А на колено локоть положив,
Он говорил и слёзы лил рекою:
«О злая жизнь моя, пока я жив!
Так этою отягчена тоскою,
Пускай растает, словно снег в разлив.
А я, как хворост на огне, сгораю,
И нет спасенья мне, нет мукам — краю.
CLXXIII
Уйти от страсти к девушке жестокой,
Пленившей сердце мне, я не силён, —
Чтоб не желать её с тоской глубокой
Всего превыше. Вижу — заключён
В столь крепкие оковы, одинокий,
Что день и ночь пылать я обречён
В огне недвижно: выйти нет надежды,
Коль смерть не поспешит закрыть мне вежды».
CLXXIV
Потом, любуясь, он глядел на стадо:
Резвилися коровки и бычки,
Он видел — целовались; всем отрада
Была в любви, не ведавшей тоски.
Он слушал птиц; полны живого склада,
Звучали их любовные стишки,
И весело пичужка за пичужкой,
Влюблённые, порхали друг за дружкой.
CLXXV
Любуясь, Африко грустил без меры:
«Счастливые созданья, вы верней,
Вы более меня друзья Венеры,
И как вы радостней в любви своей,
В усладах тех, каким не знал я веры!
И как должны хвалить вы горячей
Амура за любовь, за упоенье,
Что вам дано сполна — и в разделенье!
CLXXVI
Вы стройно песни радости поёте,
Порхаете, беспечны и легки,
А плачу я, — в страданьях и заботе
И день, и ночь, изнывший от тоски,
Исход я вижу в смертной лишь дремоте,
Свободы жду от гробовой доски,
Отрады, хоть малейшей, ждать не смею
От завладевшей волею моею».
CLXXVII
И тут вздохнув глубоко и умильно,
Расплакался так горько мальчик мой
И слёзы полились так изобильно,
Что щёки, грудь — казалися рекой,
Струями слёз омоченные сильно, —
Так злостной был охвачен он тоской.
И к светлому склонившись отраженью,
Беседовал он с собственною тенью.
CLXXVIII
И с нею потуживши над собою,
Слезами переполнивши поток,
Сменяя долго мысль одну другою,
Он несколько сдержать рыданья мог
При мысли, поманившей дух к покою,
Открывшей в сердце тихий уголок,
Напомнившей о сладком упованье:
Венера ведь дала обетованье.
CLXXIX
Но видя — не приходит исполненье,
А между тем он до того дошёл,
Что чувствует уж смерти приближенье, —
Сказал: «Венера бед моих и зол
Ведь и не помнит; зреть ли ей томленье,
Которым смертный рок меня борол?»
Почтить богиню жертвоприношеньем
Решает он — как напоминовеньем.
CLXXX
Он на ноги встаёт, идёт он живо
Туда, где неба не закрыт простор,
Умелою рукою взял огниво,
Разводит видный, блещущий костёр.
И целую поленницу, красиво
Срубив её, над пламенем простёр.
Потом овечку, что глазам отрада —
Тучна была, — он быстро взял из стада.
CLXXXI
И, взяв её, к огню подвёл; сначала
Между колен своих установил;
Потом, как дело знающий немало,
Её он прямо в горло поразил
И кровью, что по капле истекала,
Он окропил огонь; и разделил
Овечку на две части, и руками
Поспешными их возложил на пламя.
CLXXXII
Одну за Меизолу он возлагает,
Другую — за себя, чтобы узнать,
Не чудо ли сейчас же воссияет;
Во благо, в зло ль — её лишь увидать, —
Всю на него надежду возлагает.
Он уповает, должен уповать!
И на колени он к земле склонился,
В таких словах к Венере обратился:
CLXXXIII[31]
«Богиня, что над небом и землёю
Всех выше властью мощною своей,
Краса-Венера, — сын Амур с тобою
Сражает души и сердца людей, —
Бегу к тебе с сердечною мольбою,
О, не отвергни же мольбы моей,
Благослови — и счастье мне содеешь
Ты, что сердцами всех живых владеешь!
CLXXXIV
О, знаешь ты, с готовностью какою
Стрелу Амура принял в сердце я
В день, как узрел Диану пред собою
С толпою нимф изящной у ручья,
Тогда же; как страданьем и тоскою
Отозвалась в груди стрела твоя
По девушке стыдливой, столь прекрасной,
Что лик её в душе остался страстной.
CLXXXV
А после — что я вынес за терзанья,
Приятые покорно за неё,
Что за томленья, что за воздыханья, —
Нх видит ясно веденье твоё!
И как Фортуна все мои желанья
Презрела, отравив мне бытиё, —
Свидетели леса: объятый ими,
Я их наполнил воплями моими.
CLXXXVI
Ещё — лицо моё изобличает
Вполне, что сталось с жизнию моей,
Как безысходно в пламени сгорает,
Как скоро смерть конец положит ей;
От всех твоих обид она спасает,
Коль с помощью не поспешишь своей.
И если не пошлёшь целенья боли,
От смерти жду конца моей неволи.
CLXXXVII
Ты полагала первое начало
Моим терзаниям, когда, с сынком
Родным явясь в виденье, мне сказала,
Чтоб смело к цели шёл своим путём,
И молвив так, — ты знаешь, — обещала
Невдолге увенчать любовь концом
Благим. Потом я, раненый, покинут
На ложе мукам, что досель не минут.
CLXXXVIII
И вот — твоим я словом обнадёжен,
Всю душу предал ей — любви моей:
Мне твой завет — я верил — непреложен.
И раз её нашёл, увиден ей,
Но вмиг её сомненьем уничтожен:
Дика, жестока, ринулась быстрей
Стрелы прочь от меня — стрелы летучей,
Из лука пущенной рукой могучей.
CLXXXIX
Я не нашёл молений и прельщений,
Чтоб хоть взглянула бы издалека;
Ничто ей, видно, не было презренней,
Чем жизнь моя. Как пёс борзой, легка,
Поняв, что из последних напряжений
Бегу за нею, — вдруг, дерзка, дика,
Вмиг обернулась, на меня взглянула
И крепкою рукой копьё метнула.
СХС
Тогда, — богиня, видишь ты, — разящий
Удар бы этот мне смертелен был,
Когда бы ствол, передо мной стоящий,
Собой удара не остановил.
И скрылась в горы. Я в тревоге вящей
Покинут, одурачен и уныл.
Её не видел больше. Всё ищу я,
С тех пор один стеная и тоскуя.
CXCI
Тебе, богиня, всеми я мольбами
Молю, доступными сынам земли:
Поникнуть милосердными очами
На жизнь страдальную благоволи
И сына милого с его стрелами
Скорее в сердце Мензолы пошли,
Чтоб и она страдала и горела
Любовным пламенем, как я, всецело.
CXCII
А если нет на то благоволенья,
Молю, когда достигнет жизнь моя
Предела, пусть замедлятся мгновенья
Последние земного бытия:
Да видит смерть мою, её томленья
Возлюбленная милая моя;
Хоть не была б ей смерть моя утехой,
Как жизнь теперь стоит одной помехой».
CXCIII[32]
Речь Африко едва остановилась,
Как он увидел, на костёр дивясь:
Малейшая в нём головня светилась,
Овца в огне внезапно поднялась —
И часть одна с другой соединилась —
И ожила, и, не воспламенясь,
С блеяньем громким прямо постояла,
И загорелась, и в огонь упала.
CXCIV
Так чудо разогнало все сомненья,
И Африко не мог не зарыдать;
Венера, — понял он, — его моленья
Благоволила ласково принять,
Что возносил он, полн благоговенья.
Он стал ей благодарность воссылать,
Увидя в чуде том знаменованье,
Что кончиться должно его страданье.
CXCV
И так как уж почти что закатился
Лик солнечный, чуть видный над землёй,
Всё стадо он собрать поторопился
И тотчас же погнал его домой.
Он даже весь в лице переменился,
Повеселел. Пришёл под кров родной —
Тут и отец, и мать его встречают,
И лица их от радости сияют.
CXCVI
Когда же небо звёзды осияли
И ночь пришла, тогда они втроём
Поужинали вместе, поболтали
О всяких новостях, о том, о сём;
К тому душа и сердце не лежали
У Африко: скучал он их житьём.
И вот пошёл он спать уединённый,
Надеждой, новой думой увлечённый.
CXCVII
Но прежде чем хоть бы на миг забылся