Муж нахмурил брови.
– Опять ты с этой байкой, – вздохнул он и почувствовал, что обязан объяснить: – Для начала: это была обыкновенная гадюка.
– Когда мы еще были только помолвлены и ваш папа за мной ухаживал, мы поехали на пикник на берег Секкии, – начала она с плохо скрытым удовлетворением.
– Не надо дальше! – запротестовал Фредо.
– Мы сидели возле раскинутой на траве скатерти и спокойно болтали, как вдруг ваш папа крикнул так громко и ужасно, что у меня мурашки пошли по телу, и упал в обморок.
Мысль о том, что его папа грохнулся в обморок, как какая-нибудь барышня, вызвала у Энцо недоверие.
– Правда? – пробормотал он, а отец взглянул на него так, словно его оскорбили.
– Ну что, довольна? – прорычал Фредо, побагровев, и принялся в ярости наполнять свою тарелку, не дожидаясь, когда, как всегда, еду всем положит она.
– А женившись, человек уже не хозяин в собственном доме, – рассерженно пробормотал он. – Жена устраивает тебе засаду, рассчитывая выставить тебя перед детьми в смешном виде.
Этот монолог побудил Джизу посидеть молча. Она подождала, пока муж окунет кончик языка в зеленый соус, и, едва он надкусил жаркое, спросила робко:
– Ну, и как тебе жаркое?
Фредо в ответ что-то проворчал и повел плечами.
– С вами женщинами разговаривать – все равно что спускаться с американских горок, – пробубнил он с полным ртом. – Сначала строите из себя оскорбленных, а как только отведете душу, снова начинаете щебетать.
– С кем это «с нами» и кто это «мы»? Я и кто? – негодовала Джиза.
– Вы даже не можете решить, идете вы в цирк или нет, а потом кричите о праве голоса, – гремел Фредо. – Вот уж, воистину, таких только посади выбирать депутатов…
– Этот день наступит очень скоро, но ты его не увидишь, – отбила атаку жена, вскочив на ноги и встав у него за спиной. – В следующий раз я подсыплю в жаркое мышьяка!
Несмотря на почтенный возраст, Буффало Билл крепко держался в седле и выехал на арену под грохот аплодисментов. Он сделал круг по арене, держа шляпу в руке, и его длинные седые волосы и бахрома на манжетах колыхались во влажном воздухе долины. А когда он вытащил свой «винчестер», на трибунах воцарилась тишина.
Его помощники запалили два пушечных фитиля в противоположных концах арены, и в воздух взлетели два стеклянных шара, огромных, как фьяски[5]. И старый охотник на бизонов безошибочно попал сначала в один, потом в другой.
– Вот это да! – крикнул Фредо, когда все снова зааплодировали. – Ведь совсем старик, а свое дело знает!
Трюк повторили много раз, и в публике пошла гулять сплетня, что стеклянные пузыри лопаются сами по себе, а не потому, что в них попадают из ружья. А на арену уже вылетели с воплями индейцы на конях в яблоках, и у каждого в правой руке была зажата секира.
Энцо просто потерял голову от восторга, когда на арене появился генерал Кастер, высокий сухопарый блондин. Он ехал во главе отряда «синих курток», и перед ним исчезали, словно растворяясь, и Гирландина, и сияющие размытые контуры Корно и Чимоне, этих гигантов Апеннинского полуострова, которые занимали собой весь горизонт со стороны Тосканы.
Как по волшебству, Энцо оказался в прошлом, его туда затянула какая-то магическая сила. Он очутился вдруг на цветущих прериях Монтаны в тот пророческий день, когда племена сиу, шеванезов и арапахо объединились, чтобы уничтожить Седьмой эскадрон легкой конницы.
Каждый удар томагавка был нанесен так точно, каждый выстрел казался таким реальным, что никто не удивился, увидев, как падают выбитые из седел всадники, а их синие куртки изрешечены стрелами, как тело святого Себастьяна.
В кульминационный момент сражения Сидящий Бык набросился на Кастера, чтобы лично прикончить его, и, показывая толпе белобрысый скальп генерала, увлек своих воинов в танец победы.
Энцо настолько отдался гипнотическому ритму барабанов и движений этой старинной церемонии, которая казалась абсолютно реальной, что испуганно вздрогнул, когда генерал отдал приказ воскреснуть всем убитым и они, сразу вскочив на ноги, принялись кланяться публике. И тут уже было неважно, где индеец, а где белый, овации звучали для всех.
– Вот было бы здорово иметь своего коня и ружье, – вздохнул Энцо, когда они перелезали через рельсы по дороге домой.
– Коней у меня в доме не будет, – решительно ответил Фредо. – Теперь настали времена автомобилей. А вот ружья, если будете себя хорошо вести и хорошо учиться, я вам охотно подарю.
Братья недоверчиво переглянулись. Отец презирал охоту, он был одним из немногих мужчин в регионе, у кого не имелось двустволки, а имелся только пистолет на случай, если понадобится отпугнуть вора, залезшего в мастерскую.
– Мне бы хотелось такой же «винчестер», как у Буффало Билла… – поспешил высказаться Энцо, но закончить фразу не успел.
– Двух хороших духовых «флоберов», – сказал глава семьи, – будет вполне достаточно, чтобы играть и учиться стрелять.
– Спасибо, папа, – подал голос Дино. – Вот увидишь, в июне ты будешь гордиться моим табелем.
– В тебе-то я не сомневаюсь, – сердито заметил родитель и, отвесив добродушный подзатыльник Энцо, прибавил: – А вот этот юноша меня тревожит.
Они свернули на улицу, ведущую к дому, и родитель продолжил:
– Я готов сломать себе спину, если это поможет отправить вас учиться в университет. Но я хочу, чтобы вы стали инженерами и принадлежали к тем, кто вершит грандиозные дела, как Нобель или Эйфель.
От одной только мысли о том, что надо будет учиться, пока не станешь взрослым, Энцо затошнило, и он возразил:
– А вот Наполеон в университете не учился. – Но отец не обратил на его реплику никакого внимания.
– Открывать новые пути. Откапывать галереи. Строить здания в двадцать, пятьдесят, сто этажей, – восторженно продолжал он, – вот ремесла будущего!
Только желание ощутить в руках ружье заставило Энцо пообещать хорошо учиться.
Они уже подходили к дому, когда увидели, что им навстречу бежит растрепанная мать.
Джиза неслась к ним по переулку, и, увидев, что все лицо у нее залито слезами, Энцо испугался.
– Что случилось? – встревоженно спросил отец. – Кто-то залез в дом?
– Боже мой, Фредо, – прошептала она, бросившись ему на шею, – это было ужасно!
– Да что такое произошло? Светопреставление? – не унимался муж, оторвав ее от себя.
– Наш Дик, – всхлипнула она, и Энцо похолодел. – Бедный пес, его тошнило кровью, потом он весь задергался, а сейчас вообще перестал двигаться.
Ветеринар определил, что причиной болезни дога было сломанное ребро. Осколок ребра, отделившись от позвоночника, проткнул пищевод. Когда ветеринар показал им эту кость в банке с формалином, Энцо сначала почувствовал, что его словно заставили выпить соленой воды, а потом его охватил глухой гнев.
Что же это за бог такой, что позволяет собакам умирать, пока их хозяева сидят в цирке? Где же его хваленое милосердие, доброта, дар предвидения? А где был святой Антоний, про которого дон Моранди говорил, что он заступник всех животных? Что, и он тоже отвернулся?
Бедного Дика завернули в импровизированный саван из грубого полотна, чтобы похоронить его на пустыре. Фредо выкопал могилу и опустил туда останки пса, а потом передал лопату и заступ сыновьям, чтобы покрыли его тело землей.
В тот же вечер он предложил мальчишкам сразу купить щенка, но оба отказались. Дино считал, что ни одна собака не сможет заменить Дика. Энцо с ним согласился, чтобы все поскорее кончилось, ибо сам не знал, как объяснить то, что творилось у него внутри.
А истина была в том, что ему очень хотелось новую собаку, но он не понимал, как он сможет радоваться, увидев, что она пришла встретить его из школы, если будет знать, что случилось с Диком? Как бы ни любили они Дика, а рано или поздно все равно бы нашли его холодным и неподвижным, и им осталось бы только положить его в могилу.
Если цена любви – страдание, убеждало его собственное сердце, на которое тяжким грузом легла тень смерти, то ни к кому не стоит привязываться.
IIСмерть прогрессу!1908 год
– Здесь у нас люди не спешат броситься в объятия прогресса, – сетовал Фредо, пока они со старшим сыном руками выталкивали «Де Дион» из гаража. – В Болонье все совсем по-другому, – страдальческим голосом продолжал он, когда маленький лазурный автомобиль послушно выкатился во двор и остановился в тени. – Горько это сознавать, но там народ нас намного обогнал.
Стояло теплое и влажное сентябрьское утро. Дино нахмурил брови: к двенадцати годам он уже достаточно наслушался этих местнических разговоров, и для него признать превосходство самого большого города в регионе был равносильно предательству.
– Идет болонская беда – открывайте ворота! – заступился он за свой город. – Болонья – город сводников и горлопанов.
– Откуда ты знаешь, если ни разу там не был? – удивленно спросил отец.
– Совсем необязательно лететь на Луну, чтобы знать, что она круглая,– заметил Дино.– И потом, все болонцы болтуны. А тортеллини[6] изобрели все-таки в Модене.
– С этим даже я согласен, – с улыбкой подтвердил Фредо. – Но Болонья остается большим городом, в два с половиной раза больше нашей Модены, там крупные производства, много магазинов и есть перворазрядный Автомобильный клуб, – с явным уважением сказал он, залезая в машину и удобнее размещаясь среди рычагов управления. – Именно поэтому дон Винченцо Флорио намеревается там выиграть кубок.
Дино глубоко вздохнул, и в этом вздохе смешались досада и покорность. Флорио был наследником одной из богатейших в Италии семей, династии палермских магнатов, которые владели линиями навигации и химическими предприятиями, шахтами и винодельческими хозяйствами, рыболовецкими промыслами тунцов и заводами для консервирования улова. Дон Винченцо б