— Александр Грин, — прочел Федька и вернул книгу Сережке. — Я на очереди.
— И я, — сказал Герка.
Они перешли улицу и подошли к трамвайной остановке. Вдоль рельсов стояли рабочие в лоснившихся телогрейках. Женщины зябко прятали лица в шерстяные платки. Все молчали и смотрели в сторону, откуда должен был появиться трамвай.
На углу фабрики-кухни, сгорбившись, стоял бородатый старик. Он держал в одной руке мятую кепку с перегнутым поперек козырьком, а другою рукой приглаживал седые волосы. Был он одет в черное демисезонное пальто с узким бархатным воротничком.
— И совсем он на нищего непохож, только старый очень, — сказал Герка.
— У него небось дома в сундуке тысячи спрятаны. А сам побирается, — сказал Сережка.
— А ты откуда знаешь? — спросила рядом стоявшая женщина и повернулась лицом к ребятам. Она курила папиросу, захватив ее внутрь ладони, как делают мужчины на ветру или мальчишки у школы, чтобы никто не заметил, как они курят. Федька увидел на ее мизинце сломанный ноготь.
— Ты что, в сундук его заглядывал? Поди, и шестнадцати нет, а уже людей судишь.
— Ну и что? — спросил Сережка.
— А то, что у тебя мозги куриные, а глядишь орлом. Ты его спросил, почему он по миру пошел? Нет? Так какого же ты суешь свой сопливый нос не в свое дело?
— А вы повежливей не можете? — Сережка пожалел, что ввязался в разговор.
Федька и Герка разинули рты, и на лица их вылезло неподдельное изумление: Сережку посмели обругать последними словами. А их друг, всегда такой находчивый, на этот раз сплоховал и растерялся.
— Повежливей? — спросила женщина. — Ишь ты! С напраслиной вы все вежливо обходитесь. А как до дела дойдет, так вы задницу в кусты...
— Ну, чего стоите? — сказал Сережка Федьке и Герке. Он разозлился на себя и не знал, что ответить. — Трамвай идет.
— А-а, стыдно стало. — Женщина поправила платок на голове. — То-то.
Подошел трамвай. Ребята решили дождаться следующего — вагоны были набиты битком.
— А я новую песню узнал, — сказал Федька.
— Какую? — спросил Герка и виновато поглядел на Сережку. Может, он вспомнил, как не помог ему во время драки. Или не помог сейчас, когда его осадила эта бойкая тетка.
Федька запел:
В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Жанетта» поправляла такелаж...
— Такелаж! — Сережка повернулся к друзьям. — А сам небось не знаешь, что это такое. И песня совсем не новая. На этот мотив Утесов поет: «Барон фон дер Пшик покушать русский шпик давно уж собирался и мечтал...»
— Ну да, — возразил Герка. — Я еще до войны знал эту песню. Чес слово. «Старушка не спеша дорожку перешла. Ее остановил милицьонер...» Только тетя Оля запретила мне ее петь.
— Ну и что? — сказал Федька. — Мотив старый, зато песня все равно хорошая.
— Потому что там про какао поется, — съехидничал Сережка. Он украдкой бросил взгляд на старика, стоявшего неподвижно, как памятник, на углу фабрики-кухни. Тот по-прежнему держал кепку в руке и поглаживал сзади седые волосы.
Ребята пропустили еще два переполненных трамвая.
— Айда с другой стороны садиться, — предложил Сережка. — А то так никогда не доедем.
Вдали за мостом мелькнуло красное тело трамвайного вагона. Друзья перебежали линию и, когда трамвай подошел, взобрались на выступ сзади первого вагона и ухватились за скобы, прибитые почти у самой крыши.
Трамвай долго не трогался с места. Сережка дотянулся до веревки, провисшей между вагонами, и дернул ее. Звякнул звонок. Трамвай вздрогнул, и колеса загудели по рельсам.
У поселка Костанаева они спрыгнули на землю и повернули влево от шоссе. Четырехэтажное кирпичное здание школы находилось на взгорье. Школа да еще туберкулезная больница были самыми высокими зданиями в поселке и стояли, как дворцы, среди двухэтажных, грязно-желтого цвета, бараков.
Слева, вдоль дороги, тянулся дощатый забор. За ним на грядках тучнели кочаны капусты. Справа, в низине, где протекала речка Филька, похожая на ручей, росли лопухи, репей и чертополох. Осенью лопухи жухли, стебли чертополоха чернели, и на них сверкали, как факелы, пушистые фиолетово-красные соцветия. Зеленые кругляши репья становились серыми и прилипали к пальто, штанам и платьям.
Над забором взлетели длинные хвосты от капустных кочерыжек и упали в толпу девчонок. Девчонки с криком бросились врассыпную. К забору подбежал рыжий пес и залаял.
— О тети, тети, мои тети!.. — раздалось за спиною трех друзей.
Мальчишки оглянулись. Конечно, это шел Витька Новожильский. Кепку он заломил на затылок, верхние пуговицы его куртки были расстегнуты, и из-под воротника выглядывал треугольник тельняшки. Хромовые сапоги — предмет тайной зависти всех филевских мальчишек — блестели голенищами, сжатыми в гармошку. Через плечо Витька перекинул ремень, стягивавший тетради и учебники, — портфеля Витька не признавал.
— Вы отдали меня в ученье, боже мой, чтоб мальчик вышел развитой!.. — допел Витька. — Шпане с Арбата от шпаны с Филей с кисточкой! — сказал он и заправил чуб под кепку. — Сегодня диктант, Федьк, поможешь?
Федька кивнул головой.
— Что по немецкому задавали? — спросил Витька. Уроков он никогда не готовил. Оставшись в пятом классе на второй год, он считал, что тратить время на домашние задания — непростительная роскошь для будущего мастера спорта.
— Стихи задали, — ответил Герка. — Дер эрсте шнее.
— Снег, значит, — перевел Витька. — Первый снег. — Он сплюнул.
Плевался Витька мастерски. У Сережки так не выходило, как он ни старался: сквозь сжатые губы вылетала тоненькая струйка и летела вперед на три-четыре метра. Как из детской соски, если ее проткнуть раскаленной иглой и наполнить водою, насадив на водопроводный кран.
— Анна унд Марта баден, — сказал Витька задумчиво. — Или фарен нах Анапа. Фатер, фатер, ком цурюк, цвай зольдатен... Начальнику орса привет! — крикнул он, увидев квадратный зад шагающего впереди Вовки Миронова.
Вовка не оглянулся, а засеменил быстрее. Тогда Витька подбежал, поднял над Вовкиной головой руку и произнес:
— Висит...
Вовка должен был сказать «застыло», чтобы избежать удара, но Герка опередил его и крикнул:
— Бей!
Витькина ладонь шмякнула Вовку по затылку.
— Здорово, сосед, — сказал Витька. — Что у тебя сегодня в портфеле? Колбаса, яичный порошок или суфле на сахарине?
— Коврижка, — выдавил неохотно Вовка.
— Ништяк! — воскликнул Витька и шепотом добавил: — Спасибо твоему папе за счастливое и радостное детство и за отличное снабжение будущих чемпионов хоккейного спорта...
Отец Вовки Миронова работал начальником орса — отдела рабочего снабжения. Он очень любил своего единственного сына и кормил его колбасой, котлетами, шоколадными конфетами и прочими редкостями. Только отец не знал, что своему соседу по подъезду и телохранителю Витьке Новожильскому сын отдает половину завтраков и делает это добровольно.
— А теперь канай отсюда, — сказал Витька и хлопнул Вовку связкой учебников и тетрадей по спине.
— Стародубов, к доске.
Сашка оперся на крышку парты, поднял костыль, одернул гимнастерку и, откинув назад длинный, с проседью чуб, пошел вдоль ряда парт. Левая нога вперед, костыль, отставленный вбок, за ногою.
— А что, диктанта не будет? — Витька уперся концом ручки в Федькину спину. Он переписывал песню, которую ему дал Федька.
— К диктанту вы еще не подготовлены, — сказала Анна Васильевна. — Отложим на следующий урок. Тебя это очень беспокоит, Новожильский?
— Не очень. — Витька снова уткнулся в лист бумаги.
Анна Васильевна наклонила голову и поверх очков посмотрела на Витьку.
— Твой внешний вид тебя тоже, кажется, не беспокоит, — заметила она.
— Беспокоит, — ответил Витька. — Хромовые сапоги негде достать. Может, отец Миронова помог бы, а? — Витька многозначительно поглядел на класс. Потом сверкнул зубом из самоварного золота и снова принялся писать.
Анна Васильевна почему-то покраснела.
«Боже мой, — подумала она, — уж не намекнул ли Новожильский на то, что отец Миронова за репетиторские занятия с его сыном иногда вместо денег приносил кое-что из продуктов? Глупости. Надо взять себя в руки. Главное, не давать ни на минуту почувствовать, что я старше их всего на девять лет».
И Анна Васильевна поверх очков посмотрела на Стародубова. Очки Анна Васильевна носила больше для солидности. Зрение у нее было почти нормальное. Но без очков она выглядела девчонкой, ведь всего полтора года назад она закончила пединститут. И косы свои Анна Васильевна тоже остригла, чтобы выглядеть опытным педагогом. Короткие волосы она скрепляла гребнем на затылке и выглядела действительно очень взрослым человеком. Если бы не девическая застенчивость и изумительная способность краснеть, когда не надо.
Сережка положил на колени «Блистающий мир» Грина, откинулся на спинку скамейки и сделал вид, что о чем-то думает.
Сашка оперся о доску и смотрел в окно, стекла которого крест-накрест были заклеены бумажными полосками. Во дворе мальчишки играли в колдунчики и вертелись возле мусорного ящика.
— Расскажи, что ты знаешь о местоимении, — сказала Анна Васильевна.
Сашка молчал и продолжал глядеть в окно.
Федька рисовал на промокашке танки и самолеты. Дочитывать на уроке «Трех мушкетеров» у него не хватило смелости — Анна Васильевна могла забрать книгу. Надо было дождаться урока рисования. Алена Иванова, сидевшая слева от него, зашуршала под партой бумагой и ткнула Федьку в коленку. Федька опустил руку, и на ладонь его высыпались три слипшиеся конфеты-подушечки.
Герка молча созерцал, как Анюта Федорчук чистила перо «86» о самодельную перочистку из суконных тряпочек.
— Где перо достала? — прошептал он.
— У мамы на работе. Хочешь, подарю?
— Давай.
Герка открыл последнюю страницу тетради по арифметике и начал ставить в клеточках крестики. Через три минуты Анюта могла в узорчатой рамке разобрать буквы — «АНЮТА».