы увидеть не совсем таким, но я решил, что будет лучше, если они познакомятся с его нравом сейчас, а не разочаруются позже.

Впрочем, похоже, их это не особо волновало. Для них было чудом уже то, что они могут дышать свежим воздухом или пройти больше трех шагов, не уткнувшись в прутья клетки или стену. Они спотыкались, падали на скользкие камни и, смеясь, поднимались. К концу дня им предстояло заработать немало синяков и ссадин, но, похоже, все сочли, что это вполне достойная цена за возможность выжить. Даже Роза-или-Нет, никогда не сидевшая за решеткой, радовалась, что ее не окружают искусственные поверхности и ее жизнь не зависит от непрерывного функционирования машин.

– Мы сможем здесь жить, – сказала она, показывая на раковиные постройки. – Если могли наши предшественники, сможем и мы, да и да. Я знаю, им было нелегко, но нам доводилось терпеть и худшее.

– Ты абсолютно права. И мы не обречены остаться здесь навсегда, нам нужно провести на этой планете лишь несколько десятилетий.

Я улыбнулся, подумав о том, как легко говорю о десятилетиях, словно это не более чем краткий эпизод, о котором вскоре можно будет забыть. Хоть я и понимал, что это вовсе не так, старые привычки давали о себе знать.

– Нам – да. А вам? – спросила Роза-или-Нет.

– «Коса» обязательно вернется. – Обещание выглядело несколько опрометчивым, но если бы я не рассчитывал на удачу, то мог бы уже сейчас покончить с собой. – Не исключено, что прилетит не только этот корабль. Наверняка где-то есть и другие. Если все получится, то нам больше незачем будет скрываться. Те из вас, кто успеет привыкнуть к Арарату, могут остаться, но это вовсе не пожизненный приговор.

– Но сперва, воистину да, нам нужно построить жилье.

Всех уже коротко проинструктировали насчет возложенной на них задачи. Помогать должен Пинки, но им самим предстоит договориться, как они разделят между собой работу и ответственность. Сперва было решено обследовать раковины и определить, какие подходят для первоначального заселения. Затем начнется работа как минимум по двум направлениям: одна группа учится взаимодействовать с «Косой», убеждая ее производить все необходимое, а другая убирает мусор и делает перегородки, полы и потолки в дополнение к тем, что уже имеются среди руин.

– Совершенство не требуется, – подчеркнул я. – Главное, чтобы было где жить. Мы трое уплываем, но корабль остается здесь, так что у вас будет запасной вариант. Можете проводить в «Косе» сколько угодно времени и рассчитывать на то, что она обеспечит все ваши основные нужды. Но следует помнить, что однажды ей придется улететь, а это может случиться уже скоро.

– Через несколько месяцев?

– Раньше. Если не возникнет слишком серьезных проблем с жонглерами образами.

По лицу Розы-или-Нет я понял, что она в мгновение ока лишилась всякой надежды.

– Беру свои слова обратно! – Судорожно дернувшись, она стукнула себя по лбу. – Это невозможно, да, да, да!

– Нет, просто сложно. С голоду вы не умрете. Пинки знает, что при должной осторожности можно есть практически все, что море выбрасывает на берег. Не обещаю, что эта пища вам не приестся, но прожить вы сможете. Не умрете от какой-нибудь заразы или от переохлаждения. С одеждой, одеялами и обогревателями проблем не предвидится. Это вовсе не конец, а начало. Арарат – одна из самых пригодных для жизни планет, на которых мы могли бы высадиться.

– Она уже погубила других.

– Нет, – возразил я. – Не Арарат это сделал и не жонглеры образами. Они вполне терпимы к гостям. Тех других погубила разразившаяся в космосе война, но больше такого не случится.

– Ты слишком самоуверен.

– Война будет, – уточнил я. – Но не такая, в каких нам приходилось сражаться раньше. Иная.

Роза-или-Нет смерила меня взглядом, слегка наклонив голову:

– Ты уже не тот человек, который к нам прибыл. Не тот, в кого я втыкала иголки в цитадели. Да и да. Я поняла, что это ты, по генетическим образцам, но все равно не верила, не совсем. Теперь верю. Твоими глазами на меня смотрит другой. Более холодный и жесткий, да и да. Более уверенный в себе. Готовый вообразить невообразимое.

– Я об этой перемене вовсе не просил. Но теперь кажется, будто мое прошлое всегда ждало своего часа, чтобы вернуться. – Я топнул по камню. – Здесь наше место. Мы строим форпост, заявляя, что человечество не погибло. Нас теснят и гонят и вынуждают скрываться, но с нами не покончено. Мы пребывали во тьме, но настал переломный момент, когда мы вновь поворачиваемся к свету. Он начинается на Арарате, и он начинается с вас.

Она задумчиво кивнула:

– Значит, строим.

– Значит, строим, – повторил я.

– Иди займись лодкой, старик, – сказала Роза-или-Нет. – Кое-кого из нас ждет настоящая работа, да и да.

Я был бы рад отправиться в путь этим же утром – не то чтобы не терпелось встретиться с жонглерами, но я просто не мог думать ни о чем другом. Точно так же чувствовал себя в Солнечном Доле, зная, что предстоит выдернуть зуб. Мне попросту хотелось, чтобы все побыстрее закончилось, чтобы меня больше не мучили боль и неопределенность.

Но обстоятельства задерживали нас на день-другой. Сидра должна была к вечеру закончить доработку лодки, после чего мы могли бы завершить все необходимые приготовления за час или два. Однако у погоды имелись иные планы. Хотя ночная гроза на какое-то время прекратилась, на горизонте продолжали сплачивать свои ряды тучи, похожие на ощетинившиеся пушками галеоны с темным днищем. Море ревело и плевалось брызгами. Может, судно покрупнее с закрытой кабиной и смогло бы отправиться в путь, но наша лодка перевернулась бы кверху килем несколько минут спустя. Казалось даже забавным, что все наши путешествия и проявленная отвага забросили нас в каменный век, когда приходится смотреть на небо и ждать попутного ветра. Мы не имели ни малейшего понятия о погодных условиях за горизонтом. Сидра не пожелала оставить на орбите «глаза», а теперь непреклонно заявляла, что посылать зонды или роботов на разведку за пределы Первого лагеря слишком рискованно, поскольку их могут обнаружить волки. Не менее рискованно было и плыть по морю на лодке, но этой части нашей экспедиции мы избежать не могли.

Так что теперь нам ничего не оставалось, как ждать. Задержка действовала на нервы, но, по крайней мере, позволяла Баррасу и остальным войти в рабочий ритм, а нам со Скорпионом – помогать, где возможно, знаниями и мускульной силой. «Коса» и ее слуги-роботы неустанно выплевывали груды простейших модулей, из которых можно было собрать стулья или столы, а также обеспечивали нас инструментами и связующими материалами для создания более сложных конструкций. В административной раковине уже имелась длинная импровизированная кухня, где можно было дать отдых ногам, поесть или выпить. Также были отведены места под туалеты и умывальные, оснащение которых основывалось на базовых, но надежных образцах из архивов «Косы». Все это выглядело бессистемно, к тому же еду приходилось доставлять с корабля, как и отправлять на него отходы. Но со временем, судя по опыту Скорпиона, ничто не помешает поселению зависеть исключительно от моря. Познания свина стали мощным стимулом для решения краткосрочных проблем, а его уверенная и самодовольная манера вскоре передалась остальным. Скорпиону хватало ума не вмешиваться, когда он видел то или иное решение, но знал, что будет лучше, если другие додумаются сами. Я с гордостью наблюдал за ним, как будто его достижения были моей заслугой, а потом сам же себя за это ругал.

К концу вторых суток, когда местный воздух уже не так раздражал глаза и носы, зашел разговор о том, чтобы разбудить еще сколько-то спящих, – это позволило бы ускорить приготовления. Однако Баррас и Роза-или-Нет уже успели ввести демократические принципы, и вопрос был поставлен на голосование, закончившееся с небольшим перевесом отрицательно. Было решено продолжать строительство в прежнем темпе и разбудить очередную порцию беженцев, лишь когда будет что им показать, кроме многих акров скользкого камня, продуваемых ветром раковин и некрасивых груд отбросов.

Все двенадцать работали посменно, расчищая раковины и учась общению с «Косой». Сидра организовала интерфейсы для связи с кораблем, позволявшие свиньям пользоваться естественным языком, письменным кодом или абстрактными жестами. Интерфейсы представляли собой планшеты, защищенные от непогоды, способные выдержать падение на камни или недолгое пребывание в воде, и приспособленные под свиные пальцы.

Для свиней это представляло некоторые сложности, поскольку мало кому из них доводилось отдавать команды машине. Но с другой стороны, им не требовалось начинать с чистого листа. Я с радостью наблюдал, как они быстро преодолевают неуверенность, убеждая корабль создавать вещи, удовлетворяющие всем потребностям, а не просто сырье или полуфабрикаты. Процесс оборудования раковин набирал темп, и свиньи находили все более изобретательные и действенные решения, превращая заливаемые дождями и продуваемые ветрами оболочки в нечто пригодное для жизни. Казалось, вся та свобода воли, которой они были лишены в течение многих лет на Йеллоустоне, вернулась к ним за считаные дни.

Никаких трупов мы не обнаружили. Во время своего прошлого визита Сидра их тоже не нашла, но призналась нам, что искала не слишком тщательно. И у меня не возникало ощущения, будто я раньше видел здесь мертвые тела, хотя в этом отношении я мог полагаться лишь на эмоциональный фон таящихся в глубинах разума воспоминаний. Порой оттуда всплывала боязнь утонуть, но не страх встречи с непогребенным покойником. Возможно, я очень недолго пробыл в Первом лагере и его окрестностях, и весь мой существенный опыт ограничивался открытым морем.

Я сказал Сидре, что до того, как мы отправимся к жонглерам, хотелось бы посетить упомянутый ею памятник. Мне это казалось необходимой данью уважения. Сидра, однако, сочла это совершенно излишним. Одно дело – часовой полет на ее скиммере, и совсем другое – долгое и утомительное плавание на моторной лодке.

– Это не туризм, Клавэйн. Мы прилетели сюда не достопримечательностями любоваться.

– У меня такое чувство, будто мы ступаем по костям.

Сидра дала понять, что ее отказ окончателен.

– Как только будет благоприятствовать погода, отправляемся. Но не к памятнику. – Она пристально взглянула на меня. – Что ты надеешься найти? Теплое послание от брата, отпущение грехов с того света?

– Если бы я здесь уже бывал, то, возможно, оставил бы послание самому себе.

– Но не оставил, – бесстрастно сказала она. – Я бы его нашла.

На следующий день погода оказалась не мягче, чем в первую грозу, и в ближайшие пятьдесят два часа улучшения не ожидалось. Даже свиньям пришлось сбавить темп. Они уже отложили прокладку противоскользящих дорожек, которые изготовила по их просьбе «Коса», вокруг раковин и между ними, но из-за дождя, ветра и обжигающих глаза брызг морской пены работа на время приостановилась. Свиньи отдыхали, частью вернувшись на корабль, частью укрывшись в почти обустроенной раковине. Пора было полечить раны, вытянуть натруженные ноги, набить животы, поделиться историями и похвалиться достижениями. Тепла и горячей воды имелось в изобилии, и корабль обеспечивал едой и питьем в любых желаемых количествах и разновидностях. Скорпион, движимый духом солидарности, даже поучил свиней добывать водоросли: какие искать, каких избегать и как приводить собранные в относительно съедобный вид. Все это наводило на мысли об утомительно однообразной диете, но я вспомнил похожие уроки, которые мне – или человеку, который был не совсем мной? – довелось получить в Солнечном Доле. Мы постепенно находили удивительные вкусовые нюансы в небогатой пище, которую нам удавалось выращивать в пещерах, и эта способность различать тонкости усиливалась у каждого нового поколения.

Погода в конце концов улучшилась, хотя мы не осмелились сразу же отплыть – опасались, что за горизонтом близится нечто похуже. Но еще через день дожди и ветер окончательно сошли на нет, небо расчистилось, насколько хватало взгляда, а зеленовато-голубую поверхность моря едва шевелили волны. Воздух стал теплее и суше, и к вечеру засияли звезды, будто зажженные заботливыми богами фонари. Все мы смотрели на них с одной и той же мыслью: где-то во тьме среди этих ярких точек затаился враг; возможно, он слишком близок. Но пока мы были бессильны против волков, а потому старались загнать страх перед ними как можно дальше в недра сознания.

Лодка была готова. Ее корпус почти не изменился, но зато Сидра добавила двигатель, состоящий из трех корабельных роботов. Шары были соединены в ряд и окружены каркасом. Они всасывали воздух и ускоряли его поток внутри себя, и на выходе получалась мощная струя; ее вполне хватало, чтобы толкать лодку со скоростью сорок километров в час при слабом сопротивлении ветра и малой волне – ненамного быстрее, чем электрокар в Солнечном Доле, но нас вполне устраивало. Двигатель крепился к корме на поворотной стойке, и сидевший на кормовой банке мог управлять вручную. Сидра имела возможность регулировать мощность двигателя посредством нейроинтерфейса, но для простых смертных румпель был снабжен пультом. Ничто на Арарате не могло быть стопроцентно защищено от разъедающего воздействия биохимических и молекулярных компонентов моря, но, по крайней мере, наш мотор находился над водой. Мы надеялись, что он продержится долго, чтобы доставить нас к жонглерам образами и обратно.

Когда мы садились на планету, Сидра определила, что ближайшее крупное скопление жонглеров находится в двухстах пятидесяти километрах от Первого лагеря. Если оно не сместилось и море продолжает нам благоприятствовать, мы доберемся меньше чем за шесть часов. Контакт с жонглерами невозможно никак спрогнозировать, но в случае отказа, вероятно, он закончится быстро. На этой широте и в это время года Яркое Солнце находилось над горизонтом около восемнадцати часов. У нас был шанс сделать первую попытку и вернуться на базу до наступления ночи. И даже ночью, хотя путешествие было бы рискованным, Сидра вполне смогла бы справиться с навигацией.

Мы договорились отправиться в путь перед самым рассветом. Хотя рассчитывали вернуться до темноты, все же подготовились к более длительной экспедиции: взяли еды и воды на три дня, медикаменты, дополнительную одежду, плавсредства и тент на случай, если придется дрейфовать под жарким солнцем. Мы также взяли две пары весел, найденных среди мусора, и убрали их под банки: если и понадобятся, то не скоро. У нас имелись ножи и газовый гарпун, но больше никакого оружия. Работавший на радиочастоте коммуникатор позволял держать связь с Розой-или-Нет, хотя мы собирались ограничить его использование до минимума. По словам Сидры, любое излучение энергии могло отпугнуть жонглеров. Обойтись без двигателя мы не можем, но чем меньше при нас будет достижений технологической культуры, тем лучше.

Мы с Сидрой уже были в лодке, устраиваясь поудобнее и укладывая груз, когда подошли Скорпион, Баррас и Роза-или-Нет.

– Он говорит, что вам без него не обойтись, – сказал Баррас.

– Это так.

– Привезите его назад, – сказала Роза-или-Нет, подчеркивая повелительный тон циклопическим взглядом. – Он считает, что его помощь нам не нужна, но она нужна, да. Да и да. – Она хлопнула тыльной стороной кисти по лбу. – Привезите его назад, да и да.

– Мы все вернемся, – ответил я и сразу об этом пожалел, поскольку мои слова прозвучали как пустая бравада. – А о Скорпе позаботимся особо. Ему вовсе не обязательно плыть с нами, и тем не менее я попросил его, потому что мне нужен друг, и я считаю, что его присутствие повысит наши шансы. Но он знает, что может отказаться и я не стану его принуждать.

– Я бы стала, – пробормотала Сидра.

Баррас помог Пинки забраться в лодку, пока я страховал с другой стороны.

– Решила, что без моего волнующего общества тебе не прожить, Сидра? – проворчал Пинки, устраивая ноги в тесном пространстве между банками.

– Решила, что Клавэйн прав и ты можешь нам пригодиться. – Она взглянула на оставшихся на берегу. – Вряд ли мы вернемся раньше чем через тринадцать часов. Если задержимся, не беспокойтесь.

– Сообщи нам, если… да и да. Если возникнут, да, сложности.

– Думаете, вы сумеете нам помочь, не имея никаких транспортных средств?

– Нам все равно нужно… Да, все равно нужно знать, да и воистину да.

– Что ж, узнаете, – пообещала Сидра.

Пинки втиснулся на среднюю банку. Сидра села сзади, у румпеля, я спереди. Без предупреждения со стороны Сидры мы тронулись с места, сперва не спеша, поскольку корпус уже начали опутывать водоросли, но затем лодка набрала скорость и, вырвавшись из зарослей, устремилась в относительно открытое и спокойное море. Мотор издавал тонкий пронзительный свист, вздымая воду на протяжении почти десяти метров позади нас.

Сидра прибавила скорость, похоже, до предела. В лицо мне били ветер и водяные брызги, и я отвернулся, положившись на навигаторские способности Сидры.

Мы направлялись на запад, так что Яркое Солнце светило нам в спину. Первый лагерь постепенно удалялся, строения все уменьшались, а через полчаса суша скрылась за озаренным горизонтом, и вместе с ней исчезли вершины раковин. В отсутствие других видимых островов мы сделались движущейся точкой посреди океана, не имея возможности оценить пройденный путь. Гроза миновала, но море не успокоилось, и лодка то и дело задирала нос, поскольку большая часть веса приходилась на корму. Иногда лодка вставала на дыбы под натиском волн, а иногда мы врезались в них, поднимая облако обжигающей водяной пыли.

С момента нашего отплытия мы не произнесли ни слова. Сидра держалась уверенно, сосредоточившись на управлении лодкой, и я гадал, каких внутренних резервов ей это стоило. Пинки стоически подставлял рыло ветру, щурясь и вглядываясь в юго-западный горизонт. Тонкие белые волоски на его лбу прилипли к коже.

– Как ты? – спросил я час спустя, ощутив первые признаки морской болезни.

– Для меня это не первое путешествие на лодке.

– Для меня, похоже, первое. Может, я и добирался прежде по воде до жонглеров, но ничего об этом не помню. Где тебе в последний раз приходилось плавать? Здесь?

– На Хеле лодки вроде без надобности. – Он покосился на меня. – Есть о чем еще поговорить, кроме лодок и Арарата?

– Извини, – улыбнулся я. – Знаю, тебе тяжело.

– Ты даже половины не знаешь.

– Ты помнишь, что случилось на этой планете, и тебе не хочется плыть туда, где это случилось. Я не помню, что было со мной, кроме того, что остался страх утонуть. Но я должен вернуться. Возможно, это поможет нам обоим.

Сидра молча наблюдала за нами. Трудно было понять, слушает ли она и насколько вообще ее наш разговор интересует.

– А если не поможет, будем надеяться, что не окажемся еще глубже в заднице. И лучше быть к этому готовыми, – как я убедился, жизнь далеко не всегда исполняет наши ничем не обоснованные желания.

– Я готов. Мне страшно, но я готов. И я знаю еще одно: худшее, что может случиться со мной в этом океане, – ничто по сравнению с гибелью человечества от волков.

– Вполне разумно подмечено, – прокомментировала Сидра.

– Ты слышала?

– Я всегда слушаю. Воспринимаю ли – другой вопрос. Иногда шум в голове для меня предпочтительнее человеческой болтовни.

– Поздравляю, – усмехнулся Пинки. – Ты преодолел ее порог, оказавшись меньшим раздражителем, чем белый шум. – Он помолчал, не сводя с меня взгляда. – Я знаю, что здесь случилось и каково было мое участие. И этого уже не исправишь. Я примирился с тем, что совершил. Приходи, когда убьешь единственного настоящего друга во всей Вселенной, и тогда, может быть, поговорим.

– Ты убил моего брата, – тихо произнес я. – Думаю, в этом есть и моя вина.

Пинки промолчал. Лодка неслась по волнам, и пронзительный вой двигателя врезался мне в душу.

Глава 25

Вокруг простиралось бескрайнее море, все ориентиры остались далеко позади. От Первого лагеря нас отделяло больше двух часов пути. Размеренное покачивание лодки и плеск волн убаюкивали, и мне приходилось моргать, чтобы не заснуть.

Внезапно сон как рукой сняло. Метрах в ста по левому борту что-то на мгновение всплыло среди волн, хотя, возможно, мне лишь показалось. Сидра была всецело занята управлением, но Пинки наверняка заметил, как я вскинулся, пытаясь высмотреть силуэт.

– Что?

Это было первое слово, которое он произнес после разговора о смерти моего брата.

– Ничего, – ответил я, поскольку то, что я видел, а может, и не видел, уже скрылось под волнами. А потом не слишком благоразумно добавил: – Я просто подумал…

– Будто увидел что-то в воде. – Он немного помолчал. – Угу. Я тоже. Не сейчас, но пару минут назад, а может, и раньше.

Сидра наконец обратила на нас внимание:

– О чем вы?

Пинки повернулся к ней:

– Ты видела?

– Нет.

– Тогда тебе не стоит воспринимать мои слова всерьез.

– Острота зрения у свиней намного хуже по сравнению с…

– Я тоже видел, – сказал я, глядя на Сидру. – Тут есть кое-что еще, кроме моря и микроорганизмов.

– На Арарате нет крупных океанских обитателей. Жонглеры – единственная большая организованная форма жизни, не считая плавучих масс водорослей.

– Мне все равно, что сказано в твоей базе данных о жителях этого океана или их отсутствии. – Я поднял с днища лодки газовый гарпун. – Что-то следует за нами, и, возможно, не одно. Какая-то часть жонглеров может плавать тут, отделившись от главного сгустка?

– То, что я видел, похоже на животное, – сказал Пинки. – Пусть заметил его лишь мельком, но мне вполне хватило. Крупное, темное и сильное.

– Величиной с эту лодку?

– Не знаю. Может, и нет.

Я медленно кивнул:

– Я тоже не знаю. Даже не уверен, что я видел – голову или плавник. Но оно вполне реальное, цельное и движется почти так же быстро, как и мы. Это не какое-то болтающееся в воде скопление микроорганизмов. Чем-то оно мне напомнило кита.

Я осмотрел гарпунное ружье, на которое не обратил особого внимания, когда мы загружали лодку. Из ствола торчал зазубренный гарпун, а в полый приклад были вставлены два запасных. Взведя оружие, я прицелился, и оно мне показалось удобным и знакомым. Мое внимание привлек еще один темный силуэт, на этот раз по правому борту, и я повел стволом в его сторону, удивляясь уверенности в себе. Мой палец напрягся на спусковом крючке, но стрелять я не стал – это оказалось всего лишь творение света и волн, вмиг растворившееся среди зеленых бурунов.

– Если те существа, которых ты видел, настоящие… – начала Сидра.

– Никаких «если», – бросил я.

– В таком случае, они не вписываются ни в какие шаблоны жизнедеятельности жонглеров. Океан, естественно, способен поддерживать другие формы жизни, но в базе данных ничего об этом не говорится.

– Ты была здесь до того, как отправилась за мной на Михайлов День, – поправил я. – С тех пор прошло немало времени, база данных устарела. Я даже не знаю, который сейчас год, но многое могло измениться.

– В любом случае мы не знаем, насколько они опасны, – сказал Пинки.

– Хочешь рискнуть после всего, что нам пришлось пережить?

Но я все же медленно опустил гарпун.

Сидра первой увидела жонглеров образами. Продолжая управлять лодкой, указала правой рукой на пятнышко на западном горизонте.

– Вот они, – бесстрастно проговорила она. – Передний край сгустка.

Мы были в пути уже почти семь часов, дольше, чем рассчитывали. Судя по всему, эта масса успела переместиться или реорганизоваться за те дни, что прошли с момента нашего прибытия. Плавающие существа, кем бы они ни были, больше не возвращались, и, возможно, Сидра все еще сомневалась в их реальности. Часть ее скептицизма передалась и мне. В самом ли деле я что-то видел? А если так уверен Пинки, то почему не сказал раньше?

Но в реальности сгустка сомневаться не приходилось. Пять минут спустя я и сам отчетливо смог его различить без подсказок от Сидры. Он выглядел как низкая ровная полоса, как первый намек на лежащую на горизонте сушу. Погода в той стороне менялась – собирались тучи, конденсируя влагу в более холодном, чем над открытым морем, воздухе.

Через несколько минут Пинки подтвердил, что видит. Полоса становилась все шире. По краям сгусток был низким, как коралловый риф, но он простирался далеко на север и на юг – возможно, на пока невидимые тысячи квадратных километров.

– Смотрите! – взволнованно сказал я, заметив движение к югу от нас. – Летучая рыба? Или птица?

– На Арарате нет летучих рыб или птиц, – ответила Сидра, глядя на быстро несущееся над волнами существо. – Это спрайт-курьер, он летает между сгустками. Один сгусток заряжает его информацией, а другой получает ее и усваивает. Для связи есть и другие средства, включая биохимические сигналы в воде и живые передаточные кабели, которые тянутся под поверхностью на сотни, даже на тысячи километров. Но этими спрайтами пользуются, когда нужно очень быстро передать большой объем информации.

– Значит ли это, что нас заметили?

– Не стоит делать поспешных выводов, Клавэйн. Нас, безусловно, заметили. Они замечают абсолютно все. Но подобный обмен информацией происходит постоянно. Считай, что это обширная коллективная бюрократия, непрерывно устраивающая ревизию самой себе.

– Что скажешь насчет тех других существ, которых мы видели? – спросил Пинки.

Сидра снисходительно посмотрела на него:

– Для наших текущих задач они несущественны.

В нескольких километрах от границы сгустка Сидра сбавила скорость. Из космоса его очертания выглядели резкими, но впечатление было обманчивым. Сгусток распространял свое влияние в окружавшем его море намного дальше этих четких пределов. Насыщенная микроорганизмами вода теряла прозрачность, зато приобретала все более густой серо-зеленый цвет и вязкость. Лодка теперь двигалась тяжело, мотор надрывно ревел, толкая нас сквозь уплотняющуюся гущу. По бокам корпуса скользила зеленая масса, походившая на жидкую глину, но в ней все явственно проглядывала какая-то структурность, организованность. В ее толще виднелись сетчатые узоры и похожие на веревки трубки, и создавалось неуютное впечатление, будто биомасса пытается противостоять волнам, а не плыть по их воле. Меня уже давно мучила морская болезнь, а теперь приходилось тратить все силы на борьбу с тошнотой.

Наша скорость сократилась примерно вдвое. Глядя за борт, я заметил, что зеленая масса прилипает к корпусу не случайным образом, но образуя нечто вроде кристаллического узора, как на подмороженном стекле. Достав пару весел, мы с Пинки стали отталкивать более крупные ее скопления, прежде чем те успевали надежно пристать.

– Мы тут завязнем, не добравшись до основной части, – сказал я.

– Чуть южнее есть канал, – ответила Сидра, поворачивая руль. – Если не получится напрямик, вернемся и обойдем кругом.

В конце концов наша скорость упала до минимума, чуть быстрее пешего шага, но мы, по крайней мере, продолжали двигаться, а весла помогали сохранять относительно чистой надводную часть корпуса. Мы плыли приблизительно на юг, параллельно кромке сгустка, надеясь найти вход в канал, о котором говорила Сидра. Оставалось лишь верить, что она не ошиблась. В том, что подобные каналы существуют, я не сомневался, поскольку видел их из космоса – они врезались в сгусток, филигранно сверкающий отраженным солнечным светом.

Лодка накренилась вперед, и мне пришлось схватиться за борта, чтобы не свалиться в ее носовую часть. Мы резко остановились, будто наскочив на мель. Сидра увеличила мощность мотора, сильнее вспенив зеленую воду за кормой, но это ничего не изменило.

– Похоже, мы запутались, – сказал я, обнаружив, что нос лодки наполовину погребен в клейкой зеленой массе. – Похоже, это кабель из тех, о которых ты говорила, или целый пучок. Он был под водой, пока мы на него не наткнулись. Можешь нас вытащить?

– Держитесь крепче, – ответила она. – Иначе вас вышвырнет из лодки.

Мы с Пинки пригнулись на банках. Сидра дала задний ход, меняя уровень мощности. Лодка дернулась, пытаясь высвободиться, но то, в чем мы запутались, держало крепко.

– Застряли, – обреченно проговорила Сидра, выключая двигатель. – Выбора нет, придется резать. Берите ножи.

Открывая ящик с ножами, я подумал, насколько бы все могло быть проще, возьми мы с собой бозерный пистолет или эксимерное ружье. Я передал нож Пинки, и мы со свином уместились на носовой деке. Я уже был готов рубить, но осторожность остановила мою руку.

– Сидра, а мы не повредим организму? Я думал, весь смысл в том, чтобы не испортить с ним отношения.

– Эти связи постоянно формируются и трансформируются, – ответила Сидра. – Биомасса должна терпимо относиться к определенному уровню повреждений из-за факторов окружающей среды, ей вовсе не обязательно воспринимать это как атаку.

– Надеюсь, ты права. А также надеюсь, что мы угодили в эти щупальца случайно, а не потому, что сгусток пытается нас недвусмысленно предупредить. – Я кивнул Пинки, давая понять, что нужно резать одновременно. – Готов?

– Готов.

– Сидра, жди моего сигнала, а потом запускай двигатель. Разрежем что сможем и попробуем вырваться.

Острые ножи рассекали зеленые волокнистые пряди, почти не встречая сопротивления – по крайней мере вначале. Их были десятки, этих прядей, замысловато переплетенных друг с другом, и казалось, они становятся все упрямее. Через минуту, измазав зеленым руку, я взглянул на лезвие ножа, которое покрылось мерцающим оливковым налетом.

– Оно сопротивляется. Попробуй запустить мотор, Сидра.

Лодка сдвинулась назад на добрый метр, натягивая оставшиеся путы, но высвободиться не сумела. На гладком корпусе не за что было уцепиться, однако волокна держали его мертвой хваткой. Возможно, они уже намеревались приступить к медленному, но неумолимому процессу химического разложения и переваривания.

– Придется работать быстрее, – вздохнул я, когда Сидра заглушила мотор. – Иначе не успеем, прежде чем испортятся ножи.

– Надо было мне сохранить нож Невила, – сказал Пинки. – Уж он-то выдержал бы что угодно.

Я сомневался, что нам удалось рассечь хотя бы половину опутывавших нитей. До остальных дотянуться было сложнее, а под водой их могло оказаться намного больше, чем мне представлялось. Почувствовав, что мы кое-чего добились, я дал знак Сидре, и она врубила двигатель в полную силу. Я ощутил затылком тепло его выхлопа, мы дернулись назад и вырвались, по крайней мере временно, на свободу, волоча спутанную массу и набирая скорость, все так же задним ходом.

И тут я увидел, как метрах в двадцати к северу от нас над покрытой зеленой пеной водой появилась круглая безволосая голова, переходящая в мускулистые плечи. Из зеленого покрова рядом с ней торчал какой-то заостренный предмет, украшенный уходящими в воду зелеными лентами. Инстинктивно посмотрев на юг, я различил в зеленой массе другой такой же силуэт. Плывущих гуманоидов разделяло около сорока метров, и у второго тоже была заостренная штуковина. Я понял, что это шесты, между которыми натянуто что-то вроде ловчей сети.

Бросив затупившийся нож на днище лодки, я снова поднял гарпунное ружье и выстрелил в того, что находился севернее, – он показался более легкой целью. Глухо кашлянул газовый заряд, гарпун вылетел из ствола. Я смотрел, как он описывает дугу над водой, выпуская дополнительные острия и увеличивая дальность с помощью собственного газового двигателя. Прицел мой был точен, а гарпун быстр, но пловец скрылся под водой за мгновение до удара, и невозможно было понять, попал я или нет.

Взявшись за рукоятку прикрепленной к прикладу катушки, я начал сматывать трос, тянувшийся к гарпуну. После нескольких оборотов трос ослаб, и я сразу понял, что он обрезан. Вместо того чтобы доматывать до конца бесполезный обрывок, я отсоединил катушку и вставил в ствол запасной гарпун.

Мы все еще шли реверсом. Пинки рубил прилипшие к носу лодки зеленые нити. Наконец большая их часть словно с неохотой отвалилась, и Сидра, развернувшись, повела лодку дальше на юг. Оба силуэта исчезли.

– Неплохо, Сидра, – сказал я.

Пинки почистил свой нож о корпус.

– И впрямь неплохо.

– Есть мнение, что это за твари?

– Понятия не имею.

– Ты видела таких раньше?

– Нет, – с несвойственной ей неуверенностью ответила Сидра. – Ни здесь, ни вообще где-либо. Но они явно имеют человеческое происхождение.

– Явно, – повторил я.

– Ты… правильно поступил, Клавэйн. Я тоже расценила их намерения как враждебные.

– Раскидывать сети – не лучший способ для начала мирных переговоров. – Я положил гарпунное ружье. – Вряд ли я его убил. И вряд ли мне охота встретить других таких же, пока мы не закончим тут наши дела. Возможно, они просто защищают свою территорию, но я сейчас не в том настроении, чтобы рассуждать о политике.

– В конечном счете все сводится к политике, – сказала Сидра.

Дернувшись в очередной раз, лодка выбралась на относительно чистое пространство. Сидра резко свернула вправо, и мы двинулись по проходу, где зелень росла лишь на поверхности, практически не оказывая сопротивления. Нас окружали берега из более густой растительности, обозначая границы канала и направляя наш путь. По мере нашего продвижения эти берега становились все круче и выше – сперва полметра, потом метр, а затем они полностью перекрыли вид на север и юг. Мне уже меньше досаждала морская болезнь, поскольку в канале не было волн, зато возникла клаустрофобия. Извивающийся среди густой зелени канал неуклонно сужался, и меня охватил древний страх путника, заблудившегося в сумеречном лесу, не знающего, какие тайны и кошмары могут его подстерегать.

Я оглянулся: не преследуют ли нас загадочные пловцы?

Сидра сбросила скорость до двадцати километров в час. Волны, разбегавшиеся позади лодки, бились о зеленые стены, которые шевелил выхлоп двигателя, рисуя на них странные узоры.

– Может, на веслах? – предложил я. – Так будет медленно, но мне начинает казаться, будто мы… не слишком вежливы по отношению к хозяевам.

– Мы еще даже не добрались до ядра сгустка, – ответила Сидра. – Осторожность никогда не помешает, Клавэйн. Но чрезмерная осторожность может погубить.

– В чрезмерных количествах погубить может что угодно.

– Не знаю, что там насчет осторожности, – заметил Пинки, – но мне это не нравится.

Я проследил за его взглядом.

Канал разделялся на два еще более узких ответвления. Выросшие по обе стороны от нас стены были теперь высотой с дом и наклонялись внутрь. Ответвления уходили в разные стороны, и ни одно не выглядело особо заманчивым. Между их сужающимися краями провисали похожие на веревки волокна.

– Сюда, – сказала Сидра, сворачивая в левое ответвление. – Если рельеф не слишком изменился, это самый прямой путь к ядру. Пусть вас не пугают нити, они лишь обеспечивают связь частям сгустка. Представьте, будто мы клетка, движущаяся в промежутке между полушариями мозга.

– Вряд ли от этого станет легче, – проворчал Пинки.

Мы продолжали двигаться по каналу, ширина которого практически не менялась на протяжении километра. Я знал, что ищет Сидра – нечто вроде лагуны, одной из нескольких, которые были видны из космоса. Эти лагуны, чье существование намеренно поддерживала биомасса, внушали определенную надежду пловцу, надеявшемуся установить контакт. Они означали, что сгусток, по крайней мере, готов принять гостей, хотя никакой гарантии успеха быть не могло.

Приведенное Сидрой сравнение сгустка со структурой мозга врезалось мне в память. Насчет того, являются ли разумными сами сгустки жонглеров образами, ясного мнения до сих пор не сложилось. Но сгустки однозначно владели множеством биологических методов хранения информации, ее обработки и распространения. Жонглеры держали в себе многие разновидности информации, от фрагментов чистых бесплотных знаний до специфических ее форм, относящихся к конкретным биологическим видам. Заплывший в воды жонглеров мог убедить микроорганизмы сгустка перестроить его разум – так он получал какой-нибудь новый дар вроде выдающихся математических способностей или владения давно умершим инопланетным языком. Однако подобные таланты, полученные от жонглеров, обычно оказывались временными, иногда всего лишь через несколько часов впечатанные в мозг структуры распадались. Изменения крайне редко сохранялись достаточно долго, чтобы реципиент успевал ими воспользоваться хотя бы раз. Повторные визиты к жонглерам случались нечасто и еще реже завершались удачно. Говорили также, что в тех редких случаях, когда талант становился постоянным, срабатывала известная поговорка насчет необходимости быть осторожным в желаниях.

Но с моим братом произошло нечто иное. Если какая-то его часть продолжала до сих пор существовать, то лишь потому, что жонглеры образами поглотили его тело. Подобное бывало и с другими, но обычно лишь после слишком многократных попыток контакта и отсутствия реакции на предупреждения. Те, с кем такое случалось, как правило понимали риск, но считали, что потенциальная награда того стоит. К тому времени, когда жонглеры забирали такого человека к себе, в его тело уже успевали внедриться морские организмы, пометив его как кандидата на поглощение. Мой брат, по словам тех, кто его знал, никогда не плавал к жонглерам, слишком опасаясь того, что он мог бы найти – или, скорее, чего он бы не нашел.

Море уже забрало у него нечто ценное. Фелку, дитя сочленителей, Невил считал своей дочерью. Ее матерью – в том смысле, в каком могли понять лишь сочленители, – была Галиана, основательница всего движения сочленителей. Галиану убили ингибиторы – вероятнее всего, она была первой из людей, кто с ними столкнулся, – но задолго до гибели она побывала на Арарате и, возможно, оставила свой след в океане. Если жонглеров и мог заинтересовать человеческий разум, то именно таковым был необыкновенный и прекрасный разум, принадлежавший Галиане. Фелка пыталась войти в контакт с матерью, когда море поглотило ее целиком. Горе Невила было таким огромным, что даже надежда стала для него мучением. Фелка, возможно, передала свою сущность морю, и посредством своей любимой дочери он рассчитывал связаться с Галианой. Кто знает – может, и Фелка, и Галиана оставили после себя мыслящие тени, даже если среда, в которой те хранились, сама по себе мыслящей не является?

Но, уже отойдя от дел и живя в одиночестве у моря, Невил так и не заставил себя ступить в воды, которые могли бы ответить на все его вопросы. И для того, чтобы он наконец оказался в океане, потребовалась смерть – смерть от руки его самого старого и преданного друга.

К тем трем потерянным душам, возможно, теперь добавится четвертая. Но мне вовсе не хотелось, чтобы жонглеры забрали меня к себе. Мне требовалось лишь установить контакт.

Лодка углублялась дальше в сгусток. Канал теперь походил на заросший густой зеленью коридор с пушистыми стенами и потолком из переплетенных усиков, сквозь которые, будто гипнотизируя, светило стоявшее почти в зените Яркое Солнце. Воздух был влажным и намного более теплым, чем в море. В носу щекотало от зеленой дымки, которая состояла из летающих микроорганизмов.

Сидра заглушила двигатель:

– Мотор слишком шумит. Отсюда пойдем на веслах.

– Отличная мысль, – ответил я, вставляя весло в уключину. – Жаль, что сам не додумался.

Гребли мы с Пинки, поскольку мне хотелось сберечь силы Сидры. Впрочем, греблей это можно было назвать лишь с натяжкой – мы скорее отталкивались концами весел от упругих, пытающихся сопротивляться стен. В лучшем случае удавалось двигаться со скоростью неторопливого пешехода, и вскоре я весь покрылся потом, но мерный ритм гребли помогал успокоить нервы.

Что-то с жужжанием пронеслось мимо моей щеки. От неожиданности я едва не выронил весло, успев увидеть промчавшегося впереди нас по зеленому тоннелю спрайт-курьера. В сгустившейся тени стало видно, что спрайт испускает биолюминесцентное свечение. Через несколько мгновений пролетел еще один, на этот раз в обратном направлении. Затем мы увидели наверху пугающее и вместе с тем захватывающее зрелище: с двух сторон вытянулись навстречу друг другу два зеленых рога, встретившись посередине, будто половинки разводного моста. Пульсирующая зеленая труба сделалась толще, и я различил внутри какое-то движение.

– Повышенная организационная активность, – сказала Сидра, когда мимо нас пролетела одна пара спрайтов. – Все это требует энергии. Вне всякого сомнения, сгусток реагирует на наше присутствие.

– С тобой уже бывало такое?

Я почувствовал ее неуверенность, – казалось, она собиралась солгать, но передумала.

– Столь выраженной реакции не было. Но тогда океан меня еще не знал. Теперь все иначе – для всех нас.

– Он нас узнает? – спросил я.

– Нечто в нем может нас узнать.

– И снова не легче, – буркнул Пинки.

Очередной спрайт примчался по тоннелю и трижды облетел нашу лодку. Теперь, когда он был совсем рядом, я наконец смог разглядеть его во всех подробностях. Тело величиной с птицу испещряли светящиеся точки, но голова и какие-либо органы чувств отсутствовали. Единственными конечностями были жужжащие крылья, прозрачные и в тонких прожилках. Мне стало интересно, каким образом он получает информацию о том, что его окружает.

Спрайт прервал изучение лодки и умчался прочь.

Мы продолжали грести, ритмично двигая веслами. Стены уже не выглядели безумной зеленой массой, готовой пожрать нашу лодку. Они размеренно и волнообразно шевелились, как будто мы перемещались по пищеварительному тракту чудовища. Когда весла погружались в массу, от места соприкосновения кругами расходилась рябь. Круги сталкивались, создавая узоры второго порядка. Сквозь зелень просвечивали другие цвета. Трудно было понять, движемся ли мы вообще. Какие-либо ориентиры отсутствовали, и я сомневался, что Сидра, при всем, что имеется у нее в голове, способна отслеживать наше перемещение относительно «Косы» или Первого лагеря. У меня вдруг возникло жуткое ощущение, словно мы застряли навсегда между этими сочащимися стенами, – думаем, что гребем, а на самом деле стоим на месте.

– Вижу лица, – сказал Пинки.

В любых других обстоятельствах Сидра наверняка бы заявила, что это всего лишь фокусы его подсознания. Но сейчас она кивнула:

– Да, я тоже вижу. То появляются на миг, то исчезают. Видишь их, Клавэйн?

– Да, – ответил я, переставая грести, как и Пинки. – Они ведь только что возникли? Кто-то нами явно заинтересовался.

– Эти лица я вижу впервые, – сказала Сидра. – Но Пинки, возможно, они знакомы – если имеют какое-то отношение к жителям Первого лагеря.

– У свиней не слишком хорошая память на человеческие лица. Сам знаешь – у вас ни ушей приличных, ни рыла. – Помолчав, Пинки добавил: – Не вижу ни одного из тех, кого я мог запомнить. Впрочем, они так мелькают, что точно не скажешь. Будто призраки в пламени.

– Возможно, эти лица извлечены из памяти кого-то, кто сюда наведывался или был поглощен. Так что это вовсе не обязательно те, кто бывал на Арарате, – уверенно заявила Сидра. – Это уже радует. Гребите дальше.

– Никогда еще так не радовался, – вздохнул Пинки и заработал веслами.

Я последовал его примеру.

– Пока что только человеческие лица, – заметил я.

– Просто мы способны их узнать, – сказала Сидра. – Будь у этих образов лица каких-нибудь инопланетян, наше зрение могло бы их полностью проигнорировать. Если предположить, что у инопланетян вообще есть лица. Скорее всего, биомасса просто извлекает информацию, которая в ее понимании имеет отношение к нам, людям, а не к обширной коллективной памяти других гостей, побывавших здесь тысячи или даже миллионы лет назад. Опять-таки, я склонна считать, что нас пытаются приободрить.

Я натянуто улыбнулся, надеясь, что это поднимет мой дух.

– Боюсь даже представить, что, с твоей точки зрения, могло бы нас отпугнуть.

Мы продолжали двигаться по каналу, который теперь превратился в сжимающийся коридор с постоянно возникающими и исчезающими в зеленой массе лицами. Они появлялись меньше чем на секунду, так что глаз едва успевал уловить пропорции и понять, что он видит нечто значащее. Лица напоминали зеленые маски с пустыми глазами и странно одинаковым выражением, как у ироничных зрителей, которых вывело из задумчивости наше появление. Расходящаяся по стенам рябь превращалась в лица и снова рассасывалась в случайный узор, и так раз за разом. Я никого не узнавал и не видел ничего похожего на мое собственное лицо.

Сидра метнулась к гарпуну. Схватив его обеими руками, она прицелилась в волнующуюся воду за кормой. Ее руки тряслись, ствол с торчащим из него острием ходил ходуном.

Я придержал гарпун:

– Что такое?

– Одна из тех тварей. Появилась на секунду. Я видела только голову, но на этот раз отчетливее. Это гуманоид. Существо человеческого происхождения.

– Но его там нет.

– Был, – твердо сказала Сидра.

Мы продолжали грести, но медленнее, настороженно вглядываясь в зеленую воду. Поток лиц ослаб, будто ощутив нашу тревогу. У Сидры все еще тряслись руки – но виной тому был не страх, а нейромышечная реакция на происходившее в ее мозгу.

Я осторожно забрал у нее гарпун, пока Пинки управлялся с веслами, вяло погружая их в воду вместо того, чтобы отталкиваться от берегов.

– Где-то в наших сведениях есть пробел, – тихо сказал я. – Кто-то прилетел сюда, а потом приспособился к жизни в океане. Может, вынужден был приспособиться. Так или иначе, мы теперь для этих существ незваные гости. Эти пловцы погибли бы, если бы не сумели поладить с морем и жонглерами, не выработали образ жизни, позволяющий им сосуществовать со сгустками. – Я улыбнулся. – Посреди хаоса и мрака возникло нечто новое. Видообразование, адаптация, биогенез. Жизнь всегда пробьет себе дорогу.

– А потом окажется, что ничего у нее не вышло и оплакивать ее некому, кроме разлагающихся клеточных культур. Адаптация – это замечательно, но пока никто не придумал, как бороться с волками, это всего лишь более медленный и спокойный способ вымереть без остатка.

– Ты говорила, что волки не трогают планеты жонглеров. Возможно, это и есть решение – укрыться в океанах и дождаться, когда волки уйдут.

– И за этот срок, – сказала Сидра, на миг напомнив леди Арэх, – у нас исчезнет не только позвоночник, но и центральная нервная система.

– Может, стоит подождать, пока мы не познакомимся с этими существами поближе, прежде чем судить об их выборе?

– Похоже, у вас появился шанс, – подал голос Пинки.

Из воды метрах в пятнадцати позади нас снова высунулся пловец. Над зеленью поднялась голова, затем расширяющаяся шея, затем плечи и мускулистая широкая грудь. Неясно было, то ли пловец перебирает ногами в воде, то ли стоит на каком-то бугорке из биомассы под ее поверхностью, но поза выглядела вполне уверенной.

Сидра была права, когда говорила о человеческом происхождении, – в этом я теперь убедился. По сравнению с некоторыми относительно дикими подвидами людей, существовавшими в Ржавом Поясе или за его пределами, среди угонщиков либо ультра, пловец был идеально приспособлен к окружавшей его среде. У него было плоское, похожее на морду тюленя лицо с щелевидными ноздрями и большими смотрящими вперед глазами, явно эволюционировавшими для зрения под водой. Вокруг носа и рта топорщились чуткие усы, весьма полезные в темноте или ограниченном пространстве. У этого существа имелись внешние уши, но лишь рудиментарные, плотно прилегающие к черепу, который покрывала темная блестящая оболочка, вероятно обладавшая теплозащитными свойствами. На плечи падала грива зеленоватых волос, а то, что я сперва принял за запутавшийся в них мусор, оказалось вплетенными украшениями или амулетами. На коже местами виднелись бледные, почти светящиеся золотистые и зеленые пятна. Видна была пока что лишь верхняя треть существа, но я не замечал ничего похожего на одежду.

Все это я успел разглядеть в течение секунды после слов Пинки, добавив собственные наблюдения к полученным нами ранее. Мы уже видели, что эти существа используют орудия и явно желают нас поймать, а потому я предположил, что и у этого пловца столь же враждебные намерения.

– Уходи! – крикнул я, направляя в его сторону гарпунное ружье и надеясь, что мой жест будет понят недвусмысленно, вне зависимости от того, какими языками владело или не владело это существо.

Пловец издал протяжный стон.

– Не-е-ет!.. – глухо проревел он. – Не-е-ет!.. Не-е-ет… Уходи!.. Не ходи! Не ходи!

Если только мой мозг не воспринимал некие несуществующие смыслы, то произнесенные пловцом слова были вполне ясны. Возможно, для этого существа наш язык был не самым предпочтительным, но оно достаточно хорошо его знало, чтобы отдавать команды.

– А вот это не тебе решать. – Я ткнул в его сторону гарпунным ружьем. – Оставь нас в покое, друг, и мы тебя не тронем. Наше дело – не твое дело.

– Пристрели его, – сказала Сидра.

В ружье оставались два гарпуна, один готовый к стрельбе, а другой в прикладе. Я было решил сделать предупредительный выстрел над головой существа, но если бы он не возымел желаемого эффекта и существо набросилось на нас, перезарядиться я бы не успел.

– Уходи! – крикнул я. – Ты же понимаешь слово «уходи»! Уходи – или я сделаю тебе больно! Не вынуждай меня!

– Не ходи! Не плыви! Плохое время!

Сидра запустила мотор, направив его выхлоп на пловца. Струя горячего воздуха ударила ему в лицо. Он взвыл и поднял над водой левую руку, чтобы прикрыть глаза большой перепончатой ладонью. Лодка помчалась прочь, набирая скорость. Из воды появилась другая рука, в которой он держал что-то вроде абордажного крюка на веревке. Пловец начал раскручивать его, и делал это все быстрее, постепенно пропуская веревку между пальцами.

Я выстрелил, но не смог заставить себя прицелиться в существо. Я знал, что оно разумно, и в какой-то степени понимал, что его слова можно считать как угрозой, так и предупреждением, которому вполне целесообразно было бы последовать. Но мы уже зашли слишком далеко, чтобы теперь отступить.

Выстрел был нацелен в крутящийся крюк, а не в руку существа, но эффект оказался практически таким же. Гарпун зацепился за веревку и вырвал ее из руки вместе с куском мяса. Пловец взревел, его кисть окрасилась кровью, перепонка превратилась в лохмотья. Я отпустил привязанный к гарпуну тросик. Глядя на нас и держа раненую руку за запястье, существо погрузилось в воду. Вскоре извилистый зеленый коридор скрыл его из виду, будто сдвинулся театральный занавес.

Глава 26

Когда стало ясно, что существо вряд ли снова сумеет нас найти, Сидра заглушила мотор и мы продолжили путь на веслах. Я зарядил последний гарпун, но после той встречи уже не возникало повода поднять оружие.

Это вовсе не означало, что мы могли с облегчением вздохнуть. Мы почти не обсуждали случившегося – собственно, обсуждать было нечего, поскольку все видели одно и то же, – но каждый размышлял о мотивах пловца и о том, были ли его намерения действительно воинственны. Если наше появление на Арарате застигло этих существ врасплох, то, возможно, их вынужденные действия лишь выглядят враждебными, поскольку доводам логики препятствует языковой барьер. Вероятно, они пытались поймать лодку в сеть не потому, что хотели причинить вред нам или плавсредству, но потому, что мы двигались слишком быстро и нельзя было воспрепятствовать нам иными средствами. Когда воспрепятствовать не удалось, один из них последовал за нами в сгусток… И если бы ставилась цель с нами разделаться, то в момент его появления мы бы находились в пределах легкой досягаемости для копий, стрел, отравленных дротиков и любого другого метательного оружия. Но существо попросило нас остановиться, а услышав отказ, лишь продемонстрировало намерение зацепить крюком нашу лодку. Возможно, вскоре ему на подмогу прибыли бы другие.

Или я излишне снисходителен там, где для снисходительности нет никаких оснований? Может, если бы я не выстрелил, кто-нибудь из нас угодил бы под крюк и лишился глаза или руки. Мне ли решать, что здесь является оружием, а что – лишь инструментом?

– Впереди лагуна, – вырвала меня из задумчивости Сидра. – Мы добрались.

Канал расширился, за ним появилась водная гладь – относительно широкая, метров двести в поперечнике. Лагуну окружали зеленые стены, такие же высокие, как и в канале, а за ними виднелись массивные террасы более густой зелени; они поднимались ступенями, будто зиккураты, на пятьдесят-шестьдесят метров над уровнем моря. Наверняка у этих сооружений был живой архитектурный каркас, наподобие сплетенных ветвей лесного полога, но его полностью скрывал зеленый покров.

Воздух был неподвижен, влажен и тяжел. Единственным входом в лагуну и выходом из нее служил приведший нас сюда канал, который теперь казался узким и даже непроходимым. Скопление туч, которое мы видели издали над сгустком, нависало прямо над нами темной зловещей массой; внутри постоянно что-то копошилось, извивалось, словно змеи в гнезде. Дождя пока не пролилось ни капли, но у меня холодок шел по коже при мысли, что над нами на тончайших ниточках висит целый океан. Где-то вдали прогрохотал гром. Похожее на клеща насекомое укусило меня в шею, и я смахнул его.

Лодка вышла на середину лагуны. Я остановил ее веслами и положил их на днище.

– Что ж, – обратился я к Сидре, – мы на месте. Как я понимаю, это та самая лагуна. Каков дальнейший план?

– Мы уже общаемся, – ответила Сидра. – Сгусток разрешил нам пройти, и сам факт наличия этой лагуны означает молчаливое предложение действовать дальше. Отправимся вплавь: ты – чтобы связаться с братом, я – чтобы восстановить мой прежний образ.

– То есть ничего особо выдающегося.

– Жонглеры редко размениваются на мелочи. – Сидра начала раздеваться. – Снимай одежду, Клавэйн. Если не хочешь, чтобы ее сожрала вода, оставь в лодке.

– Голые люди. – Пинки слегка передернуло от отвращения. – Вы даже не догадываетесь, как сильно похожи на свиней под этой упаковкой. Аж не по себе становится.

– Радуйся, что тебе не придется плыть, – сказал я, раздеваясь.

– Если бы от этого зависела моя жизнь – поплыл бы. Но только в такой ситуации. В любых других обстоятельствах плавание для меня почти наверняка означало бы смерть. Точно не хочешь малость подождать? Насладиться видом и все такое?

– Всеми фибрами души хочу, Скорп, – кивнул я. – Но Сидра права. Мы здесь, и задержка ничего не изменит.

– Что ж, буду просто сидеть и думать о приятном.

– Нет, – твердо возразил я. – Ты мой поручитель, забыл? Плыть тебе незачем, но если сгусток знает о нас, то он знает и о тебе. Объясни ему, что я не собираюсь причинять никакого вреда и был бы ужасно рад встретиться с братом. Напомни ему, кто ты, и объясни: ты здесь для того, чтобы за меня поручиться.

– По крайней мере, в этом нет ничего из ряда вон выходящего.

– Делай, что сможешь. Но главное – что бы ни случилось, береги себя. А если мы с Сидрой не вернемся… разворачивай лодку и плыви в Первый лагерь.

– Ты сам знаешь, что этого не будет. Но спасибо за добрые чувства.

– Если потеряешь с нами связь, жди шесть часов, – твердо сказала Сидра. – Не дольше. Бравада бравадой, но я хочу, чтобы весть о нашей неудаче дошла до Розы-или-Нет.

– И чем это поможет? – спросил я.

– В лагере будут знать, чего не следует делать. Но все равно они должны будут пытаться, снова и снова, даже если шансы связаться с твоим братом с каждым разом будут уменьшаться. У нас нет иного выхода, Клавэйн: либо мы добираемся до информации, которую хранит Невил, либо конец всему и навеки.

Я закончил раздеваться. Хотя воздух казался липким, а гроза будто силилась прорваться сквозь какую-то невероятно тонкую мембрану, меня все еще била дрожь. Я чувствовал себя слабым, полуживым. Сидра бесстрастно взглянула на меня, и я кивнул в ответ, готовый и не готовый одновременно, полный страха, сомнений и мрачных предчувствий – всего того, что предшествует встрече с родственниками после долгой разлуки.

– В воду?

– В воду. – Соскользнув с лодки, Сидра без единого всплеска погрузилась целиком, затем над поверхностью появились ее голова и плечи, покрытые тонкой пленкой зеленой пены. Вместо того чтобы стереть ее с глаз, Сидра уставилась на меня немигающим, преисполненным решимости взглядом. – Советую не сопротивляться организмам. Впусти их в себя добровольно, как бы ни был неприятен этот процесс. То, что должно случиться, все равно случится, а сопротивление лишь отсрочит неизбежное.

Присев на борт лодки, которую уравновешивал с другой стороны Пинки, я спрыгнул в нескольких метрах от Сидры. Нырнул с головой, рефлекторно зажмурив глаза, а затем выставил лицо над водой. Кожу жгло, и, казалось, в ноздри норовила просочиться клейкая масса.

Сидра поплыла на спине от лодки. Кроме лица, над поверхностью виднелись лишь пальцы рук и ног с черными ногтями.

– Следуй за мной. Нужно отплыть на некоторое расстояние от лодки. Сгусток должен понять, что мы намеренно погрузились в воду и не собираемся возвращаться туда, где безопасно.

– Когда мы поймем, что что-то происходит?

– Вряд ли следует ждать полной ясности. О последнем своем визите ты отчетливо помнишь лишь то, как тонул. Типичный уровень ощущений при контакте с жонглерами.

Я плыл рядом с Сидрой, глядя в сторону лодки. Пинки, которому уже не нужно было уравновешивать мою тяжесть, стоял посередине, расставив ноги. Выпятив грудь, он расправил плечи и приставил к рылу ладони:

– Эй, Невил! Слышишь? Это Скорп. Надеюсь, ты меня помнишь. Трудно забыть, учитывая, чем закончилась последняя наша встреча. Никогда не думал, что однажды сюда вернусь, и никогда этого не хотел. Но я здесь. Порой жизнь и впрямь преподносит сюрпризы.

Он умолк и, похоже, решил сесть, осознав, насколько смехотворна возложенная мной на него роль. Винить его я не мог ни в малейшей степени. Я говорил совершенно искренне, когда просил свина сопровождать меня в путешествии к жонглерам образами, но лишь отчасти воспринимал его как поручителя – скорее как защитника, как своего рода амулет, оберегающий самим фактом своего присутствия. Пинки был рядом с моим братом до конца, и Невил погиб вовсе не из-за каких-то его ошибочных действий.

Но свин не сел. После недолгих раздумий он снова собрался с духом:

– Когда тебя не стало, меня выбрали главным. Судя по всему, я справлялся неплохо. Многим удалось выжить, хотя после того, как мы улетели с Арарата, жизнь нас не баловала. Но вот оратор из меня всегда был никудышный. – Он постучал себя по лбу. – Говорят, тут кое-что недоразвито – всякие мелкие участки, ответственные за размышления, стратегическое планирование, отложенное удовольствие и все такое прочее. А поскольку они слабы, то и убедительность не самая сильная моя черта. Но раз так уж вышло, что некий свин оказался последней спасительной соломинкой, придется обходиться тем, что есть, то бишь мной. И я помню тебя, дружище. Не проходит и дня, чтобы не вспоминал. Наверное, мы слишком долго пробыли вместе или, наоборот, недостаточно долго – пока я этого так и не понял, и, может, никогда не пойму. Но вот что я хочу тебе сказать. – Пинки повернул голову в мою сторону, будто предупреждая – о чем? Что сейчас будет произнесено мое имя и обратно слова уже не вернешь? – Я привел кое-кого, он желает с тобой встретиться. Возможно, ты уже знаешь, кто это. Хотелось бы думать, что знаешь, поскольку это избавило бы меня от необходимости его представлять… Но раз уж меня об этом просили и я не хочу подводить друзей… Это твой брат. Его зовут Уоррен, и мне известно, что вы… не особо ладили. Какая-то хрень случилась между вами сотни лет назад, и ты никогда мне об этом не рассказывал – вероятно, не хотел бередить раны даже спустя такой огромный срок. Не мое дело утверждать, будто все это не имело значения тогда и не имеет сейчас. Но я считаю своим долгом сказать, какие у меня по этому поводу мысли. Уоррену не сравниться с тобой, Невил. Он не видел и не совершил всего того, что видел и совершил ты, и сомневаюсь, что ему довелось пережить хотя бы половину выпавших на твою долю страданий. Но за то время, что я был рядом с ним – должен признаться, это лишь миг на фоне жизни, по крайней мере жизни человеческой, – я видел достаточно, чтобы замолвить за него доброе слово. И если это слово дойдет до тебя, если есть хоть какой-то шанс, что ты примешь брата, – поговори с ним, расскажи ему то, что знаешь. Может быть, ты даже не догадываешься, как это для нас важно. Прошу тебя, помни о нашей дружбе и считай своим другом любого из моих друзей, сколь бы странными ни были обстоятельства, которые нас свели.

Пинки замолчал и тяжело опустился на банку, явно изнуренный. Возможно, он понимал, что высказал все разумные доводы в мою защиту и любые дальнейшие речи вряд ли что-то изменят. Пока он говорил, мы с Сидрой пересекли большую часть лагуны, а поскольку при каждом вздохе в меня лезла зеленая биомасса, пытаясь удушить, я смог лишь благодарно кивнуть ему. Возможно, от его заступничества не будет никакого толку, но ни на что другое я рассчитывать не мог и всерьез радовался, что Пинки отправился с нами.

– Тебе страшно, Сидра?

– А если да, то что?

– Мне страшно. Но думаю, мой страх иного рода. Я либо погибну, либо нет. Если не погибну, глядишь, и узнаю от Невила то, что может нам помочь. Если же дело закончится моей смертью, уже ничто не будет иметь значения. А ты боишься, что утратишь какую-то часть себя, лишишься памяти и опыта, накопленных с тех пор, как побывала на Арарате в прошлый раз. Жонглеры, вероятно, сохранили твои прежние воспоминания, но гарантии нет.

– Это вполне приемлемая жертва. В моем мозгу есть информационные структуры, которые могут показаться жонглерам достаточно заманчивыми, и они захотят взамен оказать мне услугу. Но они вовсе не обязаны выполнять мою просьбу.

– В таком случае выбор у тебя небогат – умереть частично здесь и сейчас или умереть полностью где-то позже. Я тебе не завидую, Сидра. Но если не хочешь сознаваться, что тебе страшно, я сделаю это за тебя. Мне не хочется терять ту твою часть, которая знает меня. Ты свидетельница и катализатор произошедших во мне изменений. Ты была орудием, которое сделало меня тем, кто я есть теперь. Не скажу, что я тебе за это благодарен… хотя, пожалуй, стоило бы. Правда всегда лучше лжи.

– Ты и без меня знаешь, кто ты.

– Но ты нужна мне, чтобы не распадалась связь. Ты единственная видела, кем я был и кем стал. Ты половина моей истории. Если не станет тебя, не знаю, что случится с остальной моей половиной.

– Ты был тем, кто выжил. И остаешься им.

– Обещаю, Сидра: если у тебя заберут память и мы выйдем отсюда живыми, я помогу восстановить утраченное. Мы станем костылями друг для друга, двумя половинками души, которые не могут существовать порознь. Я помогу тебе вспомнить, а ты, вспоминая, поможешь мне обрести себя.

– Вот что я тебе скажу, Клавэйн, – немного подумав, ответила Сидра. – Ты слишком много болтаешь.

Небо над нами раскололось.

На зеленых стенах, на террасах вокруг лагуны заплясали, замерцали лица. Теперь они были больше, чем прежде, – на нас таращились физиономии величиной с дом, появляясь и исчезая в зеленой массе быстрее, чем успевал поймать взгляд. И не только лица – среди бескрайней мешанины перекрывающихся изображений возникали нечеловеческие тела и части тел, будто замысловатые рисунки на обоях: клешни, щупальца, фасетчатые глаза, заостренные крылья. Волна изменений ускорялась, изображения сливались в некий континуум, в бесконечный карнавал всех существ, когда-либо касавшихся этих вод, и, возможно, всех чудовищ и призраков, которых эти создания принесли в своих потаенных кошмарах и фобиях.

Не менее яростными волнами пошла и вода в лагуне. Нас швыряло из стороны в сторону, вверх и вниз. Лодка то появлялась, то исчезала среди бушующей стихии. На мгновение мне показалось, будто Пинки выбросило за борт, но в следующий миг я с облегчением увидел, что он прильнул к банке, стараясь как можно ниже опустить центр тяжести. Мне было страшно за него, но пока лодка оставалась на плаву, я считал, что у него есть шанс.

Сидра пыталась держаться рядом со мной, но стихия начала нас разделять. Стараясь не окунаться с головой в зеленые волны, я протянул руку. Мои пальцы сомкнулись на чем-то, но недостаточно прочно. Высморкав зеленую слизь, я рванулся вперед, но коснуться Сидры не сумел, а висящая в воздухе дымка мешала видеть. Все стало зеленым.

– Сидра! – задыхаясь, выкрикнул я. – Сидра!

И не получил ответа.

Какое-то время я продолжал сражаться за жизнь, хотя понимал, что самым разумным было бы сдаться, впустить зелень в легкие, утонуть, чтобы, возможно, возродиться снова. Но полмиллиарда лет эволюции на суше прошили в моем мозгу неодолимое отвращение к самой мысли о смерти в воде. Это не имело ничего общего с погружением в резервуар на «Косе», оснащенный лучшими достижениями цивилизации. Сейчас я был один, без снаряжения, совершенно голый – тонущий зверек, охваченный первобытным страхом.

Я боролся, но силы иссякали, и вот в мой рот, как в распахнувшиеся наконец перед осаждающим войском ворота цитадели, радостно хлынула зеленая волна. Микроорганизмы штурмовали горло, трахею, легкие; подобно лавовому потоку отыскивали любые щели и каналы. Они следовали по нервам и кровеносным сосудам; они проникли в мозг и установили связь со сгустком, внутри которого я находился, а оттуда со всеми остальными сгустками на Арарате. Меня охватил беспредельный ужас, который сменился покорностью, затем полной обреченностью. А после пришло блаженство растворения в теплом гостеприимном море. Я постепенно переставал ощущать себя как личность, превращаясь в очередной набор образов, готовый слиться с остальными.

Я вспомнил Сидру и Пинки; вспомнил, что явился сюда не просто так. Несмотря на мешанину новых стимулов и ощущений, я продолжал осознавать важность моей миссии; я цеплялся за эту мысль сверхчеловеческим усилием воли. Нужно было просеять всю массу обрушившихся на мой разум впечатлений, и отыскать среди них брата, и воззвать к нему со всем смирением и покорностью.

В мое сознание врывалось множество воспоминаний, которые мне не принадлежали. Не принадлежали они и тем, кого я мог бы назвать людьми. Я видел чужие небеса, чужие солнца, рождающиеся туманности, развеянный прах планет и звезд, картины столь же величественных разрушений. Время кружило мне голову. Я считал, что оно для меня постижимо, но теперь был потрясен собственным невежеством. Время оказалось куда более обширным, холодным и пустынным, чем я мог себе представить. Тяжелые океанические слои времени обрушивались в безмолвную черную бездну, на самом верху которой, освещенном солнцем, парило крошечной пушинкой мое сознание. В этом океане была увековечена история всей Галактики, и все приключения человечества оставили лишь едва заметный след на ее последней странице.

У меня еще сохранилось ощущение физического тела, размытого по краям, но пока не уничтоженного. Хотя я уже не плыл и не дышал, превратившись в уплотнение зеленой массы, имеющее человеческую форму, в сосредоточение живой материи, которое могло с одинаковым успехом раствориться или вновь стать единым целым.

«Помоги Сидре», – послал я мысль. И еще одну: «Не трогай Скорпа».

Волнение в лагуне сменилось яростной бурей. Я находился где-то посреди нее, привязанный к сгустку, будто марионетка, миллиардом нитей. Волны швыряли меня вверх и вниз. Каким-то образом я продолжал осознавать окружающее, пусть и не столь отчетливо. Окружавшие лагуну призраки пришли в неистовство, постоянно меняя облик. В этой кипящей массе вспыхивали огоньки. В воздухе носились спрайты. Сверху нависали пурпурные тучи. Между сгустком и небом то и дело просверкивали молнии, будто замыкая некий чудовищный контур.

Среди меняющегося фона на краю лагуны сформировался округлый зеленый выступ. Он продолжал расти, словно намереваясь связать берега арочным мостом.

Вот он прекратил вытягиваться и начал менять форму. По зеленой слизи побежали волны, и появились пять отростков, обретая вид пальцев.

С неба протянулась зеленая рука и выдернула меня из лагуны. Я увидел себя со стороны – нечто вроде всклокоченной морской звезды с обвисшими щупальцами.

Рука подняла меня выше. То место, где она выходила из берега лагуны, превращалось в грузное туловище, из которого выросла еще одна рука, затем подобная булыжнику голова. Внизу образовались две ноги, громадные, как колонны, поднимая туловище и голову еще выше.

Рука держала меня на уровне головы, похожей на грубое перекошенное изваяние. Когда-то у нее имелось лицо, но его полностью разрушило время, оставив лишь две глазницы, щель рта и очертания подбородка.

И тем не менее я его узнал.

Невил, послал я мысль.

Невил.

Невил.

И великан заговорил:

Как смеешь ты взывать ко мне? Как смеешь обращаться по этому имени?

Я почувствовал, как рука сжимает мое промокшее безвольное тело. И я, и рука состояли из одной и той же материи; мы перемешивались, проникали друг в друга.

Мое имя ты знаешь. Я Уоррен, твой брат.

Пальцы сжались сильнее.

Тебе не стоило возвращаться. Забыл, что я обещал? Разве я не дал ясно понять, что с тобой сделаю, если вернешься?

Лицо обретало глубину и симметрию, превращаясь в зеркальное отражение моего собственного. Под массивными нависающими бровями возникли лишенные возраста пустые зеленые глаза.

Мне нужна твоя помощь, Невил. Нам всем нужна твоя помощь.

Лицо презрительно усмехнулось.

Тебе мало, что я уже один раз умер ради тебя?

Здесь твои друзья. Они понимают, что не могут тебя ни о чем просить. Но есть то, о чем ты знаешь, есть информация, которую ты забрал с собой, и она могла бы нас выручить. Помоги нам, Невил. Помоги человечеству – всему, что от него осталось.

На губах возникла безрадостная улыбка.

И за этим… они послали тебя?

Я сделал два размеренных вдоха – как если бы внутри этой зеленой массы еще оставались грудная клетка, легкие и сердце.

Нет. Я сам себя послал.

Получается, ты забыл о нашей последней встрече. Когда я едва тебя не убил, предупредив тем самым, чтобы ты больше никогда не тревожил эти моря. – Голова насмешливо склонилась набок. – Я думал, что достаточно ясно выразился. Что тебе осталось непонятно?

В прошлый раз ты оставил внутри меня часть себя. Я прилетел сюда с гиперсвиньей по имени Пинки… вот только я однажды назвал его Скорпом, а знать это имя мог лишь потому, что ты оставил его в моей памяти, когда я был здесь в последний раз. Скорп выступил в мою защиту. Если хоть что-то из сказанного им до тебя дошло, ты уже в курсе: я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль или попросить прощения. Он знает меня лучше, чем я знаю сам себя. И он знал тебя.

Пальцы великана напряглись.

Ты обманул моего старого друга.

Нет, я этого не делал. Я обманул сам себя. Я заблокировал собственную память и начал жизнь с чистого листа. Я бежал от правды; я не хотел помнить, кто я и как с тобой поступил. Я ничего не отрицаю и готов заплатить любую цену. Но прежде чем ты меня покараешь, поделись информацией. Ты в долгу перед Скорпом, перед Аной Хоури, перед всеми погибшими на Арарате. Перед памятью о Фелке и Галиане.

Я всерьез рисковал, упоминая тех, кто был ему дорог, но был к этому готов. Я знал, что мои слова либо пробьют его защиту, либо окончательно настроят его против меня. Третьего было не дано.

Пальцы давили все сильнее. Я чувствовал, как просачиваюсь между ними струйкой слизи, которая когда-то была человеком по имени Уоррен Клавэйн.

Кулак продолжал сжиматься.

Глава 27

Обратно к убежищу маскиан нас доставили скафандры, руководствуясь данными инерциальных компасов. Когда мы добрались до камуфляжного навеса, буря уже подутихла.

– Если они клюнут на приманку, – сказал я, пока мы, снова распаковав снаряжение, посасывали через трубочки питательную смесь, – это случится скорее раньше, чем позже.

– Что, если их просто бросят умирать? – спросила Любовь. – Не самый ли это вероятный исход, учитывая все известное нам о психологии их коллективного разума? Нередко индивидуумами или даже группами жертвовали, чтобы снизить риск для главных гнезд.

– Верно, – кивнул я. – Но это новобранцы, им пришлось через многое пройти, чтобы попасть на Марс. Вряд ли сочленителям хочется отбить у других тягу к подобным предприятиям. Материнским гнездам нужны новые тела на замену тем, кого мы убиваем. И бросать новичков вовсе не склонны, даже если вопрос лишь в том, чтобы не дать нам пропагандистский повод.

– Проработав столько времени в психохирургической службе, я, пожалуй, лучше других знаю, что творится у них в головах, – сказала Любовь. – Но все-таки для меня непостижимо, каково это – быть сочленителем.

– Радуйся, – усмехнулся Надежда.

– Это восхитительно, – ответил я, вынимая обойму из полуавтоматического пистолета и вставляя новую. – Наверняка восхитительно, иначе бы они бы изо всех сил пытались избавиться от такого подарка. А может, дело всего лишь в манипуляциях с памятью. Если внушить человеку, что раньше ему всяко жилось хуже, он без возражений согласится на трансформацию. И уже не захочет ничего другого.

– Брат много об этом размышлял, – проговорил Надежда.

Я заметил, как нахмурилась Любовь. Наверняка она пыталась понять, о чьем брате речь. У нее самой брата не было. Относилась ли фраза ко мне? Но считалось, что никто из нас ничего не знает об остальных: даже настоящие имена – тайна, не говоря уже о семейных отношениях. Любовь явно смутило небрежное замечание Надежды, заставив подумать, будто ее во что-то не посвятили.

И я ей сочувствовал. Знакомое, вызывающее мурашки ощущение.

– Вряд ли кто-то думал об этом больше, чем он, – сказал я, ставя пистолет на предохранитель. – Возможно, мой брат даже испытал весь процесс на себе самом.

– Твой брат? – переспросила Любовь.

– Тот самый пленник, которого нам предстоит забрать. Мы прилетели на Марс, чтобы похитить его у пауков.

– Не знала.

– Ты и не должна была знать, – мягко ответил я. – Впрочем, с тактической точки зрения это несущественно. Важно лишь то, что он ценный актив, который нам нужно вернуть, и теперь мы на пути к цели.

– Вы… небесный маршал Клавэйн, сэр?

Уловит ли она в моем ответе едва заметную насмешку?

– И насколько тебе это кажется вероятным, Любовь?

– Не знаю. – Она судорожно сглотнула. – Я думала, небесный маршал… в смысле, один из маршалов сейчас с дипломатической миссией на Европе.

– Небесный маршал Невил Клавэйн уже три с половиной месяца на Марсе, – терпеливо ответил я. – Вся эта история насчет Европы – дымовая завеса, маскирующая его отсутствие. Нам крайне неприятно, что он попал в плен, и еще неприятнее – что мы его до сих пор не вернули. Но к этому мы уже близки – благодаря вам.

– Значит, вы… небесный маршал Уоррен Клавэйн, сэр?

– Значит, так.

– Э-э… Для меня большая честь участвовать в этой операции, сэр. Я всегда относилась к ней всерьез, но теперь, когда знаю, кто пленник и что вы с нами…

– Давай закончим на этом, Любовь, – прервал я ее, зная, что она все равно будет называть меня Верой, пока я не разрешу обращаться по настоящему имени и званию. – Все идет хорошо, почти в точном соответствии с планом. За исключением одной детали.

В щеки мне хлестал соленый ветер. Я сидел, подтянув колени и обхватив руками исцарапанные ноги. Бледная трава щекотала кожу. Меня била дрожь.

Рядом со мной сидел мальчишка. Позади нас тянулся поросший травой берег, дальше – узкая полоска бесцветного ила, а еще дальше простиралось бурное серое море, покрытое барашками волн до самого горизонта цвета белого шума.

– Ты в самом деле думал, что это хорошая идея? – спросил мальчишка, катая между пальцами гладкий серый камешек. – В смысле – после всего, что случилось?

– У меня не было выбора. Если бы мы поменялись ролями, ты бы точно так же прилетел на Арарат. – Раздраженно прищурившись, я смахнул со лба треплемые ветром волосы. – Дело не в том, как я поступил с тобой, и не в том, как, по твоим словам, ты поступил бы со мной.

– А в чем?

– Я знаю, что поступил несправедливо. Отправил тебя на смерть ради политического трюка… потому что мне хотелось продолжения войны, а не установления мира, который, как ты знал, был вполне возможен. Согласен, я был не прав. Но я так действовал вовсе не потому, что мне нравилась война. Я лишь верил в правоту нашего дела и считал войну единственным средством для того, чтобы оно восторжествовало.

– Значит, ты несправедливо поступил со мной, но с твоей точки зрения в том не было ничего плохого? Потому что ты верил в некую высшую цель?

Я заскрежетал зубами:

– Ничего подобного!

– Давай раз и навсегда определимся, в чем состояло твое предательство, ладно? Ты не просто воспрепятствовал моим мирным инициативам. Ты подстроил мне смертельную ловушку. Ты замыслил убить меня.

– Но ты не умер.

– Что, конечно же, снимает груз с твоей совести?

– Ты оказался не лучше, – сказал я, глядя на серо-зеленую неопределенность на горизонте. – Когда ты перешел на сторону Галианы и сбежал из Солнечной системы… какое последнее сообщение послал миру? Возвышенно-всепрощающее, как подобает тому, кто наконец поднялся над низостью войны? – Фыркнув, я медленно покачал головой. – Нет, ты вложил всю силу в то, чтобы объявить вендетту брату. Ты заявил, что убьешь меня при первой же возможности и никогда не откажешься от этого обещания. Что ни один мой подвиг не искупит вины за единственное преступление против тебя. Что мне не стоит даже мечтать о лучшей жизни, поскольку заслужить твое прощение невозможно чисто математически.

– И тем не менее ты жив.

– Пока.

– Тебе не приходило в голову, что я мог вовсе не желать, чтобы меня нашли на Арарате?

– Я уже побывал здесь, – помолчав, ответил я. – Пытался связаться с тобой и не смог, но по какой-то причине ты оставил меня в живых.

– Ты об этом помнил?

– Я помнил, как боялся утонуть. Я помнил, что не хочу сюда возвращаться, пусть и не понимал почему.

– Зря ты не послушался этой боязни. Возможно, в минуту слабости я тебя пожалел, вот и не убил на месте. Но оставшегося в душе страха тебе вполне должно было хватить, чтобы понимать: в следующий раз пощады не будет.

– И все же… мы здесь. – Я вырвал пучок травы с комком илистой земли на корнях. – Я вернулся не для того, чтобы проверить, насколько серьезна твоя угроза. И не для того, чтобы просить прощения или убеждать тебя, что заслуживаю еще одного шанса. Я здесь даже не как твой брат. Я прилетел, чтобы поговорить с тобой как солдат с солдатом о войне, по сравнению с которой та, что разделила нас, выглядит сущим пустяком. Речь идет о вымирании. О том, из-за чего наша жизнь выглядит столь же мизерной, как этот комок грязи по сравнению с океаном.

Немного подумав над ответом, он раздраженно бросил:

– Это не океан. Это Северное море.

– Ты кое-что повидал в путешествиях, – настаивал я. – Когда вы с Галианой отправились на «Сандре Вой» в межзвездное пространство, за пределы всех уже исследованных систем. Когда вы пролетали рядом с газовым гигантом, приборы обнаружили признаки физической аномалии. Аномалия находилась внутри атмосферы, слишком глубоко, чтобы до нее мог добраться ваш корабль, а самые надежные зонды сумели лишь зарегистрировать ее наличие. Не имея возможности подобраться ближе, вы поступили единственно разумным способом, отложив аномалию на будущее – как загадку, которой займетесь, когда наука сочленителей продвинется еще на пару столетий. – Я отшвырнул пучок травы. – Но этого не случилось – вмешалась история. Аномалия так и осталась узелком на память, слишком далеким и слишком отвлеченным явлением, чтобы вкладываться в повторную экспедицию. Возможно, это был попросту мираж, или ошибка приборов, или некая игра природы, вроде брокенского призрака. Нечто интересное само по себе, но вряд ли способное приблизить победу в войне. – Я помолчал. – Но тогда шла другая война.

– Войны постоянно занимали мои мысли, – вздохнул Невил. – Теперь уже нет. Когда я стал тем, кто я есть, среди этой зелени… ты удивишься, насколько изменились мои взгляды. Под конец жизни я от всего устал. Теперь же это так далеко позади, что мое нынешнее душевное состояние вряд ли доступно твоему пониманию.

– Я тоже устал, – признался я. – Мы оба через это прошли.

Он усмехнулся:

– Через войны. Да, прошли, в буквальном смысле.

– Но сейчас все иначе. Те былые войны – результат человеческих ошибок. Мы позволили им случиться, поскольку нам было лень придумать что-то получше. Мы могли в любой момент все изменить. Но в этот раз дело обстоит совсем иначе.

Он повернулся ко мне, и я увидел в уголках его глаз насмешливые морщинки, свойственные скорее мужчине, чем мальчику.

– Думаешь, эта разница меня теперь интересует?

– А стоило бы поинтересоваться. Это убежище может оказаться не столь надежным, как ты думаешь.

– Волки не сунутся в эти воды.

– Ты хоть помнишь, что тебя сюда привело?

– Трудно забыть.

– В таком случае можешь не опасаться волков. Допускаю, что где-то в недрах их программы есть команда, запрещающая причинять вред планетам жонглеров. Допускаю, что раньше это работало. Но ты действительно уверен, что так будет продолжаться и дальше, на протяжении всего пространства-времени? Волки все еще опасны – мы видели тому немало примеров. Но сам факт, что мы сумели настолько далеко проникнуть в космос и продолжаем это делать, говорит о том, что они более не всесильны. Что-то разрушается в них в течение многих миллионов лет. От энтропии никуда не деться. Любые системы рано или поздно отказывают, даже безжалостные машины. И в процессе этого разрушения могут размываться запрограммированные границы.

– Это лишь предположение.

– Не спорю. Но ты же не станешь отрицать, что Арарат уже пострадал? Разбитый на куски спутник, нашествие космического мусора, усилившаяся после катаклизма вулканическая и тектоническая активность. Поднялся уровень моря, поглотив острова.

– Море излечится. Ты недооцениваешь его способности.

– Но ты всегда был осторожен. Есть повод для сомнений, Невил, и не стоит это отрицать.

Он почти минуту молчал. Волны били о берег, покачивалась трава. Небо было столь же серым, как и море, не переставая дул ветер.

– Ты говорил, что приплыл сюда вместе со Скорпом.

– Да.

– Я не ощущаю его присутствия.

– Он здесь. Или там, в лагуне. Вплавь мы добирались вместе с Сидрой… Знаешь Сидру?

– Знаю. Она здесь уже не в первый раз.

Я живо кивнул:

– Она искала тебя, как и я. Но я получил отказ, и она тоже. Что ты о ней помнишь?

– Я заглядывал ей в голову.

– Сейчас или тогда?

– Тогда. Она об этом не догадывалась, – усмехнулся Невил. – Я разобрал ее на дольки, точно плод, изучил то немногое, что меня интересовало, а потом собрал обратно. Ты знаешь, кто она, Уоррен. Или еще не понял?

– Сидра – вовсе не та загадка, ради которой я сюда явился.

– Что ж, нам не всегда приходится выбирать. Она была с тобой на Марсе – настолько далеко уходят ее воспоминания. Она состояла в эвакуационной команде. Ты же помнишь? Вы прилетели меня спасать.

– Нет.

– Не помнишь?

– Нет, как раз помню. Но Сидра не имеет отношения к происходящему. Это исключено. Мы оставили ее там.

– Хочешь сказать – после того, как убили?

Мой следующий вопрос поверг Любовь в растерянность.

– На какой планете, по-твоему, мы находимся?

Если бы она не так сильно нервничала, то вполне могла бы рассмеяться в ответ. Я преднамеренно поступал с ней жестоко. Обычно жестокость не была мне свойственна, но сейчас я вдруг обнаружил, что готов на все ради достижения цели и даже жалею, что раньше проявлял слабость. Жестокость вдруг стала для меня чем-то естественным, будто пришедшаяся впору одежда, которую я прежде даже не думал примерять.

– Это… Марс, сэр. Мы на Марсе.

– Ты уверена, что Марс, а не имитация?

Я почувствовал, как она колеблется.

– Это не имитация, сэр. Я тренировалась на имитаторах, как и все в психохирургической службе, и это были очень качественные симуляции… Нет, я твердо знаю, что это реальная операция, происходящая в реальном времени. Мы в самом деле на Марсе.

– Что ж, ты права.

– Спасибо, сэр.

– Следующий вопрос: имеется ли на Марсе воздух?

– Нет, сэр. В смысле – почти нет. Атмосфера практически отсутствует, а тем, что есть, невозможно дышать. Я знаю, внутри Великой Марсианской стены есть более плотный и теплый воздух, но он накапливается слишком медленно, и… – Любовь запнулась. – И он по-настоящему еще не пригоден для дыхания. На Марсе невозможно выжить вне герметичных комплексов или капсул, если только на тебе нет скафандра.

– В том-то и суть.

– Вот именно, – усмехнулся Надежда.

– Вся проблема как раз в скафандрах. Если все и дальше пойдет по плану – а благодаря твоей добросовестной работе, Любовь, нет никаких причин в этом сомневаться, – нам предстоит забрать нашего пленника, моего брата, из лагеря и эвакуировать его с Марса.

– И что нам для этого нужно, как думаешь? – спросил Надежда.

– Скафандр, сэр.

– Ответ верен, – кивнул я. – В детстве мы с братом, плавая в озере возле нашего дома, соревновались, кто дольше продержится под водой. – Я доверительно понизил голос. – Скажу честно: Невил всегда побеждал. Легкие у него куда лучше, чем у меня, – а может, секрет в силе воли. Но даже ему не задержать дыхание на срок, необходимый для того, чтобы улететь с Марса.

– Возможно, сочленители любезно оставят неподалеку скафандр, – сказал Надежда. – С запасом воздуха и всего прочего, что нужно для попытки к бегству. Как думаешь, Любовь?

– Я… сомневаюсь, сэр, что они способны так поступить.

– И я сомневаюсь, – согласился я. – Мы, конечно, могли бы попытаться снять с кого-нибудь из них скафандр, но поскольку нам приходится спешить, толку от этого было бы мало. Сочленительские скафандры совсем не похожи на наши.

– Они подключены по нейросвязи к тем, кто внутри, – кивнул Надежда. – Привычных нам органов управления нет вообще. За пару дней мы бы справились с подключением нашей аппаратуры, но чего у нас нет, так это времени. Нужно проникнуть в лагерь и побыстрее убраться. Да ты и сама это знаешь.

– Да, знаю, – сказала Любовь. – Потому-то с нами и летел четвертый скафандр. Вы говорили, что на случай его пропажи есть какой-то другой вариант.

– Этот вариант – ты, – ответил я.

Любовь собралась с духом:

– Моя задача – управление нейропротоколами. Я специалист в этой области. Меня готовили именно для этой операции, и я сделала все как надо. Все, что должна была сделать. Остальное от меня никак не зависит.

– Можешь не сомневаться, мы всегда будем перед тобой в долгу, – сказал я.

Быстрым и плавным движением подняв пистолет, я выстрелил в визор ее шлема.

Из дыры в стекле, словно гейзер, вырвался воздух. Надежда заткнул ее пальцем, дав мне время перекрыть клапаны системы жизнеобеспечения и тем самым предотвратить дальнейшее падение давления. Оставшийся воздух всосался обратно в резервуар, что позволило снять скафандр с Любви, а затем собрать его заново, уже пустой. Надежда подтвердил, что повреждения в затылочной части шлема минимальны – пуля не пробила его насквозь. Визор заменили на новый – обычная в полевых условиях процедура, доведенная до такого автоматизма, что ее можно было выполнить на ощупь.

Хорошо, что мы взяли с собой запчасти.

– Надеюсь, она была права насчет самоприспосабливающихся протоколов, – заметил Надежда, пока мы копали неглубокую могилу.

– Я нисколько не сомневаюсь, что она сделала все, что от нее требовалось, – ответил я. – И о том, что мы перед ней в долгу, я говорил совершенно серьезно. Когда все закончится, ей будут оказаны должные почести.

Пока мы закапывали быстро замерзающий труп, я размышлял о том, на что мне пришлось пойти. Я знал, что если – нет, когда – операция будет рассекречена, никто не станет лгать о том, что здесь произошло. Факты будут представлены в точности как есть: я застрелил своего бойца ради успеха миссии. И это никак не сошло бы за несчастный случай или гибель от вражеского огня. Это было хладнокровное, в какой-то степени не имеющее оправдания убийство, но самомалейшей моральной разницы между убийством Любви и отправкой в бой группы солдат, из которых треть обязательно погибнет, для меня не существовало.

Поступить иначе было просто нельзя.

– Интересно, почему она ничего не сказала, когда увидела запасной визор? – спросил Надежда.

– Она была полностью сосредоточена на своей задаче, и ничто другое ее не интересовало. – Я улыбнулся внутри шлема. – В этом нет ничего постыдного. Нам всем приходится думать только об одном: как победить в этой войне.

– Надеюсь, мне хватит для этого сил.

– Надеюсь, их хватит у нас обоих.

Мы завершили похороны. Теперь оставалось лишь ждать. Буря утихла, небо над укрытием стало безоблачным. Мы с Надеждой ничего не знали о погодных условиях за пределами нашей позиции, и нам не могли сообщить никаких сведений, но казалось вполне вероятным, что область ясной погоды простирается до самой капсулы, вновь обнажившейся после бури.

Буря была для нас союзником в двух отношениях: она прикрывала наше приближение и отход, а также уничтожала следы. И все же хватило бы единственного слабого отпечатка руки или ходули, чтобы сочленители узнали: у капсулы кто-то побывал. А в том, что они станут искать любые признаки постороннего вмешательства, я не сомневался.

И точно так же я не сомневался, что возможная награда слишком соблазнительна для них, чтобы ее проигнорировать.

Я покачал головой:

– Нет. Мы никогда бы так не поступили.

– Еще как поступили бы, братишка. Была война. – Он неподвижно глядел в морской простор, затерявшись в прошлом. – Коалиция за нейрочистоту – разве это не предполагает некую целеустремленность? А какую роль в этом сыграли мы с тобой? Рыцари Кидонии? Повелители войны, повелители Марса? Мы делали все, что считали нужным. Убить одного из наших, пусть даже самого толкового, преданного и отважного добровольца, потому что он должен был умереть, чтобы выжил я? Без колебаний.

– Если я убил Любовь… – В этот раз я не договорил, вспомнив утверждения Сидры, что я уже однажды стал ее убийцей.

– Никаких «если». Хотел бы ты ее увидеть, братишка? Хотел бы в точности вспомнить, что именно совершил?

– Нет… – промямлил я.

– Проблема в том, что выбора у тебя уже не осталось, – сказал брат и услужливо добавил: – Позволь проникнуть в тебя чуть глубже, снять последние психические барьеры, чтобы ты наконец смог познать себя.

– Невил, прошу…

Он лишь рассмеялся в ответ, и я почувствовал, как он копается в моей душе, руша мою слабую защиту, снося все мои призрачные самоограничения. И вот передо мной возникла Любовь. На лице за стеклом визора проступало холодное и ясное осознание того, что я собираюсь с ней сделать.

Мгновенная тревога во взгляде. Слегка изогнувшиеся губы, будто в попытке сформулировать некий контраргумент, предложить альтернативный план. Мой давящий на спусковой крючок палец. Выстрел, отдача. Полет вращающейся пули: из ствола сквозь вакуум в стекло шлема. Разлетающиеся осколки.

Продолжение полета. В теплом и влажном воздухе, еще не успевшем улетучиться в жалкую атмосферу Марса. Вхождение пули в лицо. В кожу, в мышцы под кожей, в кости и лобные доли мозга.

Губы, пытающиеся что-то произнести, – нервные сигналы все еще достигают гортани.

Невил зациклил мои воспоминания, заставив их воспроизводиться снова и снова, с каждым разом все медленнее и кошмарнее, пока я не превратился в рыдающий огарок человека, наконец понявшего, как он поступил с другим человеческим существом.

Наконец понявшего. Наконец осознавшего.

– Как она выжила?

– Ее нашли сочленители, – сухо ответил он. – Принесли труп в гнездо и решили посмотреть, что из него можно спасти. Нечто вроде эксперимента по радикальному нейровосстановлению. Только представь, какая от этого могла бы быть польза. Если бы удалось вернуть ее к жизни после многодневного пребывания в песках Марса и чудовищных повреждений мозга, то те же принципы реставрации памяти и личности они смогли бы применять и к собственным раненым.

– Не слишком отличается от того, что они делали с нашими пленными. Вскрывали им черепа, набивали головы сочленительской аппаратурой, мгновенно превращая их в своих сторонников. – Я помолчал. – Но Сидра не из таких. У нее есть все способности сочленителей, но она действует в одиночку.

– Это еще один из аспектов того эксперимента. За счет принудительно транформированных они увеличивали свою численность. Можно сказать, за счет нас.

Я кивнул, вспомнив, что брат окончательно перешел на сторону Галианы.

– Но, как и ты, Сидра была не совсем такой, как они.

– Что касается меня, то я благоразумно решил не подвергаться полному Транспросвещению. Я считал, что буду полезнее и способнее, если в какой-то степени сохраню нейральную автономию. Полагаю, так и вышло. Автономия, причем еще большая, была предоставлена и Сидре, причем не случайно. Вряд ли будет преувеличением сказать, что ее наделили искусственной социопатией… но при этом посвятили в кое-какие факты.

– Чего они рассчитывали достичь?

– Думаю, им нужна была гарантия. Некто преданный их делу – нашему делу, – но способный действовать независимо, без ментальной поддержки других сочленителей. Агент-одиночка, посланный в мир. Наверняка были и другие. Но, возможно, лишь Сидра пришла к нам сквозь века.

Я размышлял над его словами, набирая в ладонь песок и просеивая его сквозь пальцы. Хватило бы всех песчинок, чтобы пересчитать годы, в течение которых путешествовала Сидра?

– Когда она нашла меня на Михайловом Дне, я решил, что интересую ее исключительно как средство для победы над волками. Но это была лишь половина ее замысла. Остальная половина – кара. Она знала, что я совершил, и ей было нужно, чтобы я тоже об этом вспомнил.

– Считаешь это карой? Разве цель истины не в том, чтобы нас освободить?

Я уставился в землю, чувствуя, как глаза обжигает ветер.

– На Михайловом Дне я был хорошим человеком.

– Тот, кем ты был, – сплошная ложь. Теперь тебе придется жить тем, кто ты есть, а не какой-то утешительной выдумкой. – Невил слегка поерзал, будто у него затекли ноги от сидения в одной позе. – Ответь-ка мне, брат, тебя действительно интересует та планета?

– Нам нужны координаты ледяного гиганта, который Сидра называла Харибдой. У «Косы» – корабля, на котором мы прилетели, – есть средства, чтобы добраться до объекта, увиденного тобой внутри тамошней атмосферы.

– С какой целью?

– Сидра считает, это корабль гнездостроителей. Мы знаем, что такие существуют, – ты сам видел их останки, ими усеян Арарат.

– Вряд ли останки могут служить добрым предзнаменованием.

– Судя по данным Сидры, гнездостроители – единственная раса в этом секторе Галактики, достигшая технологического паритета с ингибиторами.

– Тогда почему гнездостроители до сих пор не уничтожили волков?

– Похоже, они предпочитают стратегию управляемого сдерживания. У них есть палка, которой можно лупить волков, но если пользоваться ею слишком часто, у тех появятся средства противодействия. Так что самое лучшее для гнездостроителей – выживать, скрываясь, и использовать оружие лишь как последнее средство, даже если это иногда будет означать признание поражения. Считай их оружие невероятно мощным антибиотиком, который применяется только при крайней необходимости, чтобы у бактерий не выработалась сопротивляемость.

– И как называется это оружие?

– Инкантор. Это перевод Сидры, звучащий наиболее по-человечески.

– И какова ваша цель? Забрать инкантор с того корабля?

– Даже лучше – добыть информацию, которая позволит нам создать собственный инкантор, использовав в качестве промежуточного этапа гипометрическую технологию. Если сумеем сделать один, то будут потом и другие.

– Амбициозная цель.

– Другой у нас нет.

– Тебя не беспокоит, что гнездостроители вряд ли отнесутся снисходительно к такому использованию их технологий?

– Прежде всего, им в первую очередь не стоило столь беззаботно относиться к своим секретам. Мы не станем применять их технологии как попало, но если выбор стоит между полным вымиранием в ближайшем будущем и навлечением на себя гнева гнездостроителей, я выберу гнев. Даже всего лишь оттеснив волков из этого уголка космоса, мы выиграем время. К тому же Сидра рассказала мне кое-что еще.

Невил впервые с начала нашей встречи взглянул на меня с неподдельным интересом:

– Гм?

– Есть нечто, что может нам помочь завладеть инкантором, – некий рычаг.

– Какая-то хитрость при переговорах?

Я неловко поерзал, стесняясь собственного невежества.

– Что-то вроде того.

– Сидра многое знает о гнездостроителях. Что странно, если учесть, насколько скудны были наши собственные знания на момент моей кончины. Почти все… кроме тех координат.

– Сидра говорит мне лишь то, что считает нужным, да и то, если на нее надавить. Ты нам поможешь?

Невил задумался. Я не знал, размышляет он всерьез или просто тянет время, чтобы меня помучить. Мне никогда не приходило в голову, что я смогу наконец до него добраться, но так и не смогу убедить.

– Как ты относишься к Скорпу?

Перебрав все возможные ответы, я в итоге остановился на том, который был правдой:

– В общем, не особо.

– Недолюбливаешь свиней?

– Мне не нравится, что он недолюбливает меня. Скорп нисколько не поверил в мою историю; не поверил, что я мог быть хотя бы наполовину таким, как ты. И не делал тайны из того, что считает меня недостойным его дружбы.

– Но ты каким-то образом сумел изменить его отношение?

– Я поставил на карту собственную жизнь. Он был готов подвергнуться медленной мучительной смерти, но я не мог позволить, чтобы он это сделал в одиночку, не имея плана побега. В итоге мы сумели спастись и добыли технологию, которая требовалась «Косе», чтобы добраться до корабля гнездостроителей.

– Думаешь, после этого он стал твоим другом?

Я отрицательно покачал головой:

– Я не настолько глуп, чтобы считать, будто его отношение мог изменить единственный поступок. Но начало уже положено. Я знаю, что никогда не стану равным тебе в его глазах, но, думаю, он понял, что я вовсе не самозванец.

– Мне хотелось бы поговорить со Скорпом. Поблагодарить за то, что он был со мной до самого конца. Пожелать ему удачи и снова услышать его голос. Он лучше любого из нас.

– Позволь передать ему эти слова.

– Думаешь, сможешь?

– Я причинил тебе немало зла, и этого уже не исправить. Но я могу стать хорошим человеком, каким, как мне всегда верилось, я был на Михайловом Дне. Позволь передать Пинки, что ты по-прежнему его друг.

– Есть небольшая проблема. – Он поднялся, оттолкнувшись руками от коленей. – Я кое-что пообещал тебе, Уоррен. Сказал, что, если ты когда-нибудь сюда вернешься, я тебя убью. А нарушать слово…

Я тоже поднялся; по спине пробежал холодок. Проклятье! Ведь мне уже казалось, что мы пришли к некоему согласию, что мне удалось его убедить.

– Невил, давай забудем на время то, что произошло между нами. Судьба человечества значит намного больше вражды двух братьев. Дай мне информацию. Как только инкантор окажется у нас, я вернусь сюда, и можешь делать со мной все, что захочешь. Дай мне отсрочку. А если это для тебя неприемлемо, придумай, как передать информацию напрямую Сидре.

– Я все еще не знаю, в самом деле ли ты явился сюда вместе со Скорпом. Почему я должен верить твоим словам? Ингибиторы проникают в других, и точно так же они могли проникнуть в тебя, в Сидру, да в кого угодно. Возможно, тебе нужна эта информация, чтобы наконец лишить инкантор всех шансов попасть в человеческие руки.

– Неправда! – умоляюще воскликнул я.

– Тогда докажи! Из тех, кто остался в тот день в живых, со мной только Скорп. Только он знает, какими были мои последние слова. Он должен помнить. И если он в самом деле хочет, чтобы я тебе доверял, он должен был сказать тебе эти слова.

Во мне нарастала злость. Меня начинали утомлять эти братские игры.

– Может, ты и стал хорошим человеком, Невил, но для меня ты всегда был чудовищем. Ничего не изменилось.

– То есть не знаешь?

Улыбнувшись, я покачал головой:

– Эти пески? Это море? Это серое унылое небо? Я с самого начала знал, где мы, глупец. Это Шотландия. Там мы родились и выросли. И твоим последним словом было «Шотландия».

Из тумана позади нас появились двое, размытые серые силуэты. Но мне показалось, будто один из них – пожилая женщина, а другой – женщина помоложе. И обе показывали знаками Невилу Клавэйну, чтобы он повернулся к ним, оторвав взгляд от серо-стального моря.

– Шотландия, – уже тише повторил я.

Невил кивнул. Без каких-либо видимых изменений – будто в глубинах моего мозга сработал некий трюк восприятия – мальчик превратился в мужчину, а мужчина в глубокого старика с ледяным, полным бесконечного терпения и тоски взглядом. Он видел и пережил больше, чем любой в этом мире.

– Ты вспомнишь все, что нужно вспомнить, – сказал он и шагнул навстречу Галиане и Фелке.

Я всплыл и вдохнул первый сладостный глоток живительного воздуха. Я остался жив, меня пощадили. И хотя в данный момент не мог ничего вспомнить, я знал, что где-то в недрах моего разума появились новые знания, которые я вскоре смогу выразить словами.

Я стер с глаз зеленую пену и поплыл вперед, тяжело дыша и радуясь тому, что жив, хотя и сомневался, что хватит сил доплыть до лодки. Щурясь от жжения в глазах, осмотрелся. Зеленые стены лагуны исчезли. Я не видел никаких следов сгустка, никаких туч в небе. Не имея иных ориентиров, невозможно было понять, что именно переместилось – сгусток или я сам. Мне вовсе не хотелось тут умереть, но руки и ноги все тяжелели, а мышцы все слабели. Будет сущим абсурдом, если я, успешно завершив переговоры с Невилом, погибну, не успев передать информацию друзьям. Но Вселенная горазда весьма извращенно шутить над своими обитателями.

Нет, поклялся я. Не здесь и не сейчас. Я должен выжить. Если хватало сил мыслить, их должно хватить и на то, чтобы плыть. Или хотя бы держаться на плаву.

На краю моего поля зрения что-то блеснуло. Оно покачивалось на волнах, то исчезая, то вновь появляясь. Лодка. Я ее видел, и из этого следовало, что она должна была находиться поблизости, но сейчас ничто не казалось мне более далеким. В лицо ударила волна, и я хлебнул воды. В глазах потемнело, и лодка исчезла. Кашляя и отплевываясь, я было подумал, что она мне привиделась, но она появилась снова. Я зафиксировал положение лодки на фоне облаков, надеясь, что ни она, ни облака не будут слишком быстро двигаться относительно друг друга, и поплыл в ту сторону. Я так ослаб, что меня снесло бы самое пустяковое течение, но лодка, похоже, оставалась неподвижной, и я надеялся, что любое перемещение водных масс воздействует одинаково и на меня, и на нее.

В этой полоске серого металла мне удалось опознать лодку лишь потому, что никаких других искусственных предметов поблизости просто не могло быть. Теперь я мог различить подробности, надеясь увидеть Скорпиона – который, возможно, еще не заметил меня, но продолжал ждать.

Лодка была перевернута. Неудивительно, что ее так сложно было разглядеть среди волн. Я в ужасе смотрел на нее, не в силах поверить глазам. Только не это. После всего…

– Скорп… – одними губами прошептал я, еще не выплюнув воду.

В это мгновение я возненавидел всю планету. Я ненавидел жонглеров, океан и обитающие в этом океане разумы. Ненавидел раздражительного и неумолимого тирана, в которого превратился мой брат, и бездушную судьбу, которая позволила этому случиться. Но поскольку лодка обещала единственный шанс на спасение и утонуть мне по-прежнему не хотелось, я продолжал плыть, надеясь, что каким-то чудом лодка вдруг сама перевернется и я увижу свиномордого друга, который призывно помашет рукой.

Я все плыл. Лодка виднелась отчетливее, но в ней ничего не менялось. Будто в подтверждение парадокса Зенона, мои силы уменьшались вдвое, по мере того как вдвое сокращалось расстояние, которое оставалось преодолеть. Чтобы добраться до сомнительной цели, пришлось бы плыть бесконечно.

Сколько это заняло времени, я не имел ни малейшего понятия; возможно, с того момента, как я вынырнул, и до момента прикосновения к лодке прошло от силы несколько минут. Но борьбы и отчаяния в них вместилось столько, что хватило бы на годы.

Какое-то время я провел в воде, держась за лодку, – на большее не оставалось сил. Интуиция подсказывала, что перевернуть лодку вряд ли удастся, но, чуть передохнув, я все же попытался. Лодка была слишком тяжела, чтобы ее мог опрокинуть одинокий пловец. Глубоко вздохнув, я поднырнул под нее, там еще оставалось немного воздуха. Обнаружить Скорпиона я почти не надеялся, и его действительно не оказалось, как и всего нашего снаряжения. Хоть мы и считали, что надежно его закрепили, оверкиля оно не пережило.

Здесь было холоднее, и я понял, что вряд ли смогу долго продержаться. Последним усилием я вынырнул из-под лодки и полез на нее, цепляясь ногой за киль и пытаясь дотянуться пальцами до уключины. Взобравшись на горячий металл, я вытянулся ничком, радуясь: если все же предстоит умереть, это хотя бы не будет смерть утопленника. Затем я провалился в рваную полудрему, полную громоздящихся друг на друга видений. Где-то среди них промелькнуло осознание, что, когда мои пальцы скользили по борту лодки, их кончики были черны.

Но у меня уже не осталось сил, чтобы об этом задуматься.

Ярко светило солнце. Я ощущал холод и брызги морской воды. Лежа ничком на покачивающейся на волнах лодке, я скорее слабел, чем набирался сил. Когда появились пловцы, я уже не способен был сопротивляться. Они возникли из воды, прижав перепончатые ладони к бортам лодки и обратив ко мне загадочные усатые лица – наполовину человеческие, наполовину тюленьи. Кажется, я закричал – по крайней мере, пытался слабо протестовать. Но один из них приложил палец к моим губам, будто успокаивая испугавшегося ночного кошмара ребенка, и, следуя некоему странному убеждению, я покорно сдался.

А потом они увлекли меня в темнеющие воды.

Глава 28

Мне снились горячечные сны о звездах.

Викторина опасно балансировала на кухонном стуле, держа в одной руке ящик с красками, а в другой кисть. Она рисовала на потолке звезды – голубые, золотистые и красные пятна, похожие на мелкие цветы. Звезды светились, как будто в ее скудном наборе импровизированных материалов нашлись чудесные светящиеся красители, о существовании которых она прежде не подозревала – или, возможно, не считала нужным использовать, пока ей не пришла в голову мысль изобразить это звездное небо.

Звезды парили, создавая головокружительное ощущение глубины. Вместо того чтобы являться неотъемлемой частью плоскости потолка, каждая отличалась собственным расстоянием до нее и яркостью – будто потолок вознесся на недостижимую высоту, а звезды были подвешены к нему на ниточках. Глядя на терпеливый труд девочки, я почувствовал головокружение. Ноги оторвались от пола, – казалось, я готов рухнуть в эту зияющую бездну.

– Я сделала немножко звезд, – сказала Викторина. – Они помогут попасть тебе куда нужно.

– Я сделал тебе машину, – сказал я так, будто этот ответ был единственно возможным.

Позже я узнал, что с момента моего появления в лагуне и до момента, когда я полностью пришел в себя, миновало трое суток. У меня не было повода сомневаться в точности этого срока, но если бы мне сказали, что прошло три часа или три вечности, вряд ли я стал бы возражать. Жонглеры образами разобрали меня на составляющие и собрали заново, как механизм, и где-то в процессе разорвалась связь времен.

Осознав, что не умер, не тону и не превращаюсь постепенно в мумию на днище лодки, я перешел к более содержательным наблюдениям. Я находился в чем-то вроде комнаты или палаты. Меня окружали стены и потолок, воздух был прохладным, но не доставлял неприятных ощущений. Бледные поверхности и изогнутые контуры, а еще высоко расположенное окно, украшенное изящной резьбой и кусочками разноцветного стекла, наводили на мысль о раковинных постройках, которые мы приспосабливали для собственных нужд в Первом лагере. Но я сомневался, что нахожусь в Первом лагере. Там не было ничего похожего на это помещение, а здешняя обстановка не имела ничего общего с модульными компонентами и материалами, которые по моей просьбе производила «Коса». Я лежал на кровати, возле которой находились два длинных и извилистых, похожих на кресла предмета, состоявшие из позвонков, тазовых костей, ребер и плавников. Имелось также нечто вроде невысокого стола на четверке пятнистых крабовых ног, и не то шкаф, не то комод, втиснутый в стенную нишу; похоже, он был изготовлен из китового уса. В разных местах стену украшали кружевные наросты из кости или коралла, образовав вьющиеся и разветвляющиеся цепочки.

Комната слегка покачивалась. В окна лился окрашенный цветными вставками свет; на стенах и полу перемещались в убаюкивающем ритме его пятна.

Мне довелось пережить нечто ужасное, исчерпавшее резервы моей выносливости до предела. Я также знал, что достаточно отдохнул и готов вернуться в мир. Поднявшись с кровати, я ощутил лишь легкую боль в конечностях от внезапного усилия. Завернувшись в простыню – в воздухе все еще ощущалась влага, – я прошлепал босиком к стене. Приподнявшись на цыпочки, увидел сквозь зеленое стекло волны, облака и край напоминающего раковину сооружения, хотя оно, похоже, не составляло единого целого с тем, внутри которого я находился. Эти раковины имели другое назначение и выглядели иначе, но они явно относились к той же разновидности инопланетных сооружений, что и находящиеся на суше.

В стене позади меня открылась украшенная китовым усом дверь.

Вошел Пинки. Он был одет так же, как я помнил, и выглядел не слишком потрепанным. Окинув меня взглядом, он указал на кровать:

– Они считают, что тебе следует отдохнуть. Хорошо, что ты уже можешь вставать, но они лучше знают, сколько времени нужно приходить в себя после встречи с жонглерами.

– Они? – Мой голос прозвучал странно, и я коснулся горла, будто там что-то застряло. – Ты жив, Пинки! Какое счастье! Увидев перевернутую лодку…

– …И зная, какой из меня пловец… – Он кивнул. – Будь с ними подобрее, Сидра. Мы вовсе не хотим показаться плохими гостями и сорвать переговоры. Наши хозяева оказались любезнее, чем мы могли ожидать, особенно после того небольшого недоразумения в море, но вряд ли стоит испытывать судьбу.

– Я не… – Я замолчал, внезапно усомнившись в самом себе.

– Ты не?..

– Мне хотелось сказать, что я не Сидра. Но это было бы глупо. Я Сидра. – Я шагнул к кровати, и взгляд снова упал на кончики пальцев. – Я – это она. Я Сидра.

– Рад, что ты не сомневаешься.

– И мне кажется, произошло нечто невероятное.

У меня вдруг подкосились ноги – то ли из-за перемещений комнаты, то ли из-за того, что я потерял всякую уверенность в себе, – и я опустился на кровать. Передышка оказалась относительной, поскольку кровать двигалась вместе с комнатой. У меня закружилась голова, и показалось, будто я потерял связь с самим собой.

– Что случилось с Уорреном?

– Вонючка не вернулся.

– Ты уверен?

– Буря усилилась. В лагуне разразился настоящий ад. Я спрятался в лодке и попытался переждать, но в конце концов меня выбросило в воду. Какое-то время я бултыхался, пытаясь не утонуть. Что было после, не помню – до того момента, когда пришел в себя. Меня поддерживали на плаву двое местных. Не знаю, как я до них добрался и что произошло со сгустком. Они почти ничего не говорили, просто успокаивали, чтобы я не дергался. Это были те самые, на которых мы наткнулись раньше, – а значит, мне повезло вдвойне, учитывая, как мы с ними обошлись.

Пинки опустился в кресло. Необычной формы, к его фигуре оно подходило не лучше, чем к моей; его ноги нелепо болтались по обе стороны.

– Они всего лишь пытались предупредить нас об опасности. Как оказалось, у них хорошие отношения с жонглерами, что-то вроде дипломатических связей. Они знают, когда можно плыть к сгустку, а когда не стоит. Пожалуй, надо было внимательнее отнестись к их совету, когда была такая возможность.

– Думаешь, мы потеряли Уоррена?

– Лишь двое вышли из этой бури живыми, Сидра. Ты и я. Пловцы искали вас с Уорреном. К тому времени, когда ты добралась до лодки, они уже нашли его тело.

– Он не умер, Пинки. Он часть меня.

Он наморщил рыло и, наклонив голову, уставился так, будто я стал жертвой дурацкого розыгрыша.

– Я всего лишь свинья и не знаю толком, что может случиться во время танцев с жонглерами. Но тебе все-таки придется объяснить.

– Я встретился с Невилом. Говорил с ним и назвал слово, которое знал только ты. Сидра… могла как-то в этом участвовать?

– Никому не известно, в чем участвовала Сидра. – Он ущипнул себя за лоб. – Погоди-ка… Кто сейчас говорит? Кто ты, по-твоему?

– Думаю, я одновременно и Сидра, и Уоррен, – осторожно ответил я, чувствуя, что должен поделиться с ним соображениями. – Я отчетливо помню, как мы с Сидрой плыли в лагуне. Потом я потерял из виду и ее, и тебя. Но я также помню, что я была Сидрой до того, как все началось. Помню, как дрейфовала в космосе и ждала, когда он меня найдет. Помню, как меня поймал Иоанн Богослов и мне казалось, что я умру там, в обществе безумного капитана и реанимированных им трупов. Ту песню, которую он постоянно пел, насчет седьмой печати… – Я вздрогнул, будто обрывки воспоминаний цеплялись за меня, увлекая назад, в бездну кошмара. – Это была я. И это был я. На вопрос, кем я стал, Скорп, нет простого и однозначного ответа.

Он медленно кивнул. Должно быть, понял или по крайней мере поверил. У меня не имелось никаких причин лгать, как не имелось причин приписывать мое раздвоение личности посттравматическому шоку.

– Опять ты называешь меня Скорпом. Возвращаешь в прошлое, о котором я предпочел бы забыть.

– Даже не думал. Я давно тебя знаю – достаточно давно, чтобы имена не имели никакого значения.

– Об этом только мне судить. Ладно, пока примем все как есть. Следующий вопрос. Извини, если я слишком туп даже для свиньи. Какого хрена это вообще случилось?

– Извини за не меньшую тупость, – рассмеялся я. – Не имею ни малейшего понятия, друг мой. Не считая того, что Невил поклялся убить Уоррена, если тот когда-нибудь вернется на Арарат. Возможно, таким образом исполнилось его обещание – в смысле буквы, если не духа.

– У Сидры не было права голоса?

– Я ничего не помню о том, что стало с Сидрой после того, как мы потеряли друг друга в лагуне. Но нам известно, что Сидра раньше сильно пострадала. Возможно, это был наилучший вариант для нас обоих – подшить к Сидре Уоррена, чтобы создать целостную личность.

Пинки покачал головой:

– А я-то думал, что запасы всякой странной хрени во Вселенной уже исчерпались.

Я едва заметно улыбнулся:

– Все еще более странно. Мне кажется, в нас есть и частичка Невила. Не вся его личность, а несколько ее осколков. Вполне достаточно, чтобы помочь нам сделать то, что еще предстоит.

– Хочешь сказать, старик в самом деле не остался в долгу?

– Но мы получили то, чего хотели. Я знаю, где искать Харибду. Это ледяной гигант в системе Дзеты Тукана, примерно в шести с половиной световых годах от Арарата – чуть меньше восьми лет полетного времени. Как только «Коса» будет готова и беженцы окончательно обоснуются… Что ты так на меня смотришь?

– Нам нужно поговорить о беженцах. И о наших хозяевах.

– Это был мой следующий вопрос. Они в самом деле настолько дружелюбны, как ты говоришь?

– С учетом возможного недопонимания при общении – думаю, они на нашей стороне.

– Полагаю, это лучше, чем иной вариант. Кто они и как здесь оказались?

– Все не так просто, и, думаю, тебе все-таки нужно отдохнуть. Мы договорились не слишком тебя утомлять. Не важно, кто ты теперь, но силы тебе понадобятся.

– «Мы» – это кто?

– Со мной Роза-или-Нет и Баррас. Мы зовем себя временным плавучим посольством. Пловцы называют это место Марл, – думаю, это самое большое из поселений, но не единственное. Остальные наши в Первом лагере. Когда пловцы увидели лодку и поняли, что происходит, они послали другую группу на остров, чтобы установить контакт.

– Чего они ожидали?

– Пока мы не пустились в путь на лодке, они не знали, что мы высадились на планете. Мы не видели их, а они нас. – Он пожал плечами. – Что случилось, то случилось. Пловцы постарались обеспечить нам весь возможный комфорт, но я почти непрестанно страдал от морской болезни. Знаешь, сколько блевотины может извергнуть свинья?

– Говорят, помогает, если шире расставить ноги.

Пинки тяжело поднялся с кресла:

– Скажу, чтобы тебя покормили. Надеюсь, тебе нравится зелень, поскольку в ближайшие дни ничего иного есть и пить не придется. И почти все, что из тебя выйдет, тоже будет зеленым.

– Жду не дождусь. Так что насчет беженцев?

– Ешь, отдыхай, а потом поговорим. – Он двинулся к выходу, но обернулся. – Я теперь не знаю, кто ты, но исхожу из предположения, что с тобой нам будет лучше, чем без тебя.

– Я тоже так думаю. – Я помедлил, кое-что вспомнив. – Пинки?

– Да?

– Невил сказал, что хотел тебя поблагодарить. Сказал, что скучает по тебе и рад, что ты был с ним до самого конца. И еще сказал, что ты был самым лучшим из всех нас.

Пинки был прав – я нуждался в отдыхе больше, чем мне казалось. И я не до конца осознавал пределы возможностей собственного тела. Вряд ли что-то было для меня более знакомым, чем собственная плоть, и вместе с тем более чуждым. Пока я размышлял над случившимися со мной странностями, в голове у меня сидел Уоррен, но стоило ему смириться с тем, что теперь отсутствовало, и тем, что появилось, как начинала одерживать верх Сидра. Мы постоянно мелькали, сменяя друг друга, как во вращающемся зеркале, и где-то посреди этого ослепительного блеска находилась личность, в которую мы слились, – возможно, с некоторой добавкой Невила, которую он подбросил в этот мерцающий союз. Я предпочел бы пребывать не в столь своеобразном состоянии, но это было все-таки лучше, чем не существовать вообще.

Время от времени мне приносили пищу. Я ел и отдыхал. Меня снабдили средствами для умывания, а при необходимости я пользовался обнаруженным внутри шкафа туалетом – своего рода спускным желобом, по которому отходы моей жизнедеятельности отправлялись в море. Сперва мне с трудом удавалось над этим желобом пристроиться, но после нескольких попыток я научился держать равновесие. Что из моря приходило, в море и возвращалось.

В основном еду приносил Пинки, а если не он, то Баррас или Роза-или-Нет. Поселение представляло собой плавучий остров, движимый силой ветра и при правильном управлении и хорошей погоде способный перемещаться чуть ли не быстрее, чем наша моторная лодка. Но когда я попытался узнать что-нибудь об их путешествии и о том, что обсуждалось до моего пробуждения, они отвечали крайне сжато.

Я нисколько их не винил. Пинки, уже побывавший на этой планете, кое-что знал о жонглерах образами и об их непредсказуемых дарах. Он вполне мог поверить в то, что остальным труднее было принять практически без доказательств. Баррас и Роза-или-Нет сразу же признали во мне Сидру, поскольку я выглядел как она. Но когда я обращался к ним как Уоррен, из моего рта раздавался голос Сидры. Напрасно я доказывал, что обладаю воспоминаниями мертвеца, мужчины, чье тело выловили из моря. Они видели раньше некоторые способности Сидры (мои), и ничто не мешало им полагать, что она (я) вполне могла получить доступ к моим (его) воспоминаниям и усвоить их, а то, что кажется Уорреном (мной), является лишь искусной мимикрией. Подобного вслух никто не говорил, но я мог все прочитать в их взгляде. Поверил бы я сам себе? Почти наверняка нет. И смог бы я предложить хоть что-то в качестве доказательства? Без шансов.

Единственным моим защитником оставался Пинки, поскольку он немного знал Уоррена и очень хорошо знал Невила, благодаря чему мог со временем убедить сомневающихся. Пока же мне оставалось добродушно терпеть настороженное отношение к себе.

Было ясно, что контакты с нашими хозяевами мне пока заказаны; а еще я выяснил, задавая вопросы и почти всегда получая уклончивые ответы, что с Первым лагерем все еще имеются какие-то сложности. Благоразумно прекратив биться в неприступную стену, я сосредоточился на восстановлении сил, радуясь, что мое изломанное тело приведено в порядок и бушевавшие внутри меня сражения наконец прекратились.

Я-Сидра действительно помнила, как была очень больна, помнила, как пыталась скрыть серьезность своего положения от Уоррена и остальных, чтобы те не утратили веру в меня как в союзника. Вражеские сущности, прорвавшиеся сквозь мою защиту на Йеллоустоне, были близки к тому, чтобы убить меня. Но жонглеры изгнали их, и я ощущала себя абсолютно чистой.

Или не абсолютно? Да, во мне еще оставалось нечто, сидевшее очень глубоко. Но его я поместила туда сама, и жонглеры, будто уборщики в доме, поняли, что оно ценно и его следует оставить нетронутым.

Внезапно я замер, будто часовой механизм внутри меня наткнулся на сломанный зубец.

Прости, Уоррен. Ты не знал? Видимо, я об этом не упоминала.

Или сама не помнила. У нас у каждого имелись свои секреты, Сидра. Моим была ложь, с которой я предпочел жить, весь тот набор фальшивых воспоминаний, которые я для себя создал. Твоим была та штука, сидящая внутри тебя. Возможно, ты сама ее туда поместила. Но она настолько срослась с тобой, что ты в конце концов о ней забыла.

Я не забыла…

Кто-то из нас криво усмехнулся.

Но и не помнила в точности.

Пинки явно нервничал, ведя меня к остальным по извивающимся, со стенами из раковин коридорам Марла. Судя по всему, переговоры все еще пребывали в деликатной стадии и любая неосмотрительность с моей стороны могла перечеркнуть результаты многодневного труда. Но я вовсе не собирался вмешиваться в работу временного плавучего посольства. Мне хотелось только одного – покинуть Арарат, прежде чем улетучится знание, которым я обладал.

– У них есть свой язык и письменность, – говорил Пинки. – В нем можно найти вкрапления каназиана, рунглиша и норта, но никто из нас его толком не понимает.

– Значит, они все-таки происходят от людей. Вероятно, когда-то сюда прилетел корабль с генетически измененными колонистами, приспособленными к выживанию в океане. Но что-то пошло не так: корабль потерпел катастрофу или просто бросил их на произвол судьбы, и они скатились в темные века. Только теперь создают некое подобие водной цивилизации.

– Ого! – Он удивленно взглянул на меня. – Звучит интересно, но это крайне далеко от того, что случилось на самом деле. Они не колонисты, Сидра. – Он резко остановился. – Сидра? Как мне тебя называть, Сидрой или Уорреном? Мне нужно с этим разобраться. Я всего лишь свинья, моим мозгам эту хрень не понять.

– В детстве Невил называл его Воином. Теперь Воин и Сидра в одном теле. – Я на миг задумался. – Так что называй меня Воин-Сидра. Как будто мы сплавились в некую субстанцию, которой иначе бы не существовало.

– Ладно, – с сомнением проговорил он, предпочтя не спорить. – Пусть будет Воин-Сидра. Кто сейчас говорит?

– Не уверен, что это имеет значение.

– У тебя в голове одна личность или две?

– Две, ставшие одной.

– Ну да, теперь понятнее.

– Лучше не объяснить. Такое ощущение, будто мы две жидкости, налитые в одну емкость. У каждого есть доступ к воспоминаниям другого, и чем больше мы ими делимся, тем менее важно, что прежде мы были разными людьми. Жидкости смешиваются. Наши голоса становятся одним голосом. Так что вполне есть смысл иметь одно имя на двоих.

Пинки зашагал дальше, явно неудовлетворенный моим ответом.

– Ладно, Воин-Сидра. Для тебя есть новость: это не колонисты, которые прибыли на Арарат после гибели Первого лагеря. Это выжившие. Или скорее их потомки. Потомки тех самых людей, которых мы тут оставили.

– Не может быть, – бесстрастно проговорил я. – Я был здесь тогда, Пинки. Я помню.

– Ага, так теперь вылез Вонючка?

– Нет, это я, Воин-Сидра, но с доступом к двум наборам воспоминаний. На Арарате остались люди, а не какой-то морской народ. У них не было технологий, которые позволили бы им перестроить тела, а если бы даже технологии имелись, на перестройку попросту не было времени.

– В этом смысле ты прав. Они не сами сделались пловцами. Их изменило море.

– Имеешь в виду жонглеров образами?

– Вероятно, но не ищи доказательств – не найдешь. С тех пор как мы оставили этих людей, прошло сто восемьдесят с лишним лет. Для нас это недавняя история, но они прожили ее намного медленнее, поколение за поколением. Те, кто помнил, что тут произошло, умерли шесть или семь поколений назад, и все, что осталось, – устные свидетельства, песни, истории, картины. – Он замедлил шаг. – Не осуждай их. Они могли вышвырнуть меня обратно в море, но не сделали этого.

Я похлопал его по плечу:

– Они с первого взгляда понимают, кто друг. Как понял это я. Как поняли мы. Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты помог наладить отношения с жонглерами, но считай, что я перед тобой в долгу.

– Свиньи не верят долгам.

– Почему?

– Печальный опыт. Обычно мы умираем раньше, чем с нами успевают расплатиться.

– И все же мне отчего-то кажется, что ты всех нас переживешь.

За время моего заточения я составил некоторое представление о том, где нахожусь. По словам Пинки, это нечто вроде плота, который никуда не плывет – должно быть, поставлен на якорь, чтобы не сносило. Таких островов тут целая флотилия. Основу каждого составляет большая водонепроницаемая раковина, частью притопленная для остойчивости. Некоторые раковины связаны между собой и способны перемещаться как одно целое, даже находясь на большом расстоянии друг от друга.

Мы перебирались с раковины на раковину посредством арочных тоннелей или горбатых мостиков – опасно узких, со слишком низкими для меня перилами. Их высота над уровнем моря иногда достигала тридцати – сорока метров. Должно быть, пловцы не знали страха высоты, поскольку могли пережить практически любое падение в воду.

Я видел, как они хлопочут: приводят в порядок плоты, чинят сети, карабкаются на стены раковин по решетчатым конструкциям. Слышались их похожие на лай разговоры, громкий смех и песни.

Другие раковины, особенно дальние (все поселение занимало пространство величиной с одну пещеру Солнечного Дола), покачивались на волнах независимо друг от друга. Их соединяли веревки из того же материала, что и сеть, которой пытались поймать нашу лодку, только прочнее. Канаты и сети применялись повсюду, отчего казалось, будто раковины плотно опутаны липкими водорослями.

Я не замечал ничего, что требовало бы для работы внешнего источника питания. Все устройства, даже самые сложные – подъемные мосты, шлюзы, лебедки, краны, – приводились в движение мускульной силой или хитроумной комбинацией водяных колес и резервуаров. Сделано это было из чего-то похожего на дерево или бамбук – жесткого, с зелеными прожилками. Скорее всего, это был морской организм, не имеющий ничего общего с растительностью, которую я видел в окрестностях Первого лагеря. Иногда встречался металл и искусственный материал, видимо взятый в брошенной колонии, но он расходовался осмотрительно по причине его ценности и незаменимости. В больших количествах применялись кости, напоминающий китовый ус материал, а также похожий на коралл цемент, который, очевидно, вручную наращивали слоями, добавляя к раковинам мосты и прочие архитектурные элементы. Застывая, этот цемент становился твердым как камень, вполне соответствуя своему предназначению. У пловцов также имелись свечи и фонари, способные долго и ярко гореть, источая сладковатый запах. Из каких веществ они изготавливаются и по каким принципам работают? А это стекло в окнах и фонарях – на самом ли деле стекло? Или какая-то прозрачная окрашенная субстанция природного происхождения, наподобие кератина?

О многом я мог лишь догадываться, но мне было ясно, что это вовсе не примитивный народ. Ему свойственны ум и изобретательность, а также врожденное понимание многих утонченных принципов инженерного искусства и геометрии. Пловцы демонстрируют впечатляющую волю к жизни, бросая вызов природе, и их образ существования позволяет им оставаться вне зоны интересов ингибиторов. Но в силу тех же причин их жизнь полностью зависит от нрава планеты, капризов климата и геологических катастроф. Они вполне могут здесь выживать, и даже с определенным комфортом, но не более того. Им никогда не удастся сделать планету безопаснее, или спастись от явившейся с неба погибели, или перебраться в убежище получше.

Наконец мы вошли в просторный зал с высоким потолком и разноцветными окнами, более широкими, чем в моей комнате. Помещение украшали рельефы из уже знакомого мне каменистого цемента, но здесь он использовался в декоративных целях. Среди вычурной лепнины виднелись выполненные синими, золотыми и бирюзовыми красками фрески, изображавшие морских мужчин и женщин, занятых в некоем подобии античной драмы, – как будто я заглядывал в историю, уходившую в прошлое на тысячелетия, а не на несколько десятков лет. Имелись также надписи – цепочки витиеватых, похожих на усики насекомых символов, которые гирляндой окружали рисунки, порой привлекая взгляд кажущейся осмысленностью. В строчках этого письма проступали известные мне языковые формы – призрачные следы, которые обнаруживал мой мозг, но настолько перемешанные и искаженные, что прочесть я ничего не мог. И тем не менее я знал, что это работа человеческого разума.

Нас ждали Баррас и Роза-или-Нет, а также около двадцати пловцов, включая двоих сидящих – вероятно, считавшихся у них за главных. Их кресла возвышались на постаменте из раковинного материала, а остальные пловцы расположились на разных уровнях, будто в соответствии с некой церемониальной иерархией. Раньше я видел их лишь в воде или с большой высоты, и у меня не сложилось мнения о том, как они ходят на двух ногах. Оказалось, вне воды они отнюдь не радикально отличаются от людей. Их темную кожу испещряли серые, зеленые и золотистые пятна. Пальцы рук и ног были приспособлены к плаванию, а на широком торсе сидела толстая мускулистая шея, как постамент, поддерживая голову. У них были большие темные глаза, щелевидные ноздри, усы и нечто вроде гривы, часто с примесью зелени. Но помимо этих общих черт каждый обладал индивидуальными, и я уже вскоре мог делать осторожные предположения относительно возраста и пола. Их одежда, если ее можно было назвать таковой, представляла собой не то короткую юбку, не то набедренную повязку из грубой ткани зеленого цвета. У некоторых были плетеные нагрудники, похожие на защитные, но наверняка выполнявшие лишь декоративную функцию, а также пересекавшие грудь ремни, на которых висели инструменты и оружие, включая крючья вроде того, которым они пытались задержать нашу лодку.

– Те, что на тронах, – король и королева, – прошептал Пинки. – По крайней мере, это самое близкое соответствие для их титулов. Мужчину зовут Ринди, женщину Иврил. Похоже, они делят власть поровну. Насколько мы поняли, этой правящей династии семьдесят или восемьдесят лет – с того года, когда случилось нечто вроде переворота. Это даже не половина всей их истории, но о первой части они упоминают так, как мы – о бронзовом веке. – Он легонько подтолкнул меня вперед. – Представься. Говори медленно, и переводчики тебя поймут. И если хочешь моего совета, не особо распространяйся насчет двух личностей в одной голове. Мы пытаемся навести мосты, а не напугать наших союзников до смерти.

– Я что, такой страшный?

– С самого начала. Причем вы оба.

Я сделал несколько шагов к постаменту с тронами. Король и королева кивнули, но ничего не сказали.

– Я Сидра, – начал я, приложив руку к груди. – По крайней мере, под этим именем меня знали. – Я бросил извиняющийся взгляд на Пинки, поскольку намеревался сделать именно то, от чего он меня предостерегал. – Но я также Уоррен Клавэйн, брат Невила. Думаю, вы знаете Невила. Он является частью вашего океана дольше, чем вы плаваете в этих водах.

Королева Иврил наклонилась вперед на троне. Кто-то из пловцов приблизился к ней и зашептал на ухо. Она несколько раз кивнула, – по крайней мере, этот жест у здешнего народа сохранился. Взглянув на меня, Иврил заговорила с переводчиком. Ее голос звучал негромко, и из тех обрывков, которые до меня долетали, я ничего не понимал.

Переводчик повернулся ко мне и заговорил пискливым раздраженным тоном, с сильным акцентом. Приходилось сосредоточиваться изо всех сил, чтобы что-то разобрать.

– Ты… два… в одном?

– Да, и это столь же странно для меня, как наверняка и для вас. Можете называть меня единым именем, Воин-Сидра, если так будет проще. Первая часть имени – прозвище, которое Невил Клавэйн дал своему брату в детстве. Сидра – сокращенное от Клепсидры, женщины, обитавшей раньше в этом теле.

Я ждал перевода. Процесс шел медленно, помощники то и дело совещались.

Наконец последовал ответ королевы Иврил:

– Ты… родня… Зеленого?

– Да, – мрачно кивнул я. – Я родня Невила Клавэйна. Его брат. И я видел его в сгустке жонглеров.

Иврил и переводчик снова обменялись репликами.

– Мы вас предупреждали. Зеленый злой. Злой и могущественный. Этот сезон – плохой сезон.

– Мы не могли ждать лучшего сезона. Но прошу прощения за то, что мы неверно поняли ваши добрые намерения.

Я помедлил, размышляя о том, насколько далеко могу зайти, не перенапрягая способностей переводчиков. У них был свойственный педантичным ученым хмурый вид. Вероятно, это были специалисты, которые отслеживали изменения в своем языке с самого начала и сохранили достаточно знаний о его старых формах, чтобы понять смысл моих слов и дать его неуверенную трактовку.

– Но вы правы, – продолжал я. – Мой брат вовсе не рад был меня видеть. Это моя вина, вернее, вина той части меня, которая когда-то была Уорреном. Уоррен несправедливо поступил с Невилом, и тот запретил брату появляться здесь впредь. Видите ли, мне довелось побывать тут раньше. Возможно, вы уже тогда плавали в этих морях, но не попадались мне на глаза и вряд ли видели меня. Иначе попытались бы мне помешать.

– Многие приходили. Многим не удалось.

– Но в этот раз мне удалось, – ответил я. – Уоррен хотел кое-что получить от своего брата и добился своего.

– Мы ничего у тебя не нашли.

– Он рассказал мне о планете, куда я должен отправиться вместе с моими друзьями. Примерно в восьми годах полета отсюда, на орбите звезды, которая называется Дзета Тукана.

Я кивнул в ту сторону, где, судя по игре падавшего сквозь окна света, находилось солнце.

– Мы знаем про звезды. – В ответе слышался легкий упрек, будто я считал хозяев совершенно неосведомленными насчет их места во Вселенной. – Мы знаем про корабли и планеты. Мы знаем, кем были и откуда пришли.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал я.

– Вы улетите на корабле? Все?

Баррас встретился со мной взглядом, и, хотя я никогда не понимал свиней так же хорошо, как людей, я увидел в его глазах тревогу и предостережение. Я вступил на опасный путь.

– С вашего позволения, некоторые останутся.

– Почему?

– Наш корабль не рассчитан на такое количество пассажиров. Там, куда мы летим, будет очень опасно. Не все из нас добровольно прилетели на Арарат. Те, кого мы оставили в Первом лагере… вы знаете про Первый лагерь? – Я покачал головой, поражаясь собственной глупости. – Ну конечно. Это же вы забрали мой скиммер? И не удивлюсь, если узнаю, что вы ухаживали за могилами.

– Никто не может жить в Первом лагере, – сказал Ринди через собственного переводчика.

– Мы уже вернули его в пригодное для жизни состояние. Поселенцы не станут вас беспокоить, если вы сами не пожелаете вступить с ними в контакт, и не возьмут от моря больше, чем потребуется.

– Никто не может жить в Первом лагере, – повторил Ринди, а затем уточнил: – Никто не должен жить. Это запрещено.

– Они вам не конкуренты! – возмущенно заявил я. – Если бы вы избегали этих островов, то вообще бы ничего о них не знали.

– Не вам решать.

– Боюсь, что нам. Вы даже представить себе не можете, из какого ужасного места прибыли эти беженцы. Здесь не рай, но возможность жить на Арарате, жить свободно и без страха – самое меньшее, чего они заслуживают. Позволь им, Ринди. И ты тоже, Иврил. Боюсь, другого варианта просто нет.

– Вам не дадут.

Я покачал головой – скорее с грустью, чем со злостью.

– Мы не причиним вам вреда, но если вы нас вынудите, то вокруг Первого лагеря и ближайших островов будет поставлен защитный кордон. Машины не дадут вам добраться до поселенцев.

– Машины откажут, – заявила Иврил, и ее супруг устало кивнул в знак согласия. – Разве не видите? У нас нет машин. Они отказали. Ваши тоже откажут.

– Вы не знаете, какие машины способен создать мой корабль. Машины, которые изготавливают другие машины. Машины, которые чинят любые повреждения, наносимые морем. – Поняв, что моя дипломатия наткнулась на неодолимую преграду, я попытался свернуть в более любезное русло. – Я вижу, что вы добрый и благородный народ, к тому же весьма изобретательный. Вы сумели обустроить здесь свою жизнь, а эти ваши залы просто прекрасны. Но вряд ли с вашей стороны будет разумно противиться нашему поселению, не стоит даже пытаться.

– Это не мы, – ответил Ринди.

– Не позволит Зеленый, – добавила Иврил. – Зеленый разозлится. Будет все злее и злее! – Она резко взмахнула рукой, растопырив перепончатые пальцы. – Зеленый заберет.

– Мы с ними это уже обсуждали, – тихо сказал Баррас. – Похоже, они совсем не шутят. Это не угроза, это предупреждение. Зеленый, кем или чем бы он ни был, не позволит основать поселение в Первом лагере.

– Да, – кивнула Роза-или-Нет. – Да и да. Твой брат, да. Это он. Тот, о ком они говорят, да. Он этого не допустит. Он знает, что это слишком, да, рискованно, да и да. Что их могут увидеть. Да, из космоса, воистину да. Волки. Он не позволит. Из-за них, из-за этого народа, да и да. Потому что он их любит.

– Он их защищает, – продолжил в том же духе Пинки. – Их и все остальное, что вобрал в себя этот океан за миллионы лет. Океан дает пловцам убежище, и они не высовываются, чтобы не привлечь волков. А жонглеры хранят воспоминания всех прочих.

– Брат Уоррена – лишь один из разумов во всей этой мешанине.

– Но это новый и властный разум. Солдат. Фарсидский Мясник! Рыцарь Кидонии! Я знал его. У него имелись свои слабости, но характер был тяжелый. Возможно, в этом океане живет некий дух, опекающая сила, частью которой он стал. Если так, готов побиться о заклад, что Зеленый взял власть в свои руки. Но на самом деле не важно, идет ли речь о нем одном или о целом океане других разумов. Король и королева выразились вполне ясно: если мы оставим поселение в Первом лагере, его смоет в море еще до того, как «Коса» выйдет в межзвездное пространство. И никакие похвальбы насчет оружия и машин ничего не изменят.

– Я не… – начал я и тут же замолчал. Пинки был совершенно прав: на первую же попытку пловцов мне возразить я ответил агрессивным выпадом. – Прошу прощения, – снова начал я. – Не будем больше говорить о применении силы. Это ваш мир, и признаю ваши соображения относительно Первого лагеря. – Я взглянул на остальных, отчаянно надеясь, что не переступаю черту. – Мы… отказываемся от всех дальнейших планов насчет поселения. То, что уже сделали, вернем в прежний вид. Когда корабль улетит, здесь не останется никаких следов нашего пребывания.

– А те, о ком ты говоришь? Те, кто собирался жить в Первом лагере? – спросила Иврил.

– Заберем их с собой. Они выдержали полет на Арарат, так что выдержат еще один. Будет некомфортно и небезопасно, но они останутся живы, по крайней мере на какое-то время, и, возможно, мы найдем другую планету, которая сможет стать для них домом.

– Они могут остаться, – сказал Ринди. – Но они должны измениться.

Я усомнился в том, что правильно его понял, но прежде чем успел попросить его уточнить, заговорила через своего переводчика Иврил:

– Море заберет их и изменит. Они станут больше похожи на нас. Если захотят.

– А если нет?

– Море их все равно заберет. Но они не будут жить.

Я вдруг понял, что мне нужно сесть. На меня обрушилось чересчур многое, чтобы его воспринять, не говоря уже о том, чтобы осмыслить. Ошеломленный, я повернулся к Баррасу:

– Наверняка они вам уже об этом говорили. Они что, всерьез считают, что беженцы могут стать пловцами, как наши хозяева? И чтобы точно так же приспособиться, достаточно всего лишь поплескаться в море?

– Вряд ли бы они предложили такое, будь оно невозможно. Но это вовсе не означает, что будет легко и что есть хоть какая-то гарантия успеха, – негромко ответил Баррас, будто опасаясь обидеть пловцов. – Это не в их власти. Но если мы согласимся, они обратятся к морю или к жонглерам, чтобы те нас изменили. Однако, если жонглеры не прислушаются к их просьбе, или Зеленый окажется не в духе, или просто сезон будет неподходящий… – Баррас пожал плечами. – Большего они сказать не могут.

– Возможно, на большее нам и не стоит рассчитывать. Как по-твоему, Баррас, беженцы пойдут на трансформацию ради того, чтобы жить на Арарате?

Он потянул за росший из подбородка длинный волос.

– Некоторые – да. Они еще не пустили здесь корни, но прекрасно понимают, что лучше жить на планете, чем ютиться в тесном корабле, вынужденно проводя большую часть времени во сне. А учитывая, откуда они прилетели и что собиралась сделать с нами Свиная королева, попытать счастья у жонглеров образами – не такая уж плохая мысль. С этим… народом можно жить. – Он поколебался. – Но вряд ли согласятся все. Может, если бы никто из нас не мог покинуть Арарат, было бы иначе, но раз уж у кого-то есть возможность улететь…

– Возможность будет у всех, – заверил я. – «Коса» возьмет на борт столько, сколько потребуется. Но любой, кто полетит с нами, должен понимать, что это будет опасно.

– Хуже, чем отдаться на волю моря?

– Не знаю. Каждому придется решать самому.

– Мы сказали Иврил и Ринди, что обсудим это с тобой. Они спросили, не королева ли ты у нас, и я ответил, что нет, но у тебя действительно есть корабль.

– Теперь ты знаешь мой ответ. – Я сочувственно улыбнулся. – Который, как я понимаю, лишь многое усложнит.

– Да, было бы намного проще, будь ты тираном, который объявил бы, что с Арарата нас не заберут. Что случилось с прежней Сидрой?

– Она разбилась на множество осколков, как могло бы разбиться одно из этих окон. Осколки собрали, но части недостает, а часть никогда ей раньше не принадлежала. – Я снова посмотрел на короля и королеву пловцов. – Надеюсь, мое мнение совпадает с мнением моих друзей. Мы благодарны вам за честность и согласны с тем, что жизнь в Первом лагере для нас невозможна. Но для того чтобы решить все вопросы, нам требуется день или два. С вашего позволения, мы вернемся в Первый лагерь и поговорим с беженцами. Они уже встречались с пловцами, которых вы отправили за временным плавучим посольством, но было бы неплохо, если бы нас сопровождала небольшая делегация. – Заметив, что мои слова озадачили королей, я добавил: – С нами должны отправиться пловцы. Старые, мудрые, сильные, умеющие хорошо говорить.

– Будет сделано, – подумав, кивнула Иврил. – Через день ветер сменит направление, и вы совершите свое путешествие.

– Спасибо.

– Но до этого, – медленно проговорил Ринди, – нужно сделать одно дело.

– Одно дело? – переспросил я.

– Похоронить того, кто не вернулся живым. То, что с тобой произошло, весьма странно, но это никак не меняет того факта, что тело нуждается в похоронах. Если у вас есть на этот счет свои обычаи – расскажи о них. Но по нашему обычаю его тело должно вернуться в море.

Глава 29

Пинки упрашивал меня не участвовать в церемонии – что, возможно, было бы вполне разумно. Но инстинкт подсказывал, что я должен смириться со случившимся, признав факт неразделимого союза Воина и Сидры, и присутствие на устроенных пловцами похоронах этому только поможет. Мне требовалось окончательно осознать, что часть меня умерла.

– Понимаю твои благие намерения, друг мой, – сказал я. – Но мне нужно пройти этот путь до конца. Думаю, будет неплохо, если пловцы поймут, что мы готовы уважать их традиции. Что бы ни случилось в Первом лагере, часть беженцев наверняка решит связать судьбу с морем. Им потребуются друзья среди пловцов, и чем раньше мы продемонстрируем свою открытость, тем лучше. – Я крепко сжал плечо свина. – Скорп, ты уже похоронил в море моего брата. Никто не упрекнет тебя в том, что ты не испытываешь желания пройти через подобное еще раз.

– Было бы куда тяжелее, если бы я не видел в тебе еще одного Клавэйна.

– Надеюсь, так будет не всегда, – мягко ответил я. – Сидре тоже иногда надо себя проявлять. – Я собрался с духом. – Это всего лишь тело. Оно неплохо мне служило несколько веков, но, думаю, для нынешних времен тело Сидры подходит намного лучше. Она тоже была солдатом. И нам еще предстоит выиграть войну.

– Скажу только одно: пахнет от тебя куда лучше, чем раньше.

– Кому верить, как не свинье, – улыбнулся я. – Идем, нам пора на пристань. Было бы невежливо заставлять пловцов ждать.

Пристань, на которой я прежде видел возившихся с сетями и такелажем пловцов, располагалась в спокойной бухте. Высокий арочный проход вел из нее в открытое море, где виднелись вдали поднимающиеся и опускающиеся на волнах, будто дети на качелях, другие раковины. Море было темным, в небе сияли звезды – по обычаю пловцов похороны всегда происходили в полночь.

Плавсредство, на котором нам предстояло вернуться в Первый лагерь, было уже нагружено провизией, но отправиться нам предстояло лишь утром. Это была увеличенная версия здешних плотов: восемь бревен связаны вместе, а девятое служит мачтой. Сооружение выглядело достаточно хрупким, но на таком прибыли в Марл Баррас и Роза-или-Нет, и я пообещал себе, что не допущу бестактности, усомнившись в его плавучести или опыте его хозяев.

У другого причала, под прямым углом к плоту, покачивался на воде другой, погребальный. Вокруг него в свете факелов занимались торжественными приготовлениями пловцы; одни плавали, а другие осторожно перемещались посуху вокруг на перепончатых руках и ногах. По какому-то знаку хлопотавшие над нашим плавсредством рабочие прекратили разговоры, оставили свое занятие и переместились к погребальному плоту. Я почти ничего не видел за массой блестящих тел, но при моем приближении пловцы расступились, словно половинки занавеса.

Плот выглядел примитивнее некуда. На нем не было ни паруса, ни руля. Ему попросту предстояло плыть по воле волн – и вовсе не обязательно долго.

На плоту стоял катафалк – ажурный ящик из переплетенного китового уса. Его обвивали зеленые лианы, образуя кружевную связь между всеми частями плота и его содержимым. Возле углов катафалка возвышались на опорах четыре фонаря, а на нем самом, вытянувшись лицом к небу, покоилось мое тело, тоже частично обвитое лианами.

Было чрезвычайно странно смотреть на мертвую оболочку, в которой я когда-то обитал. Какое-то время, возможно с минуту, я полагал, что сумею сохранить хладнокровную объективность, будто меня вызвали в морг и попросили опознать труп человека, которого я знал, но не особо близко. Лежавшая передо мной версия Уоррена Клавэйна была мне одновременно знакома и незнакома. Я успел привыкнуть к тому отпечатку, которое наложило на мое тело время, особенно в последние годы жизни в Солнечном Доле. Сидра, однако, устранила некоторую его часть, и меня поразила исходившая от лежавшего на катафалке энергия. Не энергия юности, поскольку тело осталось старческим, но я выглядел намного моложе и сильнее, чем мысленный образ, который сам же и создал. Толстым я никогда не был, но сейчас мышцы, которые успели было сделаться дряблыми, четко вырисовывались под кожей. Меня готовили к суровому испытанию, которое так и не наступило. Или, возможно, оно заключалось именно в том, чтобы бросить вызов морю, презрев клятву моего брата.

Я выглядел совершенно безмятежно, лежа на спине с закрытыми глазами, – просто уснувший крепкий старик. От чего бы я ни умер – от утопления или от какого-то более сложного воздействия, – внешних повреждений не наблюдалось. Циновка, сплетенная из зелени, накрывала меня от бедер до груди, но я сильно сомневался, что она скрывает какие-либо травмы.

Внутри меня что-то внезапно оборвалось. От былой объективности не осталось и следа, и я почувствовал, как подкашиваются ноги. Меня подхватил Пинки. На катафалке покоилось не просто тело, не просто пустое вместилище, но я сам. Это была последняя вещественная нить, соединявшая меня с прежней жизнью – с той жизнью, когда я считал себя лучшим, чем был на самом деле; когда знал любовь и покой семейного круга, ощущал связь с маленьким, но вполне пристойным сообществом, которому отдал свои последние годы. В той жизни хватало хороших людей, хватало любви и дружбы, благодарности и доверия, служения и достоинства, ответственности и смирения. Казалось, от катафалка исходят бесчисленные мерцающие серебристые нити, связующие Мигеля де Рюйтера с его соплеменниками, а через них, посредством той же серебристой паутины, и со всем человечеством. Ничья жизнь не была никчемной, даже жизнь, основанная на лжи. Он создал нечто лучшее, чем тот материал, который ему дали.

«Ты хороший человек, и тебя любят».

Я понял, что рыдаю, оплакивая не себя, а этого мертвеца, которого провожали в последний путь. По иронии судьбы, соединившей наши личности в одном теле, я знал, что являюсь как жертвой, так и орудием преступления, и мог одновременно обвинять себя и утешать.

– Это была ошибка, – прошептал Пинки. – В следующий раз будешь слушать, что тебе говорят.

– Нет, не ошибка, – нашел в себе силы произнести я. – Мне нужно было здесь оказаться. Нужно было почувствовать.

– Я никогда не сомневался, что ты – это ты.

– Знаю.

– Но даже если бы у меня были сомнения, это полностью бы их развеяло. – Он повернулся к катафалку. – Ты должен его отпустить. Мы оба должны его отпустить.

– Он дал ниточку, связавшую тебя с Невилом. Теперь она порвалась.

– Я никогда от нее не зависел. – Он крепче сжал меня. – Но мы зависим от тебя. Попрощайся, Воин-Сидра.

К погребальному плоту в окружении придворных приблизились Иврил и Ринди. Их одежда в этот раз была более изысканной: на головах похожие на гребни уборы, а тела обмазаны светящимися красками. Встретившись со мной взглядом, они приступили к формальной части церемонии, произнося мрачно-торжественные речи, перемежавшиеся протяжным пением и медленными стонами, похожими на вой. Часть ритуала вершили подданные, а часть оставалась прерогативой короля и королевы. Смысл накатывавших звуковых волн до меня не доходил, но я в полной мере ощущал их эмоциональную силу. Вовсе не обязательно было владеть языком пловцов, чтобы понять слова прощания. Они не знали этого человека, не имели ни малейшего представления о его жизни, не вели перечня его добрых дел и прегрешений. Но он вошел в их море и умер от него, и даже если это был знак того, что он не внял предупреждениям, пловцы готовы были простить ему все грехи.

Наступила тишина.

Собравшись с духом, я высвободился из рук поддерживавшего меня Пинки.

– Пожалуйста, – заговорил я срывающимся от слез голосом, – скажите Иврил и Ринди, что этот человек был бы им благодарен. Не знаю, что именно было сказано, но чувствую: слова были добрыми. Это намного больше, чем мы ожидали, и намного больше, чем он заслужил. – Я дотронулся до горла. – Я знаю, потому что частичка его остается во мне, и он услышал. Вы оказали ему честь.

– Мы не стали бы злить Зеленого, проявив неуважение к его брату, – ответила через переводчиков Иврил. – Пусть даже брата все избегали.

Я кивнул, не желая ей противоречить, но, казалось, она пытается оправдать свои поминальные слова, распространяя их на любую погибшую в море душу – так, словно ее смутило собственное милосердие.

– В любом случае все хорошо.

– Тогда заверши обряд, – сказал Ринди.

Пловцы уже обрезали удерживавшие плот канаты. Другие, столпившись в воде с длинными шестами, готовились толкать плот к ведущей в море арке. Но прежде чем он оказался бы недосягаем, оставалось сделать кое-что еще. Придворные вынесли пылающий факел, который побывал в руках у королей, а затем был передан мне.

Я уже намеревался опустить его и поджечь плот, но, поколебавшись, повернулся к тому, кто был рядом со мной с тех пор, как мы покинули Первый лагерь.

– Это Пинки, – объявил я, обращаясь ко всем собравшимся. – Вы уже немного его знаете. Поверьте, вы могли бы провести с ним всю жизнь, но не узнали бы и десятой доли того, что он видел и совершил. Он был другом моего брата в последние дни его жизни, верным и преданным другом, а когда брат обратился к нему с просьбой сделать то, что могло бы показаться немыслимым для любого из друзей, Пинки не дрогнул. Не случись этого, вся наша история – как и ваша – пошла бы совершенно иначе. Тот день оставил в его жизни неизгладимый след. Но когда наши с братом разумы соприкасались – когда со мной говорил Зеленый, – он лишь попросил передать Пинки свою благодарность и признательность. Я несправедливо поступал со своим братом, и некоторые мои грехи не заслуживают прощения. Но если нас что-то и объединяет, то это наш общий друг Пинки. – Я кивнул в сторону моего тела. – Он знал этого человека. Знакомство продлилось меньше, чем оба могли бы надеяться, но успело вырасти в крепкую дружбу. Поэтому именно он должен взять этот факел.

Я протянул факел, с волнением ожидая реакции Пинки, и был рад, когда он не оттолкнул мою руку.

– Я свинья, – застенчиво проговорил он, а затем указал на меня. – Она… нечто иное. Так же, как и вы. Баррас, Роза-или-Нет… У каждого из нас есть своя история о том, как мы тут оказались и что сделало нас теми, кто мы есть. Так же, как и у того, кого вы зовете Зеленым. Хотите моего совета? Чуть меньше бойтесь стариковского нрава. Он куда больше лает, чем кусает, и Арарат не только его планета, но и ваша. – Он вздрогнул, будто только что совершил важнейшее открытие. – В общем, я хочу сказать, что все мы странные создания. Свиньи, морской народ, полусочленители… Но мы каким-то образом существуем, мы пока не умерли. Наверняка ведь это что-то значит? Мы не собираемся умирать. Мы держимся. Мы смесь всевозможных идей и образов жизни; мы ссоримся; от некоторых из нас дурновато пахнет… Собственно, от некоторых по-настоящему воняет, но главное – мы не сборище одинаковых черных кубиков с единственной идеей – захватить Вселенную. Порой мы бываем неприятны и в чем-то ущербны, порой совершаем дурацкие ошибки, но мы не машины, слишком тупые, чтобы понять, что их программа больше не имеет никакого смысла. Мы люди. Рыболюди, свинолюди, люди-люди, зомби-пауко-люди… Без обид, Воин-Сидра.

– Мне доводилось слышать и похуже.

– И мы никуда не деваемся. Может, мы всего лишь грязное пятно, но что с того? Множество пятен образуют Вселенную. И с нами пока не покончено.

Факел продолжал гореть, но пламя уже колебалось и темнело, и я замечал озабоченные взгляды придворных. Вероятно, ни на одной из предыдущих погребальных церемоний им не приходилось иметь дела с чрезмерно болтливым свином, и каких-либо мер на этот случай у них не предусматривалось.

– Скоро будет покончено, если ты не подожжешь эту штуку, – шепнул я.

– Уж ободряющие слова у тебя всегда найдутся.

Наклонившись, он коснулся факелом катафалка. Плот не вспыхнул мгновенно – лишь вдоль лиан побежал поток искр. Видимо, они были пропитаны медленно горящим составом – тем же, что использовался для факелов и свечей. Ближайший пловец забрал у Пинки факел и ткнул им в плот в нескольких местах, чтобы огонь горел симметрично. Затем он вернул факел Пинки, а тот передал его мне – уже угасающий, коптящий.

Плот вспыхнул ярче, окутанный огненной сеткой. Пловцы направляли его, ловко подталкивая шестами. Пламя охватило одну сторону катафалка, а затем покоящееся на нем тело. Я смотрел, пока мог, но когда кожа на моем лице начала лопаться и чернеть, я понял, что больше не в состоянии этого выносить. Не отворачивался, боясь обидеть хозяев, так что обошелся сощуренными веками и периферийным зрением.

К тому времени плот был уже почти у арки. Огненные языки взметнулись к небу, будто пара лебединых крыльев, окутав тело и подсветив ворота. С десяток пловцов двигались следом на почтительном расстоянии, иногда подталкивая плот шестом, а так их вполне устраивало, что он следует течениям, проходящим через Марл. Пламя отражалось в волнующемся море, искры бросали вызов звездам.

– Не такой уж плохой конец, – тихо сказал я Пинки.

– Он отдал свой долг.

– Думаешь, старик бы с тобой согласился?

– Думаю, да.

– Ответ верен, – пробормотал я.

В последний раз взглянув из-под прищуренных век на свое бывшее тело, прежде чем стены арки скрыли его из виду, я бросил погасший факел в воду. Я не знал, соответствует ли это обычаям пловцов, но чувствовал, что вправе так поступить.

А потом я отвернулся от моря. Во время похорон я ощутил, что во мне завершился некий объединяющий химический процесс. Жидкости перемешались, став неразделимыми. Сидра была мертва – как и Уоррен.

Я стал… стала единым целым.

Воином-Сидрой.

Мы вернулись в Первый лагерь. Путешествие оказалось не столь тяжелым, как я ожидала, – дул попутный ветер, и море было спокойным. Я подумала о тех секундах, которых хватило бы «Косе», чтобы пересечь это водное пространство, и которые, вероятно, могли бы на что-то повлиять в каких-то будущих расчетах. Но даже если корабль и был готов к полету, призвать его я не имела возможности, – чтобы ощутить его мысленный шепот, требовалось находиться гораздо ближе к Первому лагерю. К тому же я решила, что не простила бы себе, если бы, прожив две долгие жизни, ни разу не поплавала под парусом.

Баррас, Пинки и Роза-или-Нет сошли на берег первыми – им предстояло подготовить довольно-таки деликатную почву для дальнейшего. За ними последовала делегация пловцов, а затем на сушу сошла я, сосредоточив на себе множество взглядов. Вряд ли стоило просить свиней безоговорочно признать, кем я теперь являюсь, так что я сочла за лучшее держаться в стороне и говорить как можно меньше, оставив на долю беженцев более сложную задачу: определиться, с кем им связывать свои надежды – со мной или с морем.

За день что-либо решить было нереально, но какие-то шаги предпринять уже можно. Продолжать приготовления к новому заселению Первого лагеря не имело смысла, и их прекратили. Далеко не всем пришлось по душе, что их труд пропал впустую. Баррас и Пинки сообщили, что некоторые из оживленных свиней не соглашались бросать работу, но в этом отношении я была только рада применить власть. Я уже видела, на что способен в ярости мой брат – или брат Уоррена? – и не сомневалась, что остаться на этих камнях никому не позволят.

Вернувшись на «Косу», я велела роботам начать утилизацию всех использованных материалов, даже если для этого придется разбирать на части столы и стулья. Я оставила лишь минимум удобств, требовавшихся для обеспечения комфорта еще на пять дней – срок, который я дала оживленным, чтобы они решили свою судьбу. Остальных, все еще спавших, предстояло разбудить и опросить. Но если первые двенадцать сумеют прийти к единому мнению, пусть и не вполне единогласно, это может подтолкнуть остальных к более быстрому принятию решения.

Я поклялась не высказывать собственного мнения. Поскольку оставаться на Арарате я не собиралась, занимать ту или иную позицию выглядело бы с моей стороны лицемерием. И что бы ни выбрали свиньи, я им не позавидую. Если они снова отправятся с нами в космос, им придется нелегко, и нет никакой уверенности, что они останутся в живых. Но вряд ли кто-то без колебаний согласится утонуть и затем возродиться в чужом теле. Даже пловцы лишь отделывались заверениями, что море с радостью примет свиней и изменит их для новой жизни на Арарате. Меня злило, что они предложили этот вариант, не дав никаких гарантий успеха. Раньше все было проще.

Так что я была только рада возможности отвлечься, находясь на борту «Косы» и возвращая ее к жизни. С кораблем за время моего отсутствия ничего не случилось. Сперва я опасалась, что он не признает моих полномочий, приняв меня за самозванку, которая лишь выглядит и говорит, как Сидра, или что станет реагировать на ограниченный набор команд, выделенный для Уоррена Клавэйна. Но корабль встретил меня с безоговорочной щенячьей преданностью, охотно продемонстрировав график проведенного ремонта и те давно планировавшиеся усовершенствования, которым он подверг себя в предоставленное ему время. Он был практически готов к полету. Собственно, большую часть оставшихся ремонтных работ можно будет завершить и в пути.

– Хороший корабль, – пробормотала я.

Направившись в лазарет, я подвергла себя полной диагностической проверке, включая глубокое нейросканирование. Жонглеры нисколько не изменили меня внешне, однако выяснить, что произошло у меня внутри, было сложнее. Обширные области моей уникальной мозговой структуры трансформировались, восприняв воспоминания и черты личности Уоррена Клавэйна. Вряд ли легко было понять, какую часть воспоминаний Сидры пришлось стереть или сократить, чтобы освободить место для новых, – если только я не наткнусь на некую странную пустоту внутри себя. Я ожидала, что после встречи с жонглерами от меня останется меньше, чем прежде, так что не особо страдала от того, что чем-то пришлось пожертвовать. Воспоминания походили скорее на голограмму, распределенную среди множества встроенных кодирующих структур, а вовсе не на цифровую книгу с чистыми страницами, но жонглеры умели разбирать разум на части и вновь его собирать также и на голографическом уровне. Человеческая наука не могла полностью изгнать то или иное воспоминание, не оставив смутных следов, но методы жонглеров вполне были на это способны.

Как только сканирование завершилось, я вернулась в рубку управления и просмотрела результаты, увеличивая и пролистывая собственные изображения – без кожи и в разрезе, цветистые выбросы структур головного мозга. Все мои нейродополнения оставались на месте – серебристо мерцающие имплантаты и связи, свидетельствовавшие о том, что мой мозг, по крайней мере отчасти, является творением нейромедицины сочленителей.

В самом ли деле они не пострадали, или меня подводит моя несовершенная память? Я проверила более ранние сканы в базе данных «Косы». Хотя мои органические ткани подверглись некоторым изменениям – области мозга расширялись и уменьшались, будто спорящие о новых границах городские районы, – но имплантаты остались прежними. Воин-Сидра в этом отношении ничем не отличалась от Сидры. Все мои способности никуда не делись.

Что насчет остального? Того, что важнее всего?

Осталось ли оно внутри меня?

Я усилила глубину и разрешение сканов, снимая с себя слои, пока в тумане из тканей и костей не возникли очертания чего-то твердого, металлического.

Оно было на месте, в целости и сохранности.

Хорошо.

«Ты скоро нам понадобишься, – подумала я. – На Харибде».

Что-то внезапно вернуло меня к реальности. Это была «Коса», пытавшаяся привлечь мое внимание негромким повторяющимся сигналом датчиков.

Глава 30

Я созвала на совещание Пинки, Барраса, Розу-или-Нет и делегацию пловцов.

Они сидели полукругом у берега, а я, опустившись на корточки, пыталась сообразить, как лучше сообщить им новость, одновременно радостную и тревожную, и насколько эта новость может разрушить наши и без того пошедшие трещинами планы.

– Волки? – спросил Пинки, вглядываясь в мое лицо.

– Не волки, – ответила я. – По крайней мере, в ближайших окрестностях, откуда стоило бы ждать неприятностей, признаков ингибиторов нет.

– Тогда что? – спросила Роза-или-Нет.

– Не хочу раньше времени пробуждать надежду ни у кого из вас. В данный момент мне известно лишь то, что смог сообщить корабль на основании крайне слабых показаний датчиков. И я должна вам рассказать. Если мы решим, что информации можно верить, у нас не останется выбора, кроме как действовать, причем немедленно.

Пинки поскреб остаток уха:

– Никак не возьму в толк, о чем речь.

– Рад, что ты это сказал, – кивнул Баррас.

Я набрала в грудь воздуха:

– Возможно, леди Арэх жива. «Коса» поймала слабый движущийся сигнал, совпадающий с тем, что испускают маячки наших скафандров.

Как я и ожидала, наступила тишина. Я видела, как напрягся Пинки, собираясь первым прокомментировать мои слова, но сдержался усилием воли, не желая подвергнуться насмешкам за то, что поверил чересчур поспешно.

– Ты говорила, что она погибла внутри звезды, – сказал Баррас.

– Да, – кивнула я. – В фотосфере Яркого Солнца, когда мы завершали торможение. Но все дело в том, что, когда это случилось, мы двигались очень быстро, быстрее скорости убегания от звезды. Когда леди Арэх отделилась от корабля, она двигалась с той же скоростью, что и мы, и если ей повезло живой вырваться из фотосферы, из поля тяготения звезды в открытый космос… возможно, она продолжает лететь, причем намного быстрее, чем «Коса». Она должна была миновать Арарат задолго до нашего прибытия. – Я кивнула в сторону полосы жемчужного неба над горизонтом. – Траектория совпадает, погрешность минимальная. Сигнал движется с той же скоростью и в том же направлении.

– Если все совпадает, да, – сказала Роза-или-Нет, – если все совпадает… почему мы ее еще не ищем?

– Потому что с любой разумной точки зрения ее не должно быть в живых. Я знаю возможности моих скафандров. Для леди Арэх и без того было опасно выходить на корпус корабля, хотя там ее защищала бронеткань, а также отчасти криоарифметические устройства, забиравшие тепло через подошвы. Но когда она сорвалась… – Я покачала головой, поняв свою ошибку. – Я не учла одну возможность. Леди Арэх вышла наружу, потому что у нас возникла проблема с девятым камнем. Когда он пропал, я решила, что он отвалился и улетел по своей собственной траектории.

– Но леди Арэх выжила, – сказал Пинки.

– Да, – кивнула я.

– То есть она забрала камень, да и да? – спросила Роза-или-Нет.

– Иначе она не смогла бы продержаться достаточно долго, чтобы покинуть поле тяготения Яркого Солнца. В первый раз показав нам камень у себя в цитадели, она заявила, что его недостаточно, чтобы защитить корабль. Но добавила, что его вполне хватит, чтобы защитить одиночный скафандр. Наверняка именно это и случилось: сорвавшись с корпуса, она сумела забрать камень. Бронеткань окутала скафандр, как вторая кожа. На леди Арэх по-прежнему воздействовали адские силы, но, поскольку она двигалась с большой скоростью, они быстро остались позади.

– Но ее никак не защищала криоарифметика, – заметил Пинки.

– Да, никак. Но леди Арэх говорила, что гидеоновы камни тоже обладают некоторыми теплозащитными свойствами. В сочетании с аварийной системой жизнеобеспечения скафандра и его амортизационными качествами… Я вполне верю, что она выжила.

– Но до сих пор она молчала, – сказал Баррас.

– У меня две версии. Либо она знала об активности волков и воздерживалась от подачи сигнала, либо скафандр только сейчас привел ее в сознание. Хотя первое, пожалуй, довольно-таки маловероятно.

Пинки вонзил в меня взгляд со всей силой, на какую только был способен:

– Хорошо бы это не оказалось лишь миражом, Воин-Сидра.

– Искренне надеюсь, что не окажется.

– Мне нужно нечто большее, чем просто надежда.

– Как и всем нам. Именно поэтому я выступаю за то, чтобы немедленно стартовать. Неизвестно, сколько еще способна продержаться система жизнеобеспечения скафандра и в каком состоянии леди Арэх. Сигнал слишком слаб даже с учетом дистанции.

Пинки беспокойно взглянул на Барраса, затем снова на меня:

– Под «немедленно» ты подразумеваешь…

– Ближайшие двадцать шесть часов, – ответила я. – Чем раньше, тем лучше. И боюсь, не может быть и речи о том, чтобы найти леди Арэх и вернуться на Арарат. Каждый раз, когда мы пролетаем через эту систему или оказываемся на этой планете, мы подвергаем опасности себя и всех ее обитателей. Поэтому мы улетим насовсем. И тем, кто не окажется на «Косе», придется учиться жить здесь, со всеми вытекающими.

– Для кого-то выбор, и без того непростой, становится еще сложнее. – заметил Пинки.

– Не уверен, – медленно покачал головой Баррас. – Мне кажется, это даже к лучшему. Мы можем еще несколько недель спорить, остаться здесь или улететь, но так и не примем решения. А теперь речь идет о спасении жизни, причем жизни леди Арэх… – Он поднялся на ноги среди круга собравшихся. – Мы поставим в известность остальных. Но что касается меня, то я уже решил. Вы подарили нам планету, на которой можно жить, и во многих отношениях здесь гораздо лучше, чем там, где мы жили раньше. И я верю, что здешний народ нам поможет.

Пловцы до этого лишь слушали, не высказывая никаких мнений или замечаний.

– Путь в море нелегок, – сказал один из них. – Но многие его прошли.

– Мы будем рядом, чтобы провести вас по этому пути, – добавил другой.

Роза-или-Нет встала возле Барраса:

– Баррас говорит, что остальные должны проголосовать. Но чем раньше вы сможете улететь, тем лучше.

– На «Косе» хватит места для каждого, кто захочет отправиться с нами, – сказала я, отметив, что Роза-или-Нет уже связала свою судьбу с остающимися. – Не важно, стартуем мы через двадцать шесть часов или через тринадцать, но обещание остается в силе.

– Я доведу это обещание до каждого, – сказал Баррас. – Но я хорошо знаю свиней и не сомневаюсь в том, каким будет их выбор. Они готовы присоединиться к пловцам.

– Не все, – возразила я.

– Сомневающиеся поймут. Имя леди Арэх всегда многое значило в Свинарнике, и они захотят сделать для нее все возможное. А задержка даже на считаные часы никак ей не поможет.

– Принуждать никого нельзя, – сказала я.

Баррас отмахнулся:

– Готовь корабль к отлету, Воин-Сидра. И ты, Пинки, тоже займись делом, поскольку тебе предстоит составить ей компанию.

Пинки пнул покрытый зеленой слизью камень:

– А я только-только начал привыкать к этому месту.

На все ушло тринадцать часов. Баррас был прав, обещая единогласное решение, каким бы способом оно ни было достигнуто.

Я стояла на спине корабля, глядя, как Пинки обнимает Розу-или-Нет, шепча что-то человеческой женщине. Наконец он повернулся и вскарабкался по похожим на ступени выступам на корпусе, после чего коротко помахал Баррасу и остальным, возможно внушая несбыточные надежды.

Все происходило настолько быстро, что я испытывала чувство вины. Я верила в добрые намерения пловцов и в то, что они сделают все возможное для своей новой паствы. И тем не менее судьба тех, кого мы оставляли на планете, была полна неопределенности. В утешение себе я могла сказать, что наше будущее, пожалуй, столь же туманно. Но появление среди нас леди Арэх, безусловно, добавит нам надежды, и потому мы вынуждены улететь, причем каждый час нашей задержки – это еще один час, на который сократится ресурс ее скафандра.

– Мне жаль, что все так закончилось, – сказала я Розе-или-Нет, – и что у нас не осталось иного выбора. Но мне не жаль взваливать на тебя это бремя. Думаю, ты выдержишь. Думаю, ты не менее сильна, чем любой из нас.

Она отвела взгляд, будто ее обожгла моя похвала.

– Найди для нас леди Арэх, воистину да.

– Обязательно найду, – пообещала я, искренне веря в свои слова. – А когда доберемся до Харибды и получим то, что нам нужно, мы вернемся на Арарат.

– Все будет уже не так, да и да.

– Скорее всего. Но я знаю, что вам тут будет лучше. Мне жаль Снежинку, Омори и остальных; они были твоими друзьями точно так же, как и друзьями Пинки. Но мы постараемся, чтобы их жертва не стала напрасной.

– Ты никогда не спрашивала, как меня зовут по-настоящему, Воин-Сидра.

– А должна была?

– Многие спрашивают, воистину да. Оно кажется им… – Роза-или-Нет слегка стукнула себя по виску, будто в голове заклинило шестеренку. – Оно кажется им странным.

– Возможно. Но в странностях нет ничего плохого. Взгляни хотя бы на меня.

– Да, я смотрю на тебя, Воин-Сидра, – кивнула она и сразу добавила, будто продолжая ту же мысль: – В Свинарнике была одна свинья. После того что я с ней сделала, она не смогла бы жить. Но она никогда меня не винила. Она простила меня, да. Да и да.

– Ее звали Роза? – мягко спросила я.

– Или нет. Никто точно не знал. У нее к тому времени не было языка.

Что-то во мне напряглось, как заведенная пружина.

– Тебя заставили вырезать ей язык?

– Воистину да.

– Прости. Мне жаль, что тебя заставляли так поступать.

– Потом, когда у меня появился шанс бежать, именно она помогла мне выбраться. Она знала, что самой ей не уйти. И знала, что с ней сделает Свиная королева. – За единственным глазом, оставшимся у Розы-или-Нет, разыгрывалась кошмарная сцена. – Да, да и да. И я сказала, что возьму ее имя. Я не могла взять ее с собой, но могла взять ее имя. Я сказала, что всегда буду Розой-или-Нет, и никем другим. – Она взглянула на море. – Как думаешь, я буду все помнить, когда оно меня изменит?

– Думаю, ты будешь помнить все, что имеет для тебя значение, – сказала я. – И Роза… Роза-или-Нет? Спасибо тебе за все.

– Иди, Воин-Сидра. – В ее голосе зазвучала суровая нотка. – Иди и спаси леди Арэх. Да.

– Да, – ответила я.

– Воистину да.

Покончив с прощальными словами, мы с Пинки вошли в корабль и закрыли шлюз. Несколько минут оба молчали – слишком многое хотелось сказать, но никто не знал, с чего начать. Сам акт нашего отлета казался чем-то величественным, монументальным. У меня вдруг возникло ощущение, будто мы сняли с себя одну ответственность и тут же взвалили другую – отвернулись от друзей ради спасения женщины, которой грозит гибель.

Меня радовала возможность сосредоточиться на технических проблемах корабля. Вместо того чтобы сразу же стартовать, я открыла отверстия в бортах «Косы», и та начала всасывать морскую воду – пропущенная через гипералмазные компрессоры, вода послужит топливом для реактивной тяги. Постепенно водоросли выпустили корабль из своей хватки, и мы отплыли от Первого лагеря. Я дождалась, когда мы окажемся в километре от собравшихся на берегу зрителей, и подняла «Косу» над морем, все так же используя реактивную тягу компрессоров. Описав прощальный круг над Первым лагерем, мы устремились в космос, почти не потревожив атмосферу. Темноприводы и криоарифметические устройства делали нас незаметными для волков.

– Все у них будет хорошо, – наконец сказал Пинки.

– Обязательно будет, – согласилась я.

Но Пинки почти сразу же разрушил мою хрупкую уверенность, сказав лишь одно слово:

– Надеюсь.

Леди Арэх проделала путь в пятьсот миллионов километров по почти прямой траектории, с минимальным отклонением из-за гравитационного воздействия звезды и ближайших к ней планет, а также слабого влияния звезды-близнеца. Мы могли нагнать ее, в каком бы направлении она ни двигалась. Оказалось, что она летела в сторону небесного квадранта, в котором располагалась Харибда. Иначе как везением это назвать было нельзя: тут и экономия времени, и минимальные изменения скорости, без которых не обойтись, пока мы остаемся в звездном окружении Яркого Солнца.

«Коса» могла пройти через точку, где окажется леди Арэх, через пару дней после отлета с Арарата, но из-за необходимости уравнять скорость требовалось больше времени. Чтобы приблизиться к источнику сигнала, нужна была неделя с лишним. В последние два дня сигнал слабел, а периоды молчания удлинялись. Впрочем, он и не играл уже существенной роли. Мы с Пинки сузили радиус области, где могла находиться леди Арэх, до десяти километров; добравшись туда, мы воспользуемся пассивными датчиками для поиска скафандра.

Пинки тревожился из-за ослабевающего сигнала. Я ему сочувствовала, но приободрить ничем не могла. Он однажды пережил потерю леди Арэх, потом ему вернули надежду, что она все еще жива, а теперь его сила духа подвергалась очередному испытанию при мысли, что он может найти дрейфующее в космосе мертвое тело.

– Вряд ли Вселенная так с нами поступит, – прошептала я. – Может, она и безразлична, но на самом деле не жестока.

Кажется, на какое-то мгновение я и впрямь в это поверила.

Еще через пятьдесят два часа леди Арэх смолкла. За последующие двое суток мы с Пинки, кажется, не обменялись ни единым словом. Не то чтобы мы упали духом, но нервы обоих были напряжены до предела.

Наконец «Коса» заметила леди Арэх – движущееся теплое пятнышко величиной с человека. Достаточно ли теплое, чтобы быть живым? Я предпочла об этом не размышлять. Не столь давно леди Арэх побывала внутри звезды; возможно, мы наблюдали лишь медленное угасание огарка, падающей в космическую бездну искорки.

Я вела «Косу», пока мы не оказались примерно в километре. Хотя мы давно покинули орбиту Арарата, сияния Яркого Солнца еще хватало, чтобы освещать скафандр. Мы с Пинки молча следили за ним, медленно вращающимся, из рубки управления. Прежде я представляла себе, как леди Арэх мчится в космосе, повернувшись визором к звездам, но реальность оказалась не столь величественной. В какой-то момент скафандр закувыркался, но никаких других движений заметно не было. «Коса» фиксировала активность некоторых систем скафандра, улавливала тепловые и электромагнитные сигналы, но для моих нейроощущений он оставался полностью немым. Диагностические запросы не получали ответа. Не ощущалась и какая-либо деятельность мозга леди Арэх. Лишь одно обстоятельство давало нам какую-никакую надежду: леди Арэх сжалась в позе эмбриона, прижав что-то к животу. Наверное, девятый камень был при ней, хотя никаких признаков бронеткани не наблюдалось.

– Пойду я, – без предисловий заявил Пинки.

Я не стала спорить. К этому времени он достаточно освоил управление скафандром и шлюзом. Несколько минут спустя я уже смотрела, как он удаляется от корабля в сторону кувыркающегося силуэта, используя маневровые двигатели. Естественно, его скафандр был меньше, чем у леди Арэх, и поначалу ему не удавалось остановить вращение, но с помощью выбросов холодного газа он наконец стабилизировал и себя, и ее, а затем начал буксировать никак не реагирующий скафандр на корабль. Я облегченно вздохнула – дело сделано, теперь мы можем уйти в глубокий космос. И все же я нервничала, пока не закрылся шлюз.

Доверив «Косе» какое-то время управляться самой и предпочтя ничего не оставлять на долю роботов, я спустилась к шлюзу и встретила появившегося оттуда Пинки. Он тащил за собой второй скафандр, что было непросто даже в условиях временной невесомости.

– Плохо дело, – сказала я, оценивая видимые повреждения.

Внешний слой почернел и покрылся пузырями, наименее пострадавшие части отливали бронзой. Визор подернулся туманом, никакие индикаторы не горели. Я медленно вздохнула, напомнив себе, что у леди Арэх вряд ли имелись причины включать видимость индикаторов в настройках системы.

– Сам вижу, что ничего хорошего. – Пинки уже выбрался из скафандра, и тот самостоятельно вернулся на отведенное ему место. – Может, расскажешь о том, чего я не могу увидеть собственными глазами, Воин-Сидра?

Скафандр не открылся автоматически. Осторожно разжав руки леди Арэх, я извлекла из них гидеонов камень и ощупала его голыми пальцами, вновь почувствовав знакомые шершавость, твердость и холод. Внутри все так же пульсировал алый огонек, хотя и слабо.

– Он спит, – тихо проговорила я. – Но вряд ли мертв. Думаю, отдал немало сил, унося ее от Яркого Солнца, и теперь пребывает в восстановительной фазе.

– Леди Арэх нуждалась в нем, после того как улетела от звезды?

На этот вопрос у меня не нашлось уверенного ответа.

– Она летела достаточно быстро, и ее защищал только скафандр. Бронеткань пригодилась бы при встрече с микрометеоритами. Но ни с чем крупным она встретиться не могла.

– Иначе бы ее здесь не было.

– Бронеткань предохранила бы ее, но вряд ли смогла бы помочь при внезапном торможении. – Я провела ладонью над обгорелой поверхностью скафандра. – Повреждения на вид серьезные, и ясно, что скафандр не располагал ни запасом энергии, ни материалами, чтобы их залечить. Но это ничего не говорит о том, что внутри.

Пинки посмотрел на меня или, вернее, в точку на лбу чуть выше глаз:

– Ты все еще ничего не чувствуешь?

– Нет.

– Скафандр ведь должен был раскрыться сам?

– Не должен, если он не знает, где находится или что произошло. Может, его датчики сильно повреждены и он считает, что все еще дрейфует в вакууме. – Хмурясь, я применяла разные управляющие протоколы в попытках преодолеть вполне разумный инстинкт скафандра, требовавший сохранить жизнь его обитателя. Но мои сигналы не вызывали никакого отклика, будто утратившие свою силу заклинания.

Я тяжело вздохнула.

– Что? – спросил Пинки.

– Придется резать. Другого выхода нет. Скафандр мертв, не считая слабой низкоуровневой функциональности, которая может означать все что угодно или ничего не означать.

– Умеешь ты порадовать, Воин-Сидра.

Нужно было как-то его отвлечь.

– Сходи в оружейный архив, Пинки. Принеси ножи и резаки ближнего действия. Может, даже бозерный пистолет.

– Это приказ?

– Дружеская просьба.

Он на секунду задумался.

– Ладно.

Свин ушел, что мне и требовалось. Естественно, ни в каком дополнительном оборудовании я не нуждалась – все необходимое для вскрытия уже имелось в самих скафандрах. Вызвав свободный скафандр, я вошла в него и провела минимальные тесты, затем отсоединила шлем и отложила в сторону. Сейчас мне были нужны лишь встроенные инструменты и оружие, и я решила, что Пинки будет легче, если он увидит мое лицо, вернувшись до того, как я закончу.

Усевшись верхом на леди Арэх, я приказала моей правой перчатке включить функцию резака. Указательный палец удлинился, его кончик расплющился и заострился, обретя форму скальпеля. Коснувшись лезвием верхушки шлема леди Арэх, я осторожно, медленно сделала разрез, при этом следила за поступающими от резака диагностическими данными. Перчатка слегка вибрировала – это работали скрытые в лезвии микроскопические механизмы. Являясь одновременно инструментом и лабораторией, лезвие бы отключилось, едва встретив нечто похожее на живую ткань. Чрезмерно полагаться на его безотказность я, однако, не осмеливалась.

Лезвие с умеренным сопротивлением рассекало слои скафандра, чему помогала совместимость технологии и общие принципы, на которых та была основана. Судя по данным диагностики, оболочка скафандра обуглилась лишь на несколько миллиметров, и чем глубже погружался резак, тем меньше были повреждения. Это радовало. Внутренние слои, непосредственно граничившие с полостью для тела, имели обычную структуру. Скафандр леди Арэх никак не сопротивлялся моему вторжению.

Я прорезала узкую щель вдоль визора, через шейное сочленение и верхнюю часть груди. От поврежденных слоев скафандра исходил запах, такой едкий, что жгло в глазах. Все это время я ждала, что в нос ударит нечто ужасное – вонь жареной или разлагающейся плоти.

Пройдясь по животу леди Арэх, я остановилась на уровне ее бедер. Щель все так же выглядела черной линией, края почти соприкасались. Я выключила инструмент, вернула перчатку в исходное состояние. Оглядываясь на вход в помещение для скафандров, откуда мог вот-вот появиться Пинки, я просунула пальцы в щель над грудной клеткой. Потребовались немалые усилия, с которыми мои мышцы вряд ли справились бы в одиночку, но скафандр наконец поддался с шипением и треском. Щель расширилась, и вырвавшаяся из него вонь едва не заставила меня отшатнуться. Я закашлялась, отгоняя ладонью смрад от ноздрей, но это не был запах тела, пострадавшего от огня или гниения. Это были всего лишь последствия многодневного пребывания человека в скафандре с отказавшими системами фильтрации и переработки отходов.

Всего лишь естественный результат жизнедеятельности.

Я вытащила леди Арэх из скафандра. Покрытая склизкой массой, она была похожа на новорожденного. И никак не реагировала, но была жива, хотя и без сознания.

– Ах ты…

Я повернулась к Пинки:

– Ни слова, Скорп! Ни единого долбаного слова!

– Ты меня обманула, сволочь!

– Зато тебе не пришлось вскрывать скафандр. – Я отвела волосы леди Арэх со лба. – Я не знала, что́ мы найдем. Если бы все оказалось безнадежно, то мне не хотелось бы, чтобы ты ее увидел. Ты и так уже видел достаточно. И достаточно пережил.

Его злость отчасти угасла, но грудь продолжала тяжело вздыматься, а руки крепко сжимали превосходный набор режущих устройств, с которыми он вернулся.

– А если я сейчас разрежу тебя на куски?

– Можешь попробовать. – Я прижалась лбом ко лбу леди Арэх, обняв ее, как последнюю надежду и опору во Вселенной. – Есть! Ощущается деятельность мозга. Она жива.

Мои глаза были закрыты. Я чувствовала, как ее кожа липнет к моей. Амортизирующий гель, находившийся в ее скафандре, когда она вышла из «Косы», превратился в вязкую, комковатую, жирную грязь.

– Она жива.

– Хочу, чтобы она жила, – буркнул Пинки и выпустил из пальцев резаки, которые тут же поплыли прочь.

Леди Арэх вернулась к нам три дня спустя.

Мы с Пинки ждали, дежуря у ее койки. Наблюдали за ней часами, почти не разговаривая. После того как мы выловили скафандр, «Коса» постоянно ускорялась, и я рассчитывала, что на оставшемся пути до Харибды не возникнет никаких осложнений.

– Пинки, – произнесла леди Арэх, увидев свина. – Дорогой мой Пинки! Ты все-таки меня нашел. Или какая-то незарегистрированная часть моего мозга создает очень правдоподобную фантазию.

Пинки ущипнул себя:

– Кажется, я настоящий.

– Мне тоже так кажется. Сколько прошло времени?

– Двадцать шесть дней, – ответил он. – Ты летела сквозь систему со скоростью несколько сотен километров в секунду. Мы подобрали тебя три дня назад, и ты только сейчас очнулась. Сколько всего времени пробыла без сознания, мы не знаем.

– Камень был у меня?

– Да, вернулся в коллекцию.

– Хорошо. Неизвестно, на что мы можем рассчитывать с девятью, но с восемью вообще не было шансов.

– Вижу, талант повышать наш моральный дух не утрачен, твоя светлость.

– Ты тоже не утратил таланта напоминать о пределах моих возможностей, Пинки, – улыбнулась она. – За что я по-прежнему тебе благодарна. – Затем она обратилась ко мне: – Я тебя чувствовала, Клепсидра. Ты пыталась вытащить меня на свет. Спасибо.

– Ты слишком долго пробыла в скафандре, – сказала я.

– Наверняка ты видела, в каком он состоянии. Последнее, на что он был способен, – поддерживать во мне жизнь, и даже за нее в конце пришлось сражаться.

– Твой сигнал ослабевал.

– Я сама уменьшила его интенсивность, чтобы сберечь энергию. Рискнула, рассчитывая, что ты уже обнаружила сигнал, когда он был сильным. Надеялась, что твой корабль приближается к тому месту, где я нахожусь.

– В самом деле рискованно.

– Зато теперь ты можешь мной восхищаться. Пан или пропал, без вариантов. – Она чуть наклонила голову. – Да, это действительно ты, Клепсидра. Но что-то изменилось. – Внезапно ее взгляд встревоженно заметался. – Где Клавэйн? Я ожидала увидеть и его.

– На Арарате кое-что произошло, – сказал Пинки.

– Вы получили информацию?

– Да, – ответила я, слегка опешив от столь прямого вопроса. – И она вполне надежна. Мы знаем, где наша цель, и уже летим к ней. Как только корабль объявит, что ты достаточно здорова, мы погрузимся в криосон.

– Клавэйн поплыл?

Я кивнула:

– Клавэйн поплыл.

– И его встреча с братом состоялась?

– Состоялась моя встреча с братом, леди Арэх.

Нахмурившись, она смотрела на меня – сперва озадаченно, потом с сомнением, а затем будто начиная что-то понимать.

– Ох, Клепсидра…

– Вот уж действительно – ох.

– Кем ты стала?

– Тем, чего прежде не существовало. Чем-то новым во Вселенной.

– До чего же странные наступают времена…

– И это говорит женщина, которую выплюнула звезда, – проворчал Пинки.

Часть седьмая