— Твои!
Абрам крикнул «Шалом», но двери за ними уже захлопнулись, и наступила полная тишина.
— Ребята — бывшие моссадовцы, — пояснил Янек. — Когда-то мне их сосватал мой тель-авивский партнер.
Фельдман не переставал удивляться разным промыслам жизни, но к тому, что они случаются, давно привык, а потому его лицо оставалось бесстрастным:
— А поляки не тянут?
— Серьезная охрана — только из других стран.
— Почему?
— У местных здесь связи, уже кому-то стучат. На них тоже стучали за бабки. А евреи ничего не знают про местную реальность!.. Никаких связей…
Пока они поднимались в лифте, Янек рассказал, что в клубе три ресторана: азиатский, французский и… — Янек сделал театральную паузу. — А третий… а третий еврейский — кошерный. Называется «Шагал».
Абрам в этот момент очень пожалел, что не добил друга детства на пыльной дороге, но двери лифта открылись, и они вошли в небольшой изысканный зал, в котором висело несколько картин, не перегружающих пространство. Один сюжет небольшой картины показался Фельдману знакомым, он не успел спросить, кто художник, а Янек уже поспешил с ответом.
— Шагал. Настоящий. Он летит, а она держит его за руку, как воздушный шарик. — Поляк показал пальцем и продолжил: — Кандинский, дальше Люсьен Фрейд, там Бейкон… Это… Черт с ними, с остальными!..
В зале было немноголюдно, у дальней стены возвышалась огромная витрина, подразумевающая шведский стол, ломящейся от такого изобилия деликатесов, какого Фельдман в своих фантазиях и в раю бы не мог представить. От устриц и лобстеров до фуа-гра и разными сортами черной икры: белужьей, стерляжьей какой-то там еще, даже паюсная имелась.
— Ты торговец оружием? — спросил Абрам.
— Да, — прямо ответил Янек. — Но сегодня должно случиться кое-что поважнее оружия и даже бриллиантов. Я сам до конца не знаю, что будет!
— Сволочь ты все-таки лицемерная! — шепнул Фельдман на ухо другу. — Кошерный ресторан? Не шутишь?
Янек огляделся: ждал, видимо, тех, кто должен осуществить это «поважнее».
Он щелкнул пальцами — и из тени гардин к ним шмыгнул небольшого роста еврей в сюртуке, из-под которого торчали кисти талит катана, в сапогах и кепке как на картине Шагала.
Ряженый, что ли?
— Шаббат Шалом!
— Пока еще только четверг, рав Фельдман, — поправил мужчина в кепке. — Да вы и сами знаете… Не было бы вас здесь…
— Пан Маркс? — узнал Абрам мужчину, часто приходящего в синагогу помолиться с раввином Злотцким. Сначала из-за кепки его не признал. Думал, ряженый под Шагала.
— Я. Всей своей персоной. Сегодня все для вас!
— А мне казалось, что вас три годна назад убили при погроме — или покалечили только?..
— Всевышний миловал. Всем семейством на Мертвом море пребывали на отдыхе!
— Работай, Миша! — строго приказал Янек. Он постоянно оглядывался на двери, очевидно ожидая кого-то.
Миша Маркс щелкнул каблуком с подковкой — и тут же из тени выпорхнули две девицы в цивильных, но броских для официанток одеждах. Обе держали в руках по подносу: на одном напитки, на другом закуски.
«Гойки», — понял Фельдман, а пан Маркс принялся объяснять Абраму что к чему:
— Здесь водочка, «Грей гусик» французов производство; из последних запасов «Белая березка», всего пятьдесят довоенных бутылочек осталось на весь мир, вино красное «Шато Голан» — редчайшее, надо отметить, беленькое сухенькое — старый добрый рислинг и сливовый коньяк, шестьдесят градусиков…
— Сливовых коньяков не бывает! — закашлял от смеха Каминский, на что пан Маркс безбоязненно, даже дерзко ответил, что это у них, у поляков, не бывает, а для евреев самый цимес!
— И джин, лучший! «Бомбейский сапфир»!
Абрам не мог больше терпеть, взял с подноса рюмку «гусика», в одно мгновение опрокинул в рот, затем, не успев еще проглотить, потянулся за вином, запил им водку, на этот редкий коктейль в желудке вылил сливовый коньяк, слегка икнул — и заполировал все джином «Бомбейский сапфир». Рука его потянулась к хале, праздничному хлебу косицей, он откусил от него, сколько смог ухватить зубами, а затем ножиком намазал на следующий кусок надкушенной халы фаршмак и тотчас, почти не жуя, проглотил.
Не успел Янек прокомментировать увиденное возгласом «ни хера себе!», как Фельдман уже повторил всю комбинацию и собирался на третий заход.
— Чи-чи-чи! — остановил тянущуюся руку Фельдмана Каминский и распорядился: — Алкоголь уносите, а еду добавляйте по мере убывания!
Девица с мини-баром тотчас растворилась.
— Я вас оставлю. — Янек торопливо пошел ко входу, тогда как Абрам, не обратив на него внимания, стал пытать Мишу, что здесь на подносе с закусками:
— Мойша, это что?
— Рыбонька фаршированная, — объяснял пан Маркс, — здесь лососик свежайший — перуанский севиче. Фалафель с кунжутом, блинчики из кольраби…
Мойша объяснял, а Абрам параллельно жевал. Этих названий он не слышал полжизни, и сами слова Миши, являлись музыкой для ушей и телесным счастьем одновременно. Абрам, сам того не замечая, улыбался во весь рот, в котором смешалось все меню, а официантка протягивала накрахмаленную салфетку. Фельдман почти плакал, но с набитым ртом просил прощения за такое очевидное свинство, утирал с губ стекающий жир накрахмаленным хлопком и снова набивал рот…
— Браво, рав Фельдман! — подбадривал пан Маркс, пока насыщение в мгновение не настигло маленький желудок гостя, просигналив, что может случиться катастрофа.
— Я — все! — сообщил Абрам.
— Мы все для вашего удовольствия! — щелкнул каблуком с подковкой Миша, и тандем еврея и официантки-гойки тотчас скрылся в тени гардин.
Не только для души жизнь дана Всевышним, но и для телесной радости, оправдывал себя Фельдман. Всевышний, населив мир животными и растениями, говорил: все для тебя, человек! Разве есть в Торе запреты на кошерную еду, которую можно есть вдоволь? Нет! Пить вино?.. Особенно вино. Это первое, что создал человек! И в праздник Пурим велено евреям хорошенько напиться!.. А он не вкушал еврейской еды, хлеба, кошерного вина, казалось, целую вечность — и конечно же тело радуется, а плотская часть души хочет пуститься в пляс. Вот только дух его остался в нейтралитете.
— Все под присмотром Всевышнего, — прошептал себе под нос Фельдман, снял с подноса проходящего официанта рюмочку беленькой и выпил мелкими глотками. Плоть была насыщена и напита, а в голове не рождалось умных мыслей. Сытость — сестра тупости… Он обернулся к дверям, где что-то происходило. Во всяком случае, охрана была напряжена и закрывала собой нового гостя, к которому даже Янек не мог пробиться. Хозяин клуба «С-4» вернулся к Фельдману, оглядел его снизу доверху, посмотрел в глаза и спросил:
— Знаешь, кто это?
— Я его даже не вижу за спинами моссадовцев, — развел руками Абрам. — И вот еще что: я никогда не пьянею, сколько бы ни выпил, у меня какой-то белок, расщепляющий алкоголь в четыре раза больше нормы! Не пьянею и не страдаю похмельем.
— Мне бы так, — позавидовал Янек. — А кайф ловишь?
— Это да… Очень крутой кайф!
— И у всех евреев так?
— Других я не знаю.
— Это Эли Вольперт! — пояснил Янек. Маленького роста человек в неброском костюме, в вязанной из разноцветной шерсти кипе прошел немного от двери и сел на краешек дивана. — Самый богатый еврей в мире!
— И очень религиозный, — добавил Фельдман. — Мойшу Маркса к нему не посылай. Он здесь есть не станет: просто надо его спросить — хочет ли он чего. Увидишь — откажется…
— Молодец! — похвалил Каминский. — И мне сказали, что он говорит только на иврите или идише?
— Правильно сказали, — подтвердил Абрам. — Хотя он знает минимум шесть языков! — И вдруг до Абрама Моисеевича Фельдмана дошло. — Так ты меня… Ты меня сюда в переводчики заманил?!
— Поможешь?
— А если нет?! — он покраснел от праведного гнева.
— Если нет, — ответил Каминский, продолжая посматривать на самого богатого еврея мира, — тебя через пять минут застрелят в холодильнике для свиных туш… Поможешь?
— Да… Но в следующий раз, повстречайся ты мне на дороге, как утром, носом не отделаешься. Убью!
— А говорят, евреи — самые умные. Я искал тебя утром — и нашел. И под твой удар бабский я тоже нарочно подставился. У меня всегда в кармане маленький винтажный «вальтер», украшенный перламутром. Говорят, пану Гитлеру принадлежал, а пану Гитлеру его подарил доктор Менгеле… Хотел бы — пристрелил бы на месте! Посмотришь пистолет?.. Или еще водочки?
— Сливового коньяка!
— Сколько хочешь…
Янек что-то тихо сказал в пространство — и опять из тени явился Мойша Маркс с официанткой, которая плеснула в хрустальный стакан на три пальца темной жидкости. Фельдман понюхал, попробовал, покатал жидкость во рту языком, виду не подал — но вкус у сливового коньяка был точно таким, как у самогона старухи Нелюдимовой.
Возле дверей опять началась суета, громко говорили, а потом перешли на крик. Охрана клуба не пропускала охрану нового гостя. Махали руками, с жутким акцентом громко ругались на английском: по всему было видно, что моссадовцы не хотят пускать чужую охрану — и не пустили в итоге. Из-за их спин в зал вошел саудовский наследный принц, крайне недовольный. Он коротко взглянул на Эли Вольперта, повернулся к нему спиной и заговорил о чем-то на арабском по мобильному телефону.
«Куда без арабов сегодня? — подумал Фельдман. — Все скупили, весь спорт под себя подогнали, даже с евреями дружат, и не только на дипломатическом уровне. Арабские Эмираты дают огромные преференции держателям израильских паспортов. И в Дубае евреев живет сейчас больше, чем арабов… Сейчас арабы дружат — а завтра все еврейские деньги аннексируют и новую войну устроят. А реально умный ли мы народ?»
Следующим гостем оказался мужчина в белом смокинге, с раскосыми глазами, с длинными, до плеч, наполовину седыми волосами. Он прошел хозяином, остановился на середине зала и, призывно раскинув руки, недобро улыбнулся.
«Китаец, — подумал Абрам. — Или еще какой азиат… Филлипинец?»