Е. П.: Да, но слушайте дальше.
«В начале двадцатого века в верхней части села Джгерда, поселке Джгярда-Ахуца, примыкающем к Кодорскому хребту, среди местного абхазского населения расселяют турецких крестьян из Османской империи, которые занимаются здесь табаководством. В советский период местные турки довольно быстро ассимилируются в абхазской среде…»
М. Г.: Перебью: ну как не вспомнить фрагмент «Сандро из Чегема»:
«В этот незабываемый летний день шло соревнование между низальщицами табака двух табаководческих бригад села Чегем. Соперницы, одна из них — пятнадцатилетняя дочь дяди Сандро, Тали, или Талико, или Таликошка, другая — девятнадцатилетняя внучка охотника Тендела, Цица, разыгрывали между собой первый чегемский патефон с полным набором пластинок „Доклад тов. Сталина И. В. на Чрезвычайном Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года о проекте Конституции СССР“».
Знатный приз!
Е. П.: Но вот что интересно. Историки пишут: «…в 1960-е годы всё население Джгярда-Ахуца покидает поселок из-за его нерентабельности и оседает в основном в более низменной части Джгерды. Местность Джгярда-Ахуца (в переводе с абхазского „джгердинское подгорье“) и в настоящее время не заселена». Почему село, по сути, погибло? Тут не обошлось без политики Хрущева. Это при нем по всей стране стали ликвидировать неперспективные деревни, сливать, укрупнять колхозы. Сколько об этом писали русские «деревенщики»! И в Абхазии было то же самое. Волюнтаризм, правильно сказано. В «Созвездии Козлотура» молодой Фазиль припечатал все эти эксперименты. Может быть, и гибель села, откуда родом его мать и многочисленная родня, стояла у него перед глазами. Ведь «Созвездие» писалось как раз в середине шестидесятых, сразу после того, как Хрущева послали куда подальше. В одной статье Фазиль так и писал, посмеиваясь, нечто вроде «я сам с детства люблю кукурузу, я же из Абхазии, но политика ее насаждения была бредом. Как и многое другое». Да, пострадала Джгярда-Ахуца! Красивое название, хотя и не выговоришь. Язык можно сломать от кавказских названий! Но и они обогащают культуру империи.
М. Г.: А есть еще поселок Чегем в Кабардино-Балкарии, недалеко от Эльбруса. Тот жив, обитаем, много туристов… Собственно, есть мнение, что «Чегем» — это именно кабардинское слово, и основали некогда деревню кабардинцы. Вот как всё было мобильно в империи! Искандеровский Чегем, конечно, нужно искать не на карте, а в некоем вымышленном Фазилем пространстве. Точно так же, как и характеристики членов его семьи, описанные в книгах, совсем не обязательно совпадают с реальными. В чем-то да, но не полностью. А что касается географического Чегема, то в 2020 году в тех краях побывала корреспондент журнала «Огонек» Ольга Алленова. Процитирую фрагмент ее интересного репортажа «В поисках Чегема».
«Дорога к Чегему давно разрушена, и проехать туда можно только на лошади. Нам не повезло, потому что единственный проводник с лошадью — 80-летний Шота, проводящий обычно в Чегеме всё лето, — попал в больницу в Сухуми. Больше в Джгерде не нашлось желающих идти в горы — останки когда-то крепкого колхоза, блестяще описанного Фазилем Искандером, теперь облюбовали медведи и волки. Недавно волки спустились в Джгерду и напали на местных крестьян. Рассказывают, что после того, как 98-летний местный житель убил одного из пришельцев костылем, им пришлось убраться восвояси.
Погуляв по Джгерде, мы нашли людей, уехавших из Чегема много лет назад и переселившихся ближе к цивилизации. И узнали, что в 40-е годы цивилизация доходила и до Чегема. Там работала школа-восьмилетка. Был свет, была дорога. В местном колхозе четыре бригады выращивали табак, кукурузу, виноград. В этом колхозе и работали люди, описанные писателем Искандером в его знаменитой книге. „Сандро и Колчерукий — это реальные лица, — вспоминает житель Джгерды Тамаз Логуа. — Сандро — это дядя Фазиля Кязым. И Мустафа тоже реальный, он был бригадиром там“. Тамаз родился и вырос в Чегеме. В 41-м его отец и еще 70 жителей села ушли на войну. Мало кто вернулся — в 45-м Чегем стал поселком вдов. Жить без мужчин в высокогорном селе стало трудно, тогда и началось переселение вниз. „Моя мать ушла из Чегема с четырьмя детьми вниз, в Джгерду, здесь жила ее родня и здесь было легче, — вспоминает Тамаз. — Дед мой остался в Чегеме, и я к нему часто бегал из Джгерды. Потом в чегемской школе обучение перевели с абхазского на грузинский язык, и оттуда стали уезжать семьи со старшеклассниками — те, кто не хотел учиться на грузинском. Так и получилось у нас, что целое поколение доучилось до 8–9-го класса и бросило школу, ушло работать. Тут недалеко город Ткварчал, в те времена он был крупным шахтерским центром, туда и уходила работать из Чегема и прилегающих сел молодежь“. <…>
Уже в конце восьмидесятых деревянные дома чегемцев стали разрушаться, в девяностые туда пришел лес, и сегодня даже фундаменты и старые стены найти трудно. Только старый Шота сохранил свою пасеку и времянку, в которой он проводит всё лето. Если Шота уйдет из Чегема, его пчёлы станут дикими, и больше некому будет собирать горный мед. И тогда Чегем уйдет в небытие, как сказочная Атлантида. Но пока Шота поднимается на своей лошади в гору и кормит своих пчел, считать Чегем мертвым нельзя… Летом Тамаз берет ружье и поднимается наверх, к своему дому. От дома уже ничего не осталось, кроме дикого виноградника, когда-то служившего семейству Логуа верой и правдой, и старых ореховых деревьев. Но Тамаз точно знает, где было главное место в доме — камин, который по-абхазски называется „бухара“».[12]
Ярко всё это описано, еще и фотографии в репортаже интересные…
Е. П.: Еще одно общее для многих народов название — «бухара»! А насчет того, что герои Искандера целиком списаны с реальных людей, это, конечно, заблуждение. Но всем хочется оказаться героем книги или сказать, что знаешь героев лично. Хотя в свое время они же на Искандера обижались — как и односельчане из Сростков на Шукшина. На Астафьева обижались. На смешной аксеновский рассказик «Товарищ красивый Фуражкин» крымские таксисты целую телегу накатали по наущению тогдашних хозяев Крыма.
М. Г.: Теперь, конечно, для жителей тех мест Фазиль Искандер настоящий кумир, если не сказать больше. Вот и Ольга Алленова пишет:
«Мы сидим в доме Тамаза, хозяин много курит и волнуется — он давно никому не рассказывал о Чегеме. Он вспоминает, что в 2006-м в Джгерду „приезжал Фазиль“ — и местные жители просили его сохранить Чегем. Но Фазиль, конечно, не бог, чтобы остановить глобализацию. „Я надеюсь, что люди вернутся в Чегем, — мечтает Тамаз. — Когда в городе будет нечего есть, они вспомнят о своих родовых домах и начнут их строить. Вы знаете, какой там воздух? Там растут такие травы, которые занесены в Красную книгу. Наши старики-чегемцы всегда были долгожителями. Мой дед умер в 117 лет. Сейчас самому старшему чегемцу в нашем селе — 98 лет. Это тот, кто волка убил костылем. А мне всего 75, и я пацан по чегемским меркам“».[13]
Е. П.: Дай им бог здоровья! А Чегем уже перешел из реального географического пространства в пространство легенды, мифа.
М. Г.: Как, кстати, и легендарный журнал «Огонек», закрывшийся вскоре после публикации репортажа о Чегеме. Но! Вполне себе существует абхазское вино под названием «Чегем». Вот как оно описывается в статье «Лучшие вина Абхазии»: «Красное сухое вино красивого черно-малинового цвета. Производится из каберне и других красных сортов винограда, отличается ярким фруктовым вкусом. Это легкое абхазское вино с высокой кислотностью. Его узнаю́т по легкой горчинке и едва уловимой сладости. Терпкий напиток — идеальный компаньон к абхазским сырам и вяленому мясу. Его можно приобрести на розлив или в бутылке». Я пил. Вкусное!
Е. П.: Вполне по-кавказски: оставить память о поселке в названии вина. Ну и в названии великой книги, это само собой.
Глава третьяДетство Фазиля
Книжный мальчик в горах и на море
Про детство свое Искандером написано много — и в «Сандро из Чегема», и в рассказах, конечно, особенно в рассказах о Чике. Сам Фазиль не раз говорил, что всему лучшему в себе он обязан детству, которое было счастливым — несмотря на бытовые трудности, несмотря на войну, докатывавшуюся до Абхазии то похоронками, то бомбежками, а то и диверсионными группами. Более того, по мнению людей, близко знавших Искандера, он так и остался до конца ребенком. Но ребенком с характером, и совсем непростым. Таким он был и в своем подлинном детстве.
Которое, заметим прежде всего, было у него городским. Даже в детский сад он ходил, которых тогда в стране не сказать чтобы было с избытком («Это было старенькое одноэтажное здание, облепленное со всех сторон флигельками, похожими на избушки из детских сказок. Наверное, в нем было тесно, но мы тогда этого не замечали», — описывал его Искандер). Только в 1942 году, когда бомбежки Сухума усилились, возникла реальная угроза захвата Туапсе немцами, мать с Фазилем и Гюли на время переселились в горы (старший брат учился в военном училище). Они наняли комнату у жены солдата, о котором не было никаких известий, им выделили землю под огород, и они выращивали тыквы, дыни, помидоры. Всё это было немалым подспорьем: даже в Абхазии, где голода, конечно, не было, в войну приходилось питаться скудно. Кислое молоко да кукурузная каша — мамалыга, вот и вся еда. При этом всё очень вкусное. Но так мало для растущего организма…
Судя по всему, и до войны с продуктами не всегда было просто. Порукой тому замечательная миниатюра «Оладьи тридцать седьмого года» — полемический парафраз знаменитой басни Льва Толстого о съеденной без спроса сливе. Мать вынуждена считать оладьи, их всего двенадцать на всю семью. И вдруг одна пропадает. Мать требует у сына признаться, что это он съел оладью тайком, в сердцах сравнивает его с троцкистами — героями тогдашних громких процессов, и бедный мальчик, оладьи не бравший, совсем как те подсудимые, признаётся в своем несовершённом преступлении. За что опять же получает нагоняй от матери, когда правда об оладье (завалилась за тумбочку) раскрывается. Куда ни кинь, всюду клин! Но будь в доме побогаче с продуктами, такой маленькой драмы просто не было бы. Однако не было бы, заметим, и темы для душевного рассказа.