Глядя из Львова и Харькова
ПРОВОДИМЫЙ БОЛЬШЕВИКАМИ КУРС коренизации привлекал пристальное внимание украинцев, живших вне УССР. В целом до конца 1920-х гг. украинизацию позитивно оценивали и в западноукраинском обществе, и в украинской эмиграции. Она воспринималась как частичное осуществление национальных устремлений. Как отмечало львовское «Діло», «при всей ограниченности теперешних украинизационных попыток, они имеют определенно позитивное значение». Украинизация, говорилось далее, свидетельствует о силе украинского национального движения: «…осуществление наших национальных идеалов реализуется хотя и медленным, но уверенным шагом»{320}.
О несомненном пропагандистском успехе украинизации свидетельствует и увеличение желающих выехать в УССР. При общем положительном настрое широких слоев западноукраинского населения различные политические силы восприняли украинизацию по-разному. Позитивно оценила переход к украинизации Коммунистическая партия Западной Украины (КПЗУ), что было вполне естественно ввиду ее теснейшей идейной и материальной зависимости от ВКП(б). Украинская социал-демократическая партия на страницах своего еженедельника «Вперед» также отзывалась об украинизации одобрительно, тогда как Украинская социалистическая радикальная партия расценила политику большевиков как тактический шаг, рассчитанный на закрепление власти над стремившейся к независимости Украиной. Украинское национально-демократическое объединение в своей оценке украинизации отмечало ее позитивное значение в деле продвижения украинской советской государственности к полной независимости. Однако позднее УНДО называло украинизацию формальной и пропагандистской и призывало использовать ее в чисто тактических целях для укрепления украинского национального сознания.
Решительно негативно оценивали украинизацию консервативные круги. Например, идеолог украинского монархизма В. Липинский видел суть украинизации в стремлении большевиков навязать под прикрытием украинского языка свои «московско-интернациональные политические устремления». Непримиримые позиции в отношении Советской Украины и ее национальной политики занимали и украинские националистические организации, видевшие в украинизации средство деморализации нации{321}
В УССР политика коренизации осуществлялась на фоне достаточно богатой и разнообразной культурной жизни. Действительно, в идеологическом и культурном плане 1920-е гг. на Советской Украине отличались плюрализмом. Существовали различные научные школы и направления. На Украине возникли многочисленные художественные объединения и союзы, кружки и студии. Например, в области литературы активно действовали группа неоклассиков, союз крестьянских писателей «Плуг», литературная организация пролетарских писателей «Гарт», «Вольная академия пролетарской литературы» (ВАПЛИТЕ). Существовали объединения художников, композиторов и др. деятелей искусства, среди которых стоит вспомнить Товарищество художников имени К. Костанди, Ассоциацию художников Красной Украины, Товарищество имени Леонтовича.
В целом в УССР в 1920-е гг. действовало 40 литературно-художественных организаций, которые объединяли писателей, художников, музыкантов, артистов{322}. При этом интеллигенция не только искала новые приемы творческого самовыражения, но и активно обсуждала актуальные проблемы общественно-политической жизни. В стране часто проходили дискуссии (литературные, театральные и т. п.), участники которых выражали зачастую полярные взгляды.
В УССР особенно активно обсуждались вопросы, так или иначе связанные с национальной украинской проблематикой вообще и большевистской политикой коренизации в частности. Сторонники национальной идеи считали коренизацию реальным средством воплощения в жизнь своих убеждений, о чем свидетельствует, к примеру, развернувшаяся в 1925 г. на Украине активная дискуссия по вопросу о путях развития украинской литературы (1925-1928){323}. В процессе дискуссии обсуждалась роль Украины в мире, ориентиры украинского мировоззрения. Украинские литераторы и другие деятели культуры пытались найти ответ на вопрос: какой должна быть новая украинская культура, как соединить пролетарский интернационализм, коммунистический дух новой культуры с ее национальной сущностью? Обычно все соглашались с необходимостью выхода украинской культуры из узких этнографических рамок, чтобы она могла встать в один ряд с культурами других народов. Первоначально дискуссия была сугубо литературной, однако вскоре в значительной степени политизировалась: широко обсуждавшиеся в обществе проблемы часто выходили за границы сугубо литературных и трансформировались в политические.
«Хвылевизм», «бойчукизм» и «волобуевщина»
ОСОБУЮ АКТИВНОСТЬ в дискуссии проявил молодой литератор Н. Хвылевой (псевдоним Н.Г. Фитилева, 1893-1933), с именем которого связано распространение идей «европеизма», то есть обращение к Европе как образцу классического высокохудожественного искусства. Хвылевой предупреждал об опасности чрезмерного влияния русской культуры на украинскую. Это опасность, как предостерегал писатель в своем известном памфлете «Украина или Малороссия?», двоякого рода. Прежде всего речь идет о «борьбе за книжный рынок, за гегемонию на культурном фронте двух братских культур на Украине – русской и украинской»{324}. Поэтому, говорит он, исходя из «логики национального возрождения», необходимо создать материальные условия для «выявления культурных возможностей молодой нации»{325}.
С другой стороны, Хвылевой опасался, что «украинская интеллигенция в массе своей не способна побороть в себе рабскую природу, которая северную культуру всегда обожествляла и тем не давала возможности Украине проявить свой национальный гений»{326}. Из всего этого был сделан следующий вывод: «Украина несколько иначе будет идти к социализму, хотя и в одном советском политическом союзе с Россией»{327}.
Выдвинутый Хвылевым лозунг «Геть від Москви! (Прочь от Москвы!)» получил широкий резонанс и послужил достаточным основанием для обвинения его в национализме. Сторонники Хвылевого отвергали упреки в политическом подтексте лозунга и недооценке достижений русской культуры. По их мнению, речь шла об опасности некритического копирования культурных достижений других народов и о необходимости проявлять в творчестве национальные черты, темы и мотивы.
Лозунг «европеизации культуры» нашел широкий отклик у украинской интеллигенции. Новые формы западноевропейской театральной культуры активно внедрял Лесь Курбас, возглавлявший художественное объединение «Березиль». Украинские исследователи считают его «творцом и реформатором украинского национального театра, который в 20-е годы прокладывал новые пути в культурно-художественной жизни республики»{328}. Курбас разделял позиции Хвылевого в плане борьбы с провинциализмом и «хохляцкой малоросийщиной». Его постановки пьес Н. Кулиша «Народный Малахий» (1928) и «Мина Мазайло» (1929) вызвали широкий общественный интерес из-за своей политической направленности. Например, в пьесе «Мина Мазайло» речь шла как раз об украинизации. Среди действующих лиц -«малоросс-карьерист», «представитель украинского национализма унровского типа», «великодержавный шовинист» и, конечно, «патриот украинизованной УССР». Персонажи высказывали свои взгляды довольно резко. Например, одному из них принадлежат такие слова: «Ихняя украинизация – это способ выявить всех нас, украинцев, и тогда разом уничтожить, чтоб и духу не было…»{329}. Партийное руководство республики критически отнеслось к этим постановкам и использовало Всеукраинский театральный диспут в июне 1929 г. для наступления на «Березиль»: Курбас был обвинен в национальной контрреволюции{330}.
Поиск путей взаимодействия украинской и европейской культур шел и в изобразительном искусстве. Украинский художник-монументалист М.Л. Бойчук пытался соединить традиции византийского искусства с элементами украинского народного орнамента, мозаики и фрески периода XVII-XVIII веков («бойчукизм» был заклеймен позже как формалистическое искусство){331}.
Между тем в украинском обществе звучали призывы покончить не только с «культурной», но и с экономической колонизацией. Об этом говорили такие украинские функционеры, как С. Яворский и П. Солодуб. Особенно ярко подобные взгляды выражены в работах украинского экономиста М.С. Волобуева (1903-1972), недовольного положением Украины в составе СССР. В его статье о проблемах украинской экономики, опубликованной в 1928 г. в журнале «Большевик Украины», поднимался вопрос о целостности украинского национально-хозяйственного пространства и о характере руководства промышленностью УССР. Волобуев считал, что следует раз и навсегда признать целостность украинского национально-хозяйственного пространства. «Конечно, можно условно называть СССР „одной страной“, если речь идет о противопоставлении СССР как целого всему капиталистическому миру, – писал Волобуев. – Если же речь идет о внутренней [курсив автора. – Е. Б] характеристике экономики СССР – называть ее экономикой одной страны было бы большой ошибкой. Ведь такая постановка вопроса выявила бы непонимание того, что после революции украинская экономика перестала быть «придатком» к русской, что эта экономика теперь равноправна…»{332}
Украинский экономист считал ошибочным подход Госплана СССР: этот высший хозяйственный орган рассматривал экономику Союза как единое целое, без деления на самостоятельные национальные народно-хозяйственные комплексы. По мнению Волобуева, это в корне неправильно, поскольку в этом случае Госплан забывает о перспективе. В будущем, как писал Волобуев, «национально-хозяйственные комплексы должны войти в состав мирового хозяйства» в соответствии с мировым разделением труда{333}. Вследствие такого неправильного подхода общесоюзные органы рассматривают экономические организации национальных республик как «подведомственные им организации», а не как часть национального хозяйственного организма{334}. Украинский экономист считал также несправедливым распределение союзного бюджета, поскольку прибыль от украинской экономики шла на союзные нужды, а не на развитие УССР{335}.
Волобуев считал необходимым исправить отмеченные им ошибки хозяйствования. Прежде всего, говорилось в статье, руководство народным хозяйством УССР должно принадлежать украинским экономическим центрам, а за союзным Госпланом следует оставить общедирективные функции. Последней инстанцией в утверждении украинского бюджета должен стать ВУЦИК. Волобуев подчеркивал, что доходы от украинской экономики должны использоваться на нужды республики. Он требовал также установить контроль над деятельностью союзных органов со стороны республиканских органов власти{336}.
Взгляды, высказываемые Волобуевым и Хвылевым, нередко падали на благоприятную почву, особенно в среде молодой украинской интеллигенции. Так, в 1928 г. ОГПУ заинтересовалось деятельностью аспиранта Института марксизма СВ. Шудрика, который, «использовав свое пребывание в институте марксизма, на кафедре национального вопроса» снабжал сторонников Украинской коммунистической партии{337} «секретными партийными документами»{338}. Шудрик считал, что никто, кроме украинцев, никогда не разрешит украинского вопроса, и поэтому необходимо создавать в КП(б)У «украинский базис», «чтобы иметь возможность впоследствии разрешить украинский вопрос не так, как его теперь разрешают в области языка, и то неудачно, а в плоскости государства, хозяйства, партий, союзов и т. д.»{339}. Основной целью кружка Шудрика была «прививка своих (укапистских) взглядов членам КП(б)У» под лозунгами «Хай живе Вільна Україна! Хай живе вільна українська культура, яку породила Жовтнева Революція!»{340}. Действия Шудрика были расценены как антисоветская работа и «шовинистическая обработка своих земляков», а сам он был объявлен украинским националистом.
Взгляды Волобуева вызывали сочуcтвие прежде всего у интеллигенции: и профессуры, и студенчества. Например, доцент зернового института в Харькове, преподававший экономическую географию, Кривицкий попал в поле зрения властных структур именно из-за того, что разделял «волобуевскую точку зрения» и считал, что «УССР является сейчас российской колонией»{341}. Приведем еще один пример – слова студента из Днепропетровска Покотило: «На что нам союз, нам нужно, чтобы Украина была свободной так же, как Англия, Франция, чтоб она имела право заключать торговые сделки без морального или другого влияния Москвы… Разве у нас житье на Украине? У нас зажим. Истинное возрождение украинской культуры на Западной Украине»{342}.
Разговорчики в строю
В АРХИВАХ СОДЕРЖАТСЯ любопытные документы, свидетельствующие о том, что политика украинизации обсуждалась и в широких массах. В приветствии XIII съезду РКП(б) в 1924 г. «группа беспартийных товарищей» высказала свои «мысли о национальном вопросе в связи с декретами правительства УССР об украинизации»{343}. Авторов письма беспокоили антиукраинизационные настроения, распространенные среди чиновников на местах, в данном случае – в южных степных губерниях Украины. «Многие в провинции, а бывает и в центре, смотрят на распоряжения правительства об украинизации как на дело не особенно важное, не серьезное, предпринятое, мол, лишь для отвода глаз Европе…»{344} – указывается в письме. Приводятся также случаи бестактного отношения к украинцам («потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком»{345}) и формального отношения к украинизации («курсы украинского языка устраиваются только для формы»{346}).
Нередко вопросы украинизации тесно связывались с проблемой статуса Украины в СССР. Так, в письме президиуму XIII Всеукраинского съезда Советов (февраль 1931 г.) группа делегатов съезда («прибывших из различных районов УССР, и группы рабочих столицы УССР – Харькова, от заводов ХПЗ, ГЭЗа, „Серпа и молота“») «ставила правительству ряд вопросов». «Необходимо немедленно взяться за выдвижение руководящих кадров из местного населения, -говорилось в письме. – А то председатель какого-либо треста или комендант, или генеральный, занимающий всякие другие государственные должности, будут обязательно кончаться на „ов“ – Козаков – председатель, а заместитель какой-либо „малоросс“, чтобы не обидно было – Гонтаренко, Кобаченко. Генеральный – на „ов“, и ниже чином на „ко“. Это, знаете, плохая политика. К добру она не приведет. Надо строить украинскую советскую государственность, так как уже пора»{347}. В письме также подчеркивалось, что «до сих пор говорят только о языке, культуре». По мнению авторов письма, необходимо было сделать все, «чтобы УССР действительно была суверенной республикой в Союзе Советских Республик, а не выглядела как культурно-национальная автономия…»{348}.
На почве украинизации нередко вспыхивали конфликты по национальному признаку. Один из таких фактов приведен в монографии А.С. Рублева и Ю.А. Черченко. Директор Украинского института лингвистического просвещения в Киеве И.М. Сияк (галичанин по происхождению) запрещал говорить в институте на русском языке. Над студентом Ивановым, продолжавшим говорить по-русски, по инициативе директора был проведен общественно-показательный суд, после чего студента исключили из института.
Рублев и Черченко подчеркивают, что Сияк руководствовался благими целями развития украинской культуры и исключение было целиком оправданно – студент-лингвист не удосужился выучить украинский язык{349}. Но стоит заметить, что и в действиях студента Иванова присутствовала своя правда – на его стороне был главный пролетарский писатель Максим Горький. В известном горьковском письме украинскому писателю А. Слесаренко говорится следующее: «Уважаемый Алексей Макарович! Я категорически против сокращения повести „Мать“. Мне кажется, что и перевод этой повести на украинское наречие тоже не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий – стремятся сделать наречие „языком“, но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия»{350}.
Приведем еще один случай. В 1927 г. профессура Киевского художественного института резко выступила против приглашения на работу преподавателей из числа русских художников. В украинский Наркомпрос было подано соответствующее заявление с 26 подписями. По свидетельству ЦК КП(б)У, «еще до подачи заявления в Киеве проводилась классовая борьба. Националисты распространяли листовки-протесты»{351}. В этих листовках говорилось о том, что «украинский художественный фронт» наводняется «кацапами» и «жидами», что все народное украинское глушится и что все, кому дорого развитие украинской культуры, должны чинить отпор и т. д.{352} Любопытна реакция украинского Наркомпроса на положение дел в Киевском художественном институте. Скрыпник посчитал, что причиной тому – чрезмерное использование российских кадров и явно недостаточное – кадров украинских, что и привело к обострению «национальной борьбы в институте и около него»{353}.
С нашей точки зрения, эти примеры свидетельствуют о том, что ситуация в республике, по крайней мере среди интеллигенции, была, мягко выражаясь, не совсем здоровой. Украинизация приводила к обостренному размежеванию людей по национальному признаку. При этом следует учитывать, что привлечение украинскими властями к сотрудничеству галицийской интеллигенции, в свою очередь, отнюдь не вызывало восторга у интеллигенции русскоязычной, ориентировавшейся на русскую культуру.
Рублев и Черченко подчеркивают, что антагонизм между приезжей и местной интеллигенцией существовал на всем протяжении 1920-х гг.{354} После переезда в Харьков М.М. Лозинский вспоминал: «Мое несчастье в том, что я – галичанин. Тут галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о „галицийской мове“). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан „предателями“ и „большевистскими наймитами“. А советский актив и партийцы тоже их считают чем-то отличным от себя»{355}.
Действительно, русскоязычная интеллигенция, особенно профессура, часто крайне негативно относилась к украинскому языку. Некоторые даже ставили под сомнение сам факт его существования. Например, преподаватель математики Белинский из Днепропетровска заявлял, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев»{356}. Преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом [украинском. – Е. Б.] языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика… Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России. Никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России»{357}.
Таким образом, проводимая большевиками политика украинизации создавала напряженность в обществе. «Властью проводится такая политика, что сильно обострилась классовая и национальная борьба, ненависть одного к другому, нет никакого братства…» – читаем в одном из писем во Всеукраинский ЦИК{358}.
Кто против?
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ПОЛИТИКА коренизации, создававшая довольно благоприятные условия для деятельности национально ориентированных групп населения, вызывала неприятие со стороны тех слоев общества, чьи интересы учитывались далеко не полностью или вообще игнорировались. Против были настроены чиновники (они были почти поголовно русскоязычными), старое городское население{359}, пролетариат, русскоязычная интеллигенция (инженерно-технические работники, часть профессорско-преподавательского состава вузов).
В КП(б)У было также немало противников коренизации и лиц, занимавших выжидательную позицию, в частности, из числа «старых большевиков», веривших в мировую революцию. Приведем несколько характерных примеров. В Краматорске заведующий тарифно-экономическим отделом заводоуправления Т. Файнберг высказывался в таком духе: «Нам нет надобности изучать украинский язык, потому что при социализме все языки сольются в один»{360}. На заводе К. Либкнехта в Днепропетровске часто слышались такие разговоры: «Зачем нам украинизоваться, изучать украинскую культуру, если мы должны быть интернационалистами и иметь один общедоступный язык, функции которого выполняет русский язык»{361}. Студент Приходько из Харькова заявлял: «Украинизоваться не буду, революцию проводили на русском языке»{362}.
«Антикоренизационные настроения» зачастую находили пассивное выражение, однако при столкновении с позицией сторонников коренизации создавали напряженность в украинском обществе. О том, насколько серьезное препятствие для реализации политики коренизации могло оказать «бездействие» некоторых слоев общества, свидетельствуют жесткие меры контроля над соблюдением постановлений по украинизации. Так, уже упомянутый декрет «О мерах обеспечения равноправия языков и о содействии развитию украинского языка» 1923 г. предусматривал ограничения по языковому признаку при приеме на работу: «С введением в действие настоящего декрета никто из граждан, не владеющих обоими наиболее распространенными языками, не может быть принят на службу в госучреждение»{363}. Украинский Совнарком в сентябре 1925 г. предлагал центральным учреждениям УССР, комиссариатам и окружным исполкомам «уволить с должности сотрудников, которые до этого времени не овладели украинским языком»{364}.
Большинство же чиновников ни в какую не желало изучать национальный язык. Украинские партийные власти неоднократно обращали внимание на данное обстоятельство. В докладной записке Центральной всеукраинской комиссии украинизации соваппарата при СНК УССР (1925) отмечалось, что в большом количестве учреждений не выполняются постановления и декреты по украинизации, в частности на работу принимаются люди, не знающие украинского языка{365}.
Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики на Украине в 1928 г., отмечала несколько факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. В качестве объективных причин комиссия указывала на трудности, связанные с незавершенностью формирования украинского литературного языка: «несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию»{366}. Кроме того, чиновники, вынужденные изучать украинский язык, отнюдь не горели желанием вникать в историю Украины, украинского театра, украинской литературы и т. п., которые были включены в «программу испытаний»{367}.
Комиссия также отмечала, что «требование знания украинского языка распространяется на слишком широкий круг служащих». Например, «преподаватели школ нацменьшинств жалуются на то, что с них требуют обязательно знание украинского языка, а между тем никто не интересуется… насколько они владеют тем языком, на котором преподают»{368}. Кроме того, поскольку знание украинского языка требовалось от всех госслужащих, это обстоятельство, по признанию комиссии, существенно ограничивает круг лиц, «из среды которых производится выбор служащих»{369}.
Следует обратить внимание на еще одну особенность украинизации. Сторонники коренизации на Украине стремились к тому, чтобы для служащих национальный язык стал разговорным, чтобы им пользовались не только для деловой переписки. Та же комиссия ЦКК ВКП(б) сетовала на то, что «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления „бумаг“. Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык»{370}.
Служащие нередко высказывались об украинизации довольно резко. Например, в Николаеве заместитель главного бухгалтера завода «Марти» Новиков (беспартийный) заявил: «Украинский язык – собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело закончилось выговором{371}.
Не всегда находила поддержку политика коренизации и среди крестьянства, составлявшего в 1920-е гг. большинство населения УССР. Для крестьян первостепенное значение имела социальная и аграрная политика советской власти. К тому же в восточных и юго-восточных районах УССР проживало много русских, и тут ассимиляция украинского населения зашла дальше, нежели в других районах. Большинство населения там пользовалось русским языком, и переход на украинский школ, печатных изданий и делопроизводства не всегда встречал одобрение.
Вот как описывал рабочий-партиец в своем письме в ЦК КП(б)У положение в Луганске{372}: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык… Тогда зачем такое угощение для крестьян?» Особенно возмутил автора письма перевод на украинский язык партийной печати: «Я не говорю уже о „Коммунисте“ на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных надобностей. Это ли не трагедия… Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации»{373}.
Один из жителей села Никольского Павловского района Сталинского округа УССР в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» в 1927 г. сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «непонятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т. д. на украинском языке. Народ заявляет: „Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском“, т. е. на непонятном языке»{374}. Вызывали затруднения и различные объявления, «расклеенные на РИКе [райисполкоме. – Е. Б.] и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Украиноязычное делопроизводство вызывало недовольство граждан: «Разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно»{375}.
Не лучше обстояли дела и с литературой на украинском: «Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское „Рад[янське] село“ лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке – нарасхват разбирают, а от украинских отбегают…»; «большинству интересно прочитать биографию В.И. Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика»{376}. «Для чего это?» – спрашивал автор письма.
Отнюдь не всегда находила поддержку политика украинизации и среди рабочих. Партийный деятель 1920-х гг. И. Майстренко, по роду службы вынужденный заниматься практическим проведением украинизации, оценивая в своих воспоминаниях сложившуюся ситуацию, отмечал «русифицированность» Харькова, Донбасса, Днепропетровска, Одессы и их упорное нежелание украинизироваться. «Харьковская улица все еще говорила на русском языке», -писал Майстренко. Показательно, что хотя сын мемуариста учился в Донбассе в украинской школе, но «на улице и дома говорил на русском языке»{377}. В то же время «старинные украинские города быстро дерусифицировались». В качестве примера Майстренко приводил Полтаву, где к концу 1920-х гг. «на улицах господствовал украинский язык»{378}.
Рабочие юго-восточных промышленных областей УССР к необходимости изучения украинского языка относились явно негативно. Даже те из них, кто немного владел украинским, им не пользовались. «Некоторые товарищи знают много украинских слов и фраз, но „стесняются“ начать говорить, – сообщалось в одной из пропагандистских брошюр Днепропетровской окружной комсомольской организации. – Такое стеснение беспочвенно и достаточно наивно, ибо зазорно теперь совсем не знать украинского языка»{379}. Ситуация осложнялась тем, что Сталин высказывался резко против применения административного нажима на этот слой населения. Единственным средством воздействия на пролетариат оставался метод разъяснения и убеждения, эффективность которого в течение всего советского периода оставалась сомнительной.
«Определенно не считают себя малороссами»
ВЕСЬМА НАСТОРОЖЕННО и далеко не всегда позитивно воспринимало украинизацию и украинское население РСФСР. Например, во время урегулирования вопроса о границах между РСФСР и УССР в середине 1920-х гг. возможность присоединения к Украине активно обсуждалась самим населением приграничных районов. Вопрос был поднят на уездных съездах Советов. Делегаты высказывались против присоединения их уездов к Украине, мотивируя это нежеланием населения подвергаться украинизации. Так, в протоколах Россошанского и Острогожского съездов подчеркивалось, что «имеющаяся в уезде часть украинского населения в силу проводившейся до революции национальной политики и по своим бытовым и культурным условиям к данному моменту ассимилировалась с великорусским»{380}.
При этом украинское население, по словам делегатов съездов, категорически отказывалось от преподавания в школах на украинском языке и не соглашалось вообще как бы то ни было подвергаться украинизации, «которая неизбежно связана с коренной ломкой выработавшихся и исторически установившихся бытовых условий и языка»{381}. Один из членов губисполкома крестьянин Россошанского уезда Скляренко заявлял, что украинский язык среди населения совершенно не пользуется популярностью: «Как-то в уезде проводилась кампания по организации украинских школ, населению предлагалось, по его желанию, устраивать школы с обучением на украинском языке, и, несмотря на это, не было создано ни одной украинской школы»{382}. «Большинство жителей Острогожского уезда определенно не считают себя малороссами», – делал вывод председатель местного исполкома и приводил интересный пример. В губернской крестьянской «Нашей газете» была открыта специальная рубрика, так называемый «украинский куток», в расчете на то, что крестьяне будут присылать заметки на украинском языке. Что же получилось? «После двух-трех заметок „Куток“ заглох», «крестьянство осталось глухим, совершенно не интересуясь данным вопросом… Жители не считают себя хохлами»{383}.
Сходная ситуация обнаруживается и в Таганрогском округе. Прослышав о возможном пересмотре границы, местное сельское население высказалось за вхождение в состав РСФСР. Помимо чисто экономических мотивов, прозвучало мнение о том, что в данный момент жители испытывают «тяготение к русскому языку»{384}. Граждане слободы Матвеев Курган Таганрогского округа также высказались против «изучения чуждого населению языка», отмечая «непонимание всех распоряжений советского правительства, издаваемых на украинском языке»{385}
«Нежелание примириться в особенности с украинизацией школ, письмоводства и т. п.» высказали крестьяне Амвросиевского района Сталинского округа Донской губернии{386}. А жители Екатериновского района Таганрогского округа написали письмо-заявление председателю ЦИК СССР М.И. Калинину с просьбой о присоединении района к РСФСР, мотивируя это тем, что «украинский язык мы уже забыли, охотно мы и наши дети учим русский язык. Украинская литература для нас непонятна»{387}.
В 1928 г. украинские чекисты подготовили справку об украинизации школы в Кубанском и Донском округах Северного Кавказа и об отношении к ней населения. Отношение местных жителей, которых официально считали украинцами, к украинизации не изменилось. «Украинизация школы… не встречает широкого сочувственного отношения среди местного населения, – говорится в справке. – В большинстве случаев преподавание на украинском языке вызывает явное недовольство, как среди иногородних, так и казачества»{388}.
Сотрудники ГПУ признали, что местное население не понимало литературного украинского языка, значительно отличавшегося от «местного наречия». К тому же из русских школ был обеспечен «бесперебойный переход учащихся в учебные заведения повышенного типа»{389}. В результате на Кубани и Дону русские школы были переполнены, тогда как в украинских ощущался недобор учащихся. Например, в станице Пашковская Кубанского округа в 1927/1928 учебном году в украинскую школу поступило всего 14 человек, а в русскую школу – 144; в станице Корсунской того же округа в первую группу украинской школы записалось только 10 человек, в русскую же – 130; «то же имело место в станицах Гривенской, Поповнической, Северской, Холмской и ряде других»{390}. Родители учащихся стремились перевести своих детей из украинских школ в русские. Когда они писали соответствующие заявления, то указывали, что «не считают себя украинцами»{391}.
Сотрудники ГПУ, знакомясь с ситуацией на Дону и Кубани, старательно изучали настроения рядовых граждан. Высказывания последних были обобщены и приводились в указанной справке. Особенно часто встречались выражения типа «советская власть навязывает украинизацию против нашей воли», «наши дети портятся в украинских школах по приказу советской власти»{392}.
Данные ГПУ подтверждают и другие источники. Так, в июле 1928 г. при Кубанском окрисполкоме было созвано совещание по украинизации. Участница совещания Борисенко, работавшая учительницей в станице Марьянской на Кубани, отмечала отрицательное отношение местного населения к украинской школе. За все время существования этой школы в данной станице (а она была образована еще до революции) состоялся только один выпуск. Борисенко замечала: «Население в нашей станице против украинского языка»{393}. Она привела интересный пример: «В прошлом году в нашей станице украинизовались все школы… И что же получается?
Родители подают заявления, чтобы одна-две группы были русские. Заявления отклонили. Они настаивают, кинулись хлопотать сюда, в район, в округ»{394}. Другой участник совещания отмечал: «Число украинских школ у нас увеличивается, но число учащихся в них уменьшается»{395}.
Борьба двух культур
СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ в обществе отражена и в тех замечаниях и предложениях, которые присылали украинские коммунисты в ЦК партии. Как и все общество, партия разделилась на сторонников и противников украинизации. К числу первых принадлежали бывшие боротьбисты и укаписты. Они действовали весьма активно, а их письма в ЦК всегда содержали программу практических действий. Ярким примером является письмо в ЦК КП(б)У В.М. Блакитного, одного из организаторов и руководителей партии боротьбистов, после ее ликвидации принятого в КП(б)У и введенного в состав ЦК. Письмо было написано еще в 1920 г.{396}
Блакитный предлагал решить кадровый вопрос за счет привлечения из всех регионов советского пространства, прежде всего РСФСР, «партийных и советских работников, знающих украинский язык и условия Украины», с одной стороны, и обучения украинскому языку уже работающих в УССР служащих{397}. При этом «для перелома пренебрежительного отношения к украинскому языку мещанской массы советских служащих необходимо издать приказ, хотя бы с предварительным обозначением срока, в какой они должны изучить украинский язык»{398}. Характерно, что свои предложения Блакитный выдвинул еще до принятия XII съездом РКП(б) курса на коренизацию.
Помимо этого, он предлагал усиленно развивать украинскую периодическую печать и литературу. Именно в этих областях, по мнению Блакитного, существовали «неизжитые тенденции упорного общеруссизма»{399}.
Среди украинских коммунистов было немало тех, кто разделял мнение Волобуева о положении Украины в СССР. К ним принадлежал, например, заместитель наркома просвещения П.К. Солодуб. 11 марта 1929 г. состоялась его беседа с членом ЦК и Оргбюро ЦК КП(б)У А.А. Хвылей. В это время Центральная контрольная комиссия обсуждала положение на Украине в связи с проведением украинизации. По словам Хвыли, Солодуб предлагал заявить на заседании комиссии о том, что, мол, «никакой правильной национальной политики у нас сейчас не проводится и не проводилось»{400}.
Хвыля так передает слова собеседника: «Имеет ли сейчас украинский народ свое государство? Не имеет! Представляет ли сейчас Украина собою какое бы то ни было единое политическое целое? Не представляет! Представляет ли собою Украина хозяйственное целое? Не представляет! Имеет ли Украина свой бюджет? Не имеет! Сейчас, мол, на Украине и в Советском Союзе проводится не ленинская национальная политика… а программа еврейского „Бунда“, программа культурно-национальной автономии»{401}.
Однако убеждения активных сторонников украинизации разделяли далеко не все члены партии. Ярким примером отношения партийно-советской элиты к украинскому языку и культуре служит «теория борьбы двух культур», выдвинутая вторым секретарем ЦК КП(б)У Д.З. Лебедем. Готовясь к одному из своих выступлений в марте 1923 г., он писал: «Мы знаем теоретически, что неизбежна борьба двух культур. У нас, на Украине, в силу исторических обстоятельств, культура города – это русская культура, культура деревни – украинская. Ни один коммунист и настоящий марксист не может сказать, что „я стою на точке зрения победы культуры украинской“, если только эта культура будет задерживать наше поступательное движение. Вот почему в этом вопросе для Украины задача сводится к тому, чтобы изыскать сочетание между правильным теоретическим решением вопроса, давно уже имеющимся в партии, и трезвым, реальным, и в то же время не вредным социалистическому культурному строительству планом практического овладения партией культурной работой на селе»{402}.
Лебедь признавал, что партия должна овладеть украинским языком и через него проводить культуру, поскольку «надо иногда идти в деревню и разъяснять крестьянам на понятном им языке вопросы, их интересующие»{403}. В то же время он отмечал, что для большевиков «язык является не средством проведения национализма», а «средством проведения советского, пролетарского, коммунистического влияния»{404}. Вследствие этого второй секретарь предостерегал от «украинизации во имя украинизации»: «Если в одних случаях хорош украинский язык, – им надо уметь воспользоваться, и наоборот, там, где язык превращается в средство для национализации во что бы то ни стало, украинизации не из сознания, а из чувства, там должна быть вовремя противопоставлена настоящая марксистская истина, что для коммунистов-интернационалистов национальный вопрос в принципе не существует, что это есть только одно из средств изменения быстроты социалистического строительства»{405}.
Под культурой Лебедь понимал «культуру – экономику города и культуру – экономику села, язык же для марксиста – средство»{406}. Говоря о борьбе двух культур, он говорил о борьбе «крупной промышленности» и «мелкособственнического, почти натурального крестьянского хозяйства». Целью партии, по мнению Лебедя, было «подчинение развития сельского хозяйства промышленности проникновением крупного производства в сельское хозяйство»{407}. Это должна была сделать «культура города», то есть «культура, которая имеет больше элементов социалистических, пролетарских»{408}.
Против такой трактовки национального вопроса резко выступил нарком просвещения УССР А.Я. Шуйский, назвавший теорию «борьбы двух культур» «неотъемлемой собственностью националистического мракобесия». «Тов. Лебедь, предостерегая „коммунистов и настоящих марксистов“ от украинских националистических опасностей, в своей статье сам занял по существу ту же националистическую позицию, что и шаповало-винниченковцы, но только расположился по другую сторону созданных ими баррикад»{409}, – настаивал Шуйский.
Свои взгляды Лебедь изложил накануне XII съезда партии. Провозглашение курса на коренизацию обеспечило победу противников теории борьбы двух культур. Однако и в самый разгар украинизационной политики Лебедя волновал вопрос: кто будет проводить украинизацию и на какие слои населения она рассчитана? В июне 1925 г. Лебедь подал записку членам комиссии по разработке мероприятий нацполитики, в которой высказал свою точку зрения по этим проблемам. «Я считаю, – писал Лебедь, – что при назначениях украинцев, т. е. знающих украинский язык, ЦК не может не считаться с тем, насколько эти работники выдержаны марксистски, чтобы иметь гарантии, что они вместе с украинизаторской водой не выбросят и коммунистического ребенка»{410}.
Лебедь настаивал на том, что украинизацию «в жизненно-необходимых и революционно-полезных размерах» надо проводить руками верных испытанных коммунистов. «Безграничный активизм» укапистов и бывших боротьбистов может, по его мнению, привести к тому, что инициатива перейдет «в руки наших политических противников»{411}.
Волновали Лебедя и антиукраинизационные настроения, весьма распространенные среди рабочих: «Украинизация петлюровская в свое время, помимо ее классовой неприемлемости, вызывала и среди рабочих недовольство по самой своей форме»{412}. Кроме того, украинизация высших учебных заведений уменьшит доступ туда рабочим, чего допускать было нельзя. «Нельзя забывать, что если нам надо считаться с национальными настроениями крестьянства, то то же необходимо учитывать и в отношении рабочих»{413}.
Второй секретарь сделал вывод об опасности «раздувать вопросы национальной политики на Украине», поскольку это вызывает «усиление украинопляски в среде петлюровски настроенной общественности», а «в глубоких рабочих и крестьянских массах такое раздувание вызовет только лишнюю настороженность, а иногда и враждебность»{414}.
Лебедь был не единственным из тех, кто пытался анализировать сложившуюся в связи с украинизацией ситуацию. Многих правоверных большевиков волновала активизация деятельности национально настроенной интеллигенции. Об этом, к примеру, писал в своей докладной записке некий С. Семковский (июнь 1926 г.). Размышляя над методами и последствиями политики активной украинизации, Семковский, с одной стороны, признавал необходимость украинизации для укрепления диктатуры пролетариата «в сложной обстановке медленного продвижения к социализму в крестьянской стране». Но в то же время он с тревогой наблюдал за ростом «стихии национализма». «…Идеология „национальной культуры“, – писал он, – окружается ореолом, вызывает пафос, оттесняет идеологию революционного интернационализма и в потенции создает предпосылки для своего рода национально-демократического блока…»{415}
Опасность этой «стихии национализма» была двоякого рода. Во-первых, она «определенно угрожает захлестнуть и часть коммунистических рядов – те элементы, которые к большевизму пришли не по линии классово-марксистской, а по линии национального радикализма». Во-вторых, рано или поздно это вызовет пробуждение великорусского национализма среди русских рабочих, особенно на Донбассе, а социальное недовольство, вызванное «хозяйственными трудностями», может сделать подобные настроения особенно опасными{416}.
Выход из сложившейся ситуации Семковский видел в ограничении украинизации определенными рамками (он использовал словосочетание «пределы украинизации»). Безусловно, партия, по мнению коммуниста, не могла отказаться «от активной принудительной украинизации», но последняя должна применяться лишь в отношении «соответствующих аппаратов» (видимо, Семковский имеет в виду госучреждения). Всякое же искусственное форсирование украинизации («украинификация») в отношении населения вообще и «массового члена партии» в том числе, должна быть прекращена{417}. Более того, «выделение русского населения в городах в „конституционно“ оформленное нацменьшинство является преждевременным», а «массам русского населения в городах (и особенно в рабочих районах) должно быть – и фактически, и программно – обеспечено достаточное административное обслуживание на родном языке, не исключая и высшей школы…»{418}.
Тем же духом проникнуто письмо Н.И. Бухарину конца 1926 г., написанное неким А. Дятловым из Киева. Он озабочен тем, что «под флагом украинизации, необходимость которой вытекает не из „принципиальных“ основ ленинской тактики, а из соображений чисто фактического характера, начинает протискиваться и завоевывать укромное, но прочное местечко мелкобуржуазное понимание проводимого мероприятия»{419}. На Украине, утверждал Дятлов, «проводится энергичное возрождение „своей, национальной, украинской культуры“, организуются различные общества архимелкобуржуазного толка, проводится генеральное внедрение „украинской культуры“ в общественный и индивидуальный быт, вплоть до ношения селянських кожушков, смазных сапог и т. п.»{420}. Организация всевозможных «академий по изучению Шевченко», украинизация научных учреждений и вузов, запрещение приема в аспиранты лиц без знания украинского языка и т. п. приводит, по мнению автора письма, к «возрождению украинской культуры мещанского толка»{421}.
Дятлов предлагал не просто «оздоровить личный состав ответственных партработников», а «признать, что задачей партии является не украинизация пролетариата и не внедрение украинской культуры… а внедрение социалистической культуры, которая по своему существу интернациональна»{422}. «Ясно, – пишет он, – что никто не отрицает того, что партия должна внедрять социалистическую культуру среди украинцев на украинском языке, среди русских на русском…»{423} Главное, по мнению автора письма, «устранить всякий принудительный характер украинизации, исходящий сверху». Все должно делаться на добровольной основе, хотя неизбежно «процесс вызревания социализма… ведет, если хотите сказать, то к „русификации“…»{424}.
Хотя автор и не упоминал теорию борьбы двух культур Лебедя, но, без сомнения, относился к числу ее сторонников. Дятлов настаивает на том, что партия должна расширять социалистическую культуру на языке населения, среди которого работает, но не предпринимать никаких административных мер к ускорению этого процесса и тем более – внедрять украинский язык насильно. «Никакого принуждения! Никакого угнетения! Иначе… восторжествует культура украинского мещанства…»{425} – призывает киевский большевик.
Положение русскоязычного населения на фоне проводимой украинизации волновало многих партийцев. Например, во время своего выступления на собрании партактива в Одессе в январе 1926 г. член ЦК КП(б)У Ф.Д. Корнюшин получил из зала несколько записок относительно украинизации. Одну из них он направил секретарю ЦК КП(б)У В.П. Затонскому. В записке некто Кравчук писал: «Для вас более, чем для кого другого, должно быть ясным, что подавляющее большинство населения в Одессе и на Одесщине составляют русские и евреи. Зачем же по-ребячьи тешить себя и других, что это не так. Ведь поголовная украинизация – подавляющим большинством неукраинского населения – есть акт насильственного действия, свойственный колонизаторской политике буржуазии… Ведь нынешняя линия ведет к искусственному ассимилированию русского и еврейского населения среди привилегированной украинской нации… Надо же снять, наконец, шоры с глаз и не душить свободу языка неукраинской нации. Долго ли ЦК КП(б)У будет заниматься насильственной украинизацией и к чему это поведет?»{426}
Подобные высказывания свидетельствуют о том, с каким напряженным вниманием на Украине следили за нововведениями большевиков в области языка и культуры, поскольку возросшее значение национальной культуры не могло пройти незамеченным в пестром по этническому составу обществе. Расширение сферы применения украинского языка вызывало недовольство представителей русской культуры. Неудивительно, что чиновники всячески саботировали введение национальных языков в делопроизводство, а те слои населения, которые привыкли объясняться, читать и обучать своих детей на русском языке, не желали переучиваться.
В то же время национально настроенная часть общества, стремившаяся с помощью коренизации компенсировать неудачи в построении национального государства, выступала за ускорение ее темпов. В этих условиях большевистское руководство вынуждено было лавировать, то упрекая чиновников в «великодержавном шовинизме», то наказывая «буржуазных националистов», постоянно усиливая контроль за деятельностью интеллигенции. Лозунги, подобные выдвинутому Хвылевым («Прочь от Москвы!»), были для центрального руководства потенциально опасны и вынуждали принимать решительные меры против «темной стороны украинизации», а в конечном итоге партийное руководство нацелилось на искоренение инакомыслия в национальной сфере.
Итак, первоначальная установка на коренизацию как стабилизирующий фактор в национальных республиках не соответствовала ожиданиям большевиков. Более того, в дальнейшем эта политика заложила основы многих последующих конфликтов.
Таким образом, украинизация существенно изменила облик Украины и в социальном, и в культурном, и в экономическом планах. Противопоставляя политику украинизации политике царского правительства на Украине, большевики создавали прочную базу для развития украинской культуры, что вело к вытеснению культуры русской и русскоязычной и изменяло облик Украины как таковой. Советское национальное строительство ориентировалось на пространственно очерченные этнизированные нации, составившие ядро союзных республик. Коренизация как метод воплощения теоретических установок большевиков в национальном вопросе позволяла придать этим республикам необходимый внешний и внутренний национальный облик. Таким образом, украинизация существенным образом повлияла на становление украинской нации.