«Да - говорит - перепутал, но они ведь похожи». Спокойно так говорит, бесстрастно. Похожи, блять. И не то что бы он первый раз заграницу собрался, он в неё летает последние тридцать лет по три-четыре раза в год, но паспорта ему до сих пор похожи, что тут поделаешь, русский взял с собой, а международный дома томится, ждет своего часа. «А по этому нельзя? А почему? А ты уверен?» И хочется кричать в ответ, но до вылета все равно час сорок, неумолимые, нет, уже час тридцать семь.
Звоню Андрюше, который нас в аэропорт доставил, он уже на обратном пути, возвращайся, поедем домой, будем чай пить и думать, я ведь на штрафы попадаю, и самолетные, и отельные, и непонятно, стоит ли вообще лететь или дома остаться, ну его, чай будем пить дальше, нет зимой лучше занятия. И не думай, возражает вдруг Андрюша, я сейчас Димке позвоню, у него ключи от дома есть, заедет, возьмёт гребаный паспорт, и на полдороге мы с ним встретимся. Бесполезно, говорю, час тридцать семь осталось, уже час тридцать пять, это до вылета, мы гарантированно не успеем. Не мешай мне, просит Андрюша, отключайся, я Димке звоню.
Ну, отключился, пошёл на регистрацию, там хорошая тетка попалась, выдала нам посадочные талоны, мне, как положено, по документу, Николе из участия, по копии в телефоне: успеете получить паспорт, улетите, а нет - пропадут бумажки, и черт с ними. А героический Димка тем временем оторвался от ужина, от тёплой жены, от мягкого света за столом, от кровавой кремлевской пропаганды в телевизоре и ринулся на помощь. И сыграли мы в детскую эстафету с палочкой-паспортом: Димка передал его Андрюше из машины в машину, Андрюша на ходу из автомобиля мне. Двадцать пять минут оставалось до вылета. Ну и дальше мы кубарём с Николой валились в самолет через таможенный контроль, через контроль безопасности, через паспортный контроль, и я остаточным зрением - скорее, скорее - замечал, что все, абсолютно все работники аэропорта были в намордниках и многие пассажиры тоже, ведь кругом коронавирус, он здесь таится, он спрятался, и он впереди, зовёт и манит, мы приближаемся к нему на несколько тысяч километров, вот самолёт, уф! Успели! Самоотверженный Димка, родной мой Андрюша, человеческая тетка с регистрации, спасибо вам, спасибо! Живот свой за други своя. А други что в ответ? Итак, - хвала тебе, Чума, нам не страшна могилы тьма, ну и так далее. Ненавижу волос шотландских этих желтизну.
Вот есть прекрасная минималистская вилла, пространство почти сплошь из стекла, дом, состоящий из света, как в фильме «Паразиты». Дом под солнцем. Его легко представить и в Северной Америке, и в Европе, и в Африке, и в Австралии, и в Южной Корее, везде. Это общемировой дом. Он говорит на разных языках и населен людьми с разным цветом кожи и разного достатка, самыми жалкими, самыми дерзкими, самыми убогими, самыми восхитительными, всеми меньшинствами с волей и сочувствием. И с волей и сочувствием, с соучастием к ним все относятся, а как иначе? Вот этот дом на днях получил кучу «Оскаров». Pax Americana их получил на самом деле.
Тут Архангельское решили уничтожить. Еще в декабре, оказывается, Минкульт постановил вывести из-под охраны сотни (!) гектаров (!) земель, окружающих усадьбу. Это часть парка, это луга, поля, поймы и ландшафты, это образ Архангельского. От него Минкульт и отказался. Отныне его не охраняют. Мединский досиживал свое в министрах, это был последний дар моей Изоры. Нет, я не ошибся, а вы правильно прочитали: именно сотни гектаров будут отданы на заклание.
Понятно, что строительство это всегда деньги, а строительство под Москвой, в лучшем месте, какое только может пригрезиться, это щедрые деньги, противостоять которым не в состоянии никто и ничто, нет такой силы. Ведь Архангельскому были выданы охранные грамоты на высочайшем уровне. И что, и ничего. Ими подтерлись, этими грамотами, послав пламенный привет росссийскому самодержавию. Бабло идет, баблу дорогу!
Дорогу эту расчищают пиаром. Мучительнее всего смотреть на пожилых искусствоведческих дам со скорбными высокодуховными лицами, которые объясняют, что музею нужны новые билетные кассы и площадки для детских игр, ведь в Архангельское ходят семьями. И действительно, семьями. Как ради касс и материнства с детством, это же святое, не расчистить сотни гектаров, в том числе, от вековых липовых аллей?
Главное в мифологии Архангельского стихотворение Пушкина «К вельможе», в нем сначала воспевается князь Николай Борисович Юсупов, а потом даётся образ его усадьбы как огромной культурной метафоры. «Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной, В тени порфирных бань и мраморных палат, Вельможи римские встречали свой закат. И к ним издалека то воин, то оратор, То консул молодой, то сумрачный диктатор Являлись день-другой роскошно отдохнуть, Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь».
Ключевое слово здесь «пристань». Архангельское не парк с барским домом, который может ужаться. Тут отрезали, там добавили, радикально даже перекроили, почему бы нет? С Архангельским такое немыслимо. Это пристань, Элизиум, утраченный рай, здесь и сейчас существующий как важнейшая ценность. В нем можно день-другой роскошно отдохнуть, это пристань для нации.
От рая нельзя отщипнуть ни тысячу, ни сотню, ни несколько гектаров, и в нем не может возникнуть жильё, хоть элитное, пусть даже элегантное - ни вблизи, ни вдали, ни на самом горизонте. У рая другие горизонты. Отнятые, загаженные горизонты его обессмысливают. Нет пристани, значит, нет Архангельского, это только кажется, что оно существует.
Архангельское общенародная ценность, и стихотворение Пушкина «К вельможе» общенародная ценность, и созданный там образ пристани, Элизиума, утраченного рая тоже общенародная ценность. Возможность день-другой роскошно отдохнуть должна быть у народа и дальше. Никто не смеет застраивать стихи Пушкина, отрезать сотни гектаров от общенародных ценностей, кроить их на куски.
Я не знаю, есть ли на этом свете человек, способный сегодня остановить уничтожение Архангельского. Но если такой человек имеется, если он способен слушать и слышать, что-то в этом роде надо ему сказать.
Пресса сообщает, что в конкурсе Берлинского фестиваля будет «Дау. Наташа», один из десяти эпизодов байопика Ильи Хржановского о физике Ландау. Я видел девять, эпизоды эти - вполне самостоятельные огромные фильмы, хорошие, очень хорошие и просто шедевры. «Наташа» - один из шедевров, она у нас запрещена и министерством культуры ещё Мединского объявлена порнографией. Чушь, конечно. И чушь, что это байопик. Не уверен, что Ландау там вообще появляется, не помню, может, раз заходит в буфет, где Наташа работает. Мечтать о том, чтобы журналисты имели какое-то представление о том, о чем пишут, нелепо, но у меня, друзья, есть другая, более выполнимая греза. «Наташа» изумительная, и вдруг жюри Берлинского фестиваля даст ей приз. И тогда новый министр культуры поздравит Хржановского, так ведь принято делать, вдруг она в курсе? И вдруг на этом придет конец Мединскому? - он с криком испустит свой алчный и беспокойный дух, укроется в отставке, весь выйдет вон.
Быков тут сказал, что очень не любит слово «пошлость». Отчего так? Народ принялся давать свои значению этому, как известно, неуловимому понятию. Стал думать, как бы я его определил. Пошлость - это расхожая изысканность, общепринятая, трафаретная, выдаваемая на автомате. Любимый художник Боттичелли. Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди. То, что когда-то было свежим, острым, оскорбительным, но давно достойно, благополучно стухло.
Я много лет знал и никогда не любил отца Всеволода Чаплина. Особенно не любил его взглядов, они во всем, вот буквально во всем были противоположны моим. Но он страстно исповедовал свои убеждения, на его взгляд, истинные, на мой, ложные. А, может, все наоборот. Но это в любом случае в прошлом, и для о. Всеволода уже не важно. И это меньше того, что с ним будет. Царствие ему Небесное!
Мальгин сегодня вспомнил рассказ домработницы, трудившейся при Сталине в доме, из которого много забирали:
«Однажды ночью стучат. Хозяева к двери. Но не открывают. Стоят, не дышат. И я с ними. Стоим. Тихо. Но, чуем, за дверью кто-то есть. Тоже стоят. Они стоят, и мы стоим. Но дверь не открываем. Потом еще стук, такой тихий. Мы совсем замерли. И вдруг слышим из-за двери шепот: "Не бойтесь. Мы ваши соседи. У нас пожар"».
Гениальная история, лучшая памятка всем, собравшимся ностальгировать по власти, при которой пожар - счастье.
Меня тут спросили, чем новый министр культуры лучше старого. Я ответил, что Ольга Любимова дочка ректора Щепкинского училища, внучка переводчика Боккаччо, Сервантеса, Рабле, Стендаля и Пруста, а правнучка и вовсе Качалова. Спрашивающий, мне кажется, остался недоволен, он же интересовался профессиональными качествами, при чем здесь происхождение.
Поясняю.
Бывают ампирные стулья, из красного дерева, бывают пластиковые икейные, офисные и для гостиной, из дорогого магазина в турецком вкусе, с бронзой, золотом и ниткой люрекса для пущего шика, а бывают крохотные, из папье-маше, для детской игры, ещё бывают из пьесы Ионеско «Стулья». И все это разные предметы и, страшно выговорить, разные сущности. Беда министра Мединского была не в том, что он насаждал пещерную скрепу, это мелкие подробности, а в том, что он не понимал отличий между стульями, совсем, не знал, где история, где современность, где частное пространство, где публичное, где пошлое взрослое тщеславие, где чудо и счастье ребенка, а где и вовсе метафора абсурда. Понятно, что девочка из очень интеллигентной семьи, которую образовывали в нескольких поколениях, имеет на этот счёт больше шансов.
Нет-нет-нет! Я не утверждал, что происхождение все решает, гопник Мединский мог вырасти в любом доме, а также и Ломоносов, но знания, полученные в детстве, не жук чихнул, и глупо во имя политкорректности отрицать очевидное. Все остальное у нового министра культуры общее со старым. У них общий Путин и общий Никита Михалков, общая нынешняя власть, общие ее установки, их не в министерстве культуры выдумывают, общее дело 7 студии, ну и так далее. И страх не угодить разному начальству тоже общий. Но по части стульев, то бишь, обстоятельств миропорядка Ольга Любимова гораздо предпочтительней. Важно ли это? Да. И очень важно.