Но мукой новой буду я томиться
Всечасно от любовного огня.
И в этой думе с телом разлучится
Душа моя, рыдая и стеня,
К погибели своей. И чёрной тенью
С тенями будет. Вот конец мученью.
CXLVIII
Тебя молю, о Смерть! идёшь, врачуя
Мне горькое земное бытиё;
По доброй воле жить уж не хочу я;
Рази же сердце бедное моё!
А не сразишь, так сам сражу, тоскуя.
Как чтил бы я пришествие твоё!
Так поспешай — и сброшу я оковы, —
Мне тяжкие мучительно суровы».
CXLIX
Тут он умолк и залился слезами
И вспомнил, как прекрасное копьё
В него метнула нимфа, как словами
Прорвалось сострадание её
И ужас, что воздушными струями
Неотвратимо мчится остриё.
И в тех словах почуял он хоть малость
Надежды на узывчивую жалость.
CL
Так плача и томительно вздыхая,
Влюблённый юноша один лежал,
Жить жаждая и к смерти вдруг взывая,
Надеялся и в ужасе дрожал.
Бог сна, из врат великих низлетая,
Сном благостным страдальца обаял.
Усталостью последней истомлённый,
Всё позабыл забывшийся влюблённый.
CLI[28]
А мать умелая уж насбирала
Целебных трав немало — для того,
Чтоб сыну сделать ванну: полагала,
Что боль в боку измучила его.
Доверчивая, ведь она не знала
Причин томленья сына своего.
Пока весь ход её работы длился,
Домой и Джирафоне воротился.
CLII
И тотчас же спросил: что сын бесценный?
Вернулся ли сегодня он домой?
А донна, что звалася Алименой[29],
Ответив «да», свой перепуг ночной
Поведала; без боли неизменной
Не молвит слова сын; ему покой
Необходим; она к нему не входит.
«Прошу, нейди и ты, — так речь заводит. —
CLIII
Я ванну приготовила, что боли
Помочь должна. Пускай он отдохнёт,
Как долго будет то ему по воле,
И ванну ту целебную возьмёт.
И уж страдать не будет, верно, боле:
Где б ни болело у него, — пройдёт.
Оставь, пусть спит. Он говорить не может:
Сильнее боль в боку его тревожит».
CLIV
Когда жена всё это рассказала,
Его схватила за сердце тоска.
Любовь отцовская не устояла,
Чтоб тотчас же не повидать сынка.
В каморку, где постель его стояла,
Невольно потянуло старика.
И видит — спит. Его он закрывает
И прочь оттуда тотчас поспешает.
CLV
И он сказал старушке: «Дорогая
Жена, сынок, сдаётся мне, уснул,
Лежит в постели, тихо отдыхая,
И разбудить его я не дерзнул:
Грешно, и шутка вышла бы плохая,
Когда б теперь я сон его спугнул».
«Конечно, — отвечала Алимена, —
И не тревожь: ведь сила сна бесценна».
CLVI
Когда уж долго юношу, лаская,
Опутывал сетями лёгкий сон,
И воля грудь наполнила былая,
Вздохнув глубоко, пробудился он,
А возле — никого. И, вновь вздыхая,
Своей печали прежней возвращён,
Он пред собою мыслью неостывшей
Всё видит нежный взгляд, его сразивший.
CLVII
Но чтоб себя не выдать вдруг позорно
И обмануть отцовское чутьё,
Вскочил и приоделся он проворно.
Скрыв муку страсти, одолел её.
Красивое, спокойное притворно,
Отёр он полотном лицо своё
И взор, ещё слезами орошённый, —
И вышел вон, хоть несколько смущённый.
CLVIII
И Джирафоне тотчас же встречает
И спрашивает сына своего,
Что было с ним и как он поживает.
И, всё ещё любуясь на него,
О том же Алимена вопрошает.
А он в ответ: «Да, право, ничего.
Я выспался — и не томит нимало,
Прошла вся боль, что так меня терзала».
CLIX
Но всё ж отец решил приготовленье
Горячей ванны для него, — и вот
Её берёт он только в уверенье,
Что боль иная сердце не гнетёт.
О Джирафоне, что твоё леченье!
Любовное страданье не пройдёт,
И разве тут твоя поможет ванна,
Когда глубоко в сердце скрыта рана!
CLX
Довольно же. И после омовенья
Изрядно грустно день проводит он.
Два, три, четыре дня — одни мученья.
Минутного он отдыха лишён,
Все позабыв былые упоенья,
В задумчивости мрачной погружён.
Но мысль о той его не покидает,
По ком и дни, и ночи он страдает.
CLXI
Отец, и мать, и все дела на свете,
Всё — всё равно, ничем не занят ум,
И мысли нет ни об одном предмете,
Вся жизнь кругом — какой-то праздный шум.
Но лишь одна бессменно на примете
У скованных, порабощённых дум,
В одну лишь верит, лишь одной боится, —
И ею создана его темница.
CLXII
Когда бы в страстном, пламенном горенье, —
Не зная где, — он мог её сыскать,
Весь исстрадавшись, принял он решенье
Того предела уж не покидать.
И лишь в одном он ведал утешенье, —
Чтоб без помехи плакать и вздыхать
И тихо вспоминать о том, что было,
Что с милою его соединило.
CLXIII
И Африко столь горю предавался,
Что с каждым часом более страдал.
Он обессилен был, он задыхался, —
Без отдыха недуг его терзал.
Он жизни против воли подчинялся:
Цепями так Амур его сжигал,
Что он почти от пищи отказался,
День ото дня слабел и истощался.
CLXIV
Уже с лица красивого сокрылся
Румянец юный, дальше — всё бледней
И всё худей бедняга становился,
Стал острым взгляд ввалившихся очей.
И так он от печали изменился,
Что юношу ещё недавних дней
Едва напоминал теперь влюблённый,
Безжалостным пыланьем опалённый.
CLXV
Отец не мог бы выразить словами,
Как мучился душою за него.
И часто ободрял его речами
Такими: «Сын мой, молви, отчего
Страдаешь ты? Клянусь тебе богами, —
Узнав причину горя твоего,
Всё сделаю, хоть из последней силы,
Чтоб дать тебе, чего ты хочешь, милый.
CLXVI
Коль силою нельзя предмет томлений
Твоих достать иль разумом людским,
Подумаем: есть способ, без сомнений,
Мысль отогнать, которой ты томим,
Чтоб больше ты не знал таких мучений
И был, как прежде, цел и невредим.
Не дать тебе совета — быть не может,
Сыночек мой, — иль век мой даром прожит?»
CLXVII
И матушка частенько вопрошала,
Чем он, любимый, столько угнетён,
Что жизнь его такою горькой стала,
И так уныл, и так расстроен он.
«Сыночек, — говорит, — мне в душу пала
Твоя тоска, и сердце рвётся вон
С отчаянья: не видеть не могу же,
Что с каждым днём тебе всё хуже, хуже».
CLXVIII
Им Африко в ответ — не что иное,
Как только, что худого ничего;
Не знает, дескать, сам, что с ним такое.
А то — чтобы оставили его
В покое: голова иль что другое
Побаливает — только и всего.
И от того не раз его лечили,
Да всё болезнь не ту в нём находили.
CLXIX[30]
И в этой жизни тяжкой изнывая,
Однажды Африко печальный пас
Свои стада и, взоры подымая
Рассеянно, бродил за часом час,
Всё о своей любезной размышляя,
Из-за которой таял он и гас.
И вот увидел он источник ясный,
Светившийся светлей звезды прекрасной.
CLXX
Деревьями густыми окружённый,
Местами сенью веток затемнён
Он был. Полюбовался им влюблённый,
Сел у корней; склонился грустно он,
Раздумьем о злосчастье сокрушённый,
К какому был любовью приведён.
В воде себя узнав, он поразился,
Как мрачен вид его, как изменился.
CLXXI
И вот, к себе исполнен состраданья,
Сражённый переменою своей,
Не в силах он удерживать рыданья,
Всё горше плачет он, всё горячей
И день злосчастный первого свиданья
Уже проклясть готов душою всей.
«Ах, — молвит, — за какие прегрешенья
Влачу я жизнь, не зная утешенья!»
CLXXII
И, опираясь на руку щекою,