ог. "Я ей сказал: прости, Валюша, но нет уж того. что было прежде. Я с тобой не летаю. Не ле-та-ю. Кончен бал". При этом с фотографии также свисала раскормленная на манер колобка дочь-первоклассница со всеми полагающимися бантами размером с капусту и розовыми гладиолусами, но дочери Сергей Иваныч ожирение прощал: любил.
Он не мог, по-видимому, спокойно слышать женские имена, женские окончания глаголов, или думать о том, что где-то там, на июльской улице, на сентябрьской улице, по первому ноябрьскому снежку ходят женщины, им не охваченные и не оприходованные. Услышал с другого конца уже почти построенной квартиры, как я разговариваю по телефону: "Да, Ксения! Наверно, Ксения! Давайте, Ксения!" - и пришел, высоко переступая короткими ногами через ящики с метизами и рулоны пленки.
"А вот, Татьяна Никитична, вы сейчас разговаривали... С Ксенией какой-то?" - "Да". - "А сколько ей лет, Татьяна Никитична?" - "Да не знаю... Лет сорок пять, наверно". - "Познакомьте меня, Татьяна Никитична! - вдруг загорелся он. - Очень прошу, познакомьте! Поверьте, она не пожалеет! Я, Татьяна Никитична, такое умею..." - он лукаво и довольно улыбнулся сам себе. - "Да это вряд ли получится, Сергей Иваныч..." - "Получится! Получится! Вы, главное, познакомьте!"
Я представила себе красавицу-царицу, снежную королеву Ксению Юрьевну Пономареву, главреда "Коммерсанта", гендиректора ОРТ, медиаменеджера и главу предвыборных штабов, за бокалом шабли с самоуверенным гномиком Сергеем Иванычем.
"Да она занята, Сергей Иваныч. Замужем, то-се". Он с осуждением покачал головой: легкомысленная Ксения Юрьевна упускала судьбу; корабль счастья уплывал в иные моря, синие яйца и гладкие ноги достанутся другой.
При последней побелке он занял у меня тысячу долларов; я понимала, что не вернет, но как во сне, дала ему деньги. Он еще советовался со мной, не понимал, почему Лида - работник сбербанка - не хочет предлагаемых ей необыкновенных сексуальных изысков, - каких, он не уточнял, - а заводит разговоры о какой-то там надежности, доверии, опоре, и тем самым губит их роман на корню. Не хочет и Марина, продавец в "Кальцедонии", на том же основании. Как мне быть, Татьяна Никитична, какой подход вы мне посоветуете?
Он ушел после меня прорабом на какое-то большое строительство; работа интересная, - рассказал он: заключаешь договор на наружную окраску здания, выставляешь счет, как если бы краска была немецкая, а сам, конечно, закупаешь белорусскую, Татьяна Никитична, разницу себе в карман. Она через год вся линяет и слезает, пузырями идет и свисает лентами. Но главное вовремя уйти на другую стройку, Татьяна Никитична.
Иногда думаю о тебе, Сергей Иваныч.
***
Какие странные нравы в родном городе. Вызываю такси. Приходит. Сажусь. Смотрю - я тут не одна.
На переднем сиденье сидит какая-то тетка. Я говорю шоферу:
- Э. Я сюда села?
- Сюда, - отвечает шофер.
- Э. А мы туда едем?..
- Туда.
- Э. А?..
- Все нормально, - говорит.
Нормально так нормально. Едем. Думаю, почему мне это так знакомо?.. Вспомнила:
"И вот я стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверно, из больных.
Я говорю сестре:
— Куда же вы меня, собаки, привели — в дамскую ванну? Тут,— говорю,— уже кто-то купается.
Сестра говорит:
— Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на неё не обращайте внимания. У неё высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и набуровим вам свежей воды."
Зощенко, "История болезни", 1936 г.
***
Всем, кто хочет запрещать: давайте и Лермонтова запретим, а то что это: "Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?"
Что это за вопросики, а? А если бы не отдали, спрашивает молоденький солдатик бывалого, может быть, оно лучше было бы?
И это учат в школе! И дети учатся размышлять! Прикидывать: то ли так хуже, то ли этак. И думают о погибших, о раненых, о разорении города, о Родине, блять! О Родине, сссуки, задумываются!
Запретить Лермонтова, и разговору конец.
***
Поскольку в последнее время, не дожидаясь весны, обострились олигофрены и откровенные, наспех рожденные тролли-эфемериды (непонятные слова, как всегда, посмотреть в словаре), то напоминаю свои правила, политику и привычки.
Это мой аккаунт, и я тут делаю что хочу. Ни жалости, ни справедливости никому не обещаю.
Баню по малейшему капризу. Разрешаю жить тоже по капризу, - а просто так, логики не ищите.
Если тролль не удосужился написать у себя там ни одного поста, создан вчера, подписчиков и друзей не имеет, но все равно вякает, испускает дикие патриотические крики, напузыривает пену изо рта, кликушествует и т.д. - я с особым удовольствием наматываю на палку желтую техническую вату, макаю в спирт, поджигаю и тыкаю синим пламенем в это тараканье гнездышко.
Ханжам напоминаю: я матерюсь. Не засоряйте мои комменты сообщениями типа: "Не ожидала от известного писателя..." Не ожидала? Значит не читала. Очисть помещение.
Прозу и стихи мне не присылать, читать не буду. И без обид: буквы у меня видит только один глаз, и не каждый день, и надолго его не хватит.
***
Самый любимый (чей-то чужой) экслибрис. Найден давно в интернете, - занесло куда-то на окраину, а там эти картинки.
Маленькая картинка, в две почтовых марки едва ли, а ощущение простора, уединения и счастья.
Эта волна, которую, кажется, можно взять двумя руками, как одеяло, и тень от колеблющихся ветвей, и парусник, который и не приближается, и не удаляется, но вечно дразнит и манит.
У каждой женщины есть свое тайное море, это - мое. Это вот сюда я хожу, тут валяюсь на песке под деревом, смотрю в синюю ветреную даль, гадаю, куда пойдет кораблик, и кто на нем. Кроме меня сюда, слава богу, никто не придет, никто не знает, где это. Знал тот, кто рисовал, да уже нет его.
Это недалеко: внутри.
***
Три основных свойства, три черты характера определяют мою жизнь: глупость, жадность и тщеславие. Есть, безусловно, и другие, но они такого мощного вляния не оказывают.
Эти же оказывают, а объединившись вместе - тем более.
Например. Находясь в городе Питере, сварила я себе тыквенный супчик нечеловеческой вкусноты. Нечеловеческой. (Тщеславие).
Но сварила я его к вечеру, а наутро мне уже надо было уезжать в Москву на поезде-сапсане. (Глупость).
И мне стало жалко супчика, и затраченных на него трудов, и затраченных продуктов. (Жадность).
Так что я взяла большую хорошую пластмассовую банку с завинчивающейся крышкой, специально для такого рода продуктов приспособленную, наполнила ее тыквенным моим прекрасным супчиком и уложила ее в чемоданчик. (Объединение ведущих жизненных качеств).
Села в поезд Сапсан. Еду. Малую Вишеру проехали. Поглядываю в окно. По сторонам поглядываю. Кто передо мной сидит, чего делает. А передо мной сидит мужчина и с увлечением смотрит в свой ноутбук. А у него там мультфильм. (Я вообще заметила, что мужчины, ездящие в Сапсане, как правило смотрят боевые рисованные мультики; объяснить этот феномен я могу только тем, что этим мужчинам, как мы и подозревали, девять лет, ну десять; а то, что у него очки, хорошее пальто, он немного лысеет, тщательно выбрит и время от время разговаривает по мобильному о каких-то поставках, трубопрокате или накладных, это ничего не значит. Просто мы доверяем трубопрокат девятилетним, почему нет-то.)
В ушах у этого мужчины наушники, и он время от времени всхахатывает, - когда уж очень там у него смешно в мультике. И согнутым пальцем периодически вытирает экран.
Я присмотрелась. Гляжу - а на экран мужчине с равными промежутками времени сверху что-то: кап... кап... кап... кап... Что за дрянь там на полке! - внутренне возмутилась я, а потом посмотрела - а это из моего чемоданчика. Суп.
Оранжевые такие капли - кап... кап... А этот девятилетний, нет чтобы разораться, раздувать ноздри, оглядываться по сторонам, вообще бушевать, - просто стирает тыквенное пюре с экрана то большим пальцем, то согнутым указательным; ему и сквозь суп веселое видно.
Видимо, его жизненные качества - незлобивость, смирение и тупоумие.
***
Пару лет назад вышло две прекрасных книги. Я писала к ним предисловия. Книги правда хорошие, я сама выбирала, зря писать не стану.
Они, между прочим, до сих пор в продаже, так что зря вы их не покупаете. Только ленью и нелюбопытством, вслед за Алексансергеичем, могу я объяснить эту странную каталепсию, постигшую вас, дорогие читатели.
Вы сами подумайте: с утра пялимся в экран, просматриваем тот же фейсбучек в поисках хорошего чтения, а тут прямо вот под носом залежи злата-серебра и прочих ценностей. Не счесть алмазов. В каменных пещерах.
Те, кто не брал их в руки, соответственно, и не читал моих к ним предисловий, так что я сейчас это ваше упущение поправлю и оба текста воспроизведу.
1. Два слова о Михаиле Гаёхо.
Однажды в Питере, летом, в красном шелковом платье и на каблуках, я шла дворами в никуда. Был светлый вечер, тепло и мало народу. Очень как-то хорошо было, спокойно и словно бы счастливо. Навстречу мне шел молодой забулдыга, немного выпивший, но безопасный и просветленный.
Так это же NN, - узнала я. Но не смогла сразу вспомнить, как его зовут. Так про него и подумала: NN. Увидев меня, он радостно улыбнулся, тоже узнав меня, и остановился. Мы стояли, улыбаясь, и смотрели друг на друга.
- Подкинешь опохмелиться? – спросил NN.