Но впервые за час общения – он начинает улыбаться, рассказывая про друга Серегу, с которым они пошли с утра к местным за молоком.
«Идем за молоком. Купили, навеселе, холодненькое, пьем. И тут слышим – штурмовик заходит. Стреляет. Взрыв. Мы начинаем бежать за оружием. Потому что мы без ничего, что там – штаны натянул и пошел за молоком. Три двора всего. Хватаем ПЗРК, выстрел. А я чуть впереди был, с этим бутылем молока. Резко появляется самолет, который дымится, падает, вращается, и все на тебя. И я кричу Сереге: «Быстрее в подвал!». Бегу с молоком этим, не бросаю его (смеется). А пилот катапультировался, мы его поискали-поискали, но не нашли. Поле слишком большое было. Вот такой вот момент».
Я сижу, смотрю на него и улыбаюсь. Ловлю себя на мысли, что ситуация и правда комичная. Парни, в одних портках, с молоком и ПЗРК. Ополчение.
Никто не верил, что простые мужики смогут воевать против регулярных войск. Но все оказалось иначе. И молоко, кстати, не разлили.
Бойцы показывают мне свежепостроенное «гнездо» ВСУ. Белые мешки видно со 100 метров, я пытаюсь снять укрепление на свой слабенький объектив. Вообще, часто я понимал, что плохо подготовился к съемкам на войне. Нужен был другой фотик, а лучше камера, хороший микрофон, высокий штатив. Моя аппаратура позволяла зафиксировать день, но ночью на передовой я мог лишь записывать громкие звуки обстрелов или яркие вспышки.
Так или иначе, дрожащие кадры с передовой ехали домой в моем рюкзаке. Специальном, под фототехнику. Жаркий день на передовой под Марьинкой длился не больше пары часов. Потом ополченцы сопроводили нас к машине и мы, обменявшись с ними телефонами, уехали.
На этих позициях побывать мне больше не довелось. То ли не понравилась моя работа «Пятнашке», то ли им просто запретили вообще туда кого-либо пускать. Но все наши попытки вновь снять этот участок фронта, но уже под обстрелом, оказались безуспешны.
Полдня я провел за работой у компьютера, то и дело посещая душ с холодной водой. Состояние было неважное, сказывалась бессонница. Возле моего дома, буквально в 100 метрах, располагался отличнейший магазин. Там продавали замечательные булочки, печенье и прочие радости жизни. Я накупил себе сладостей на вечер. Остался дома и посвятил его просмотру новостей и сводок с фронтов. Думал, куда можно было бы съездить, планировал следующие съемки. Созванивался, узнавал.
Вечером приехали Ветерок и Сентябрь. Предложили провести ночь на передовой. И я не смог отказаться. Мы ехали на шестерке, купленной ребятами буквально несколько дней назад. Но она уже приобрела элементы «шахид-мобиля». Например, на фарах стояла светомаскировка, а сам автомобиль был покрашен кустарно в камуфляж. Из пулевого отверстия в лобовом стекле струйкой воздуха обдувало мое лицо. Я был доволен, что ребята сами приехали за мной, и взяли с собой. Правда Ветерок, когда узнала, что я уже был сегодня на передке, сказала следующее: «Не перегори, Вадь. Нельзя так много мотаться по окопам». А я подумал, что мне еще легко, мужики просто напросто живут в них неделями, месяцами. Сидим на передовой, жарим хлеб на костре. Помните этот вкус?
Сентябрь угощает тушенкой, я ем пару ложек и закусываю корочкой. Пачкаю броник, коротко матерюсь. Мужики смотрят на меня. Я оправдываюсь: «Вкусно очень просто». Ржут. Сентябрь достает газовую горелку и посуду.
– Что ты делать собрался?
– Кофе.
– Ух ты, кофе, на передовой. Дай-ка я это сниму.
Я вытираю руки, достаю камеру из рюкзака. Обычно она всегда под рукой, на шее или рядом, а тут, пока я ужинал, нарушил правило. Беру свою кормилицу, Сентябрь ставит миску на огонь, наливает воду. Шутит.
– Главное, чтобы горелка была пророссийская, сепаратистская. А иначе газа не будет. Кофе будет не тот.
Вот такой вот он, юмор на передовой. Ночной кофе. Хлеб с костра. Броник, который греет вместо свитера, который я оставил дома. Через несколько часов Сентябрь отдаст мне свою флисовую горку. А уснуть у меня так и не получится. Украинцы полночи обстреливали Петровский район, мы сидели и слушали обстрел. Периодически они обстреливали террикон у шахты «Трудовские», наши огрызались в ответ. Утром я сделаю фотографию, на которой Сентябрь, его лучший друг Гном, и сослуживец моего отца. Гном погибнет зимой 2016 года. Сентябрь уйдет из ополчения, потом вернется и замкнется в себе после смерти друга. Про сослуживца отца я ничего так и не узнал.
Но тогда, ночью, мы были на передовой все вместе и ели жаренный хлеб. И это был один из лучших моментов для каждого из нас. Я уверен в этом.
Глава 11
Каждый из нас, кто поехал на войну военкором, в душе себя чувствовал как минимум Хемингуэем. Не меньше и не больше. Его часто цитировали тут, вспоминали книги, обсуждали их активно в кафе, где собиралась «СМИ-тусовка», и на фронте. Где, казалось бы, совсем не до книг. «На Западном фронте без перемен» – отвечал я периодически матери, когда она спрашивала меня об обстановке. Я не мог ничего от нее скрыть. Любой мой шаг был уже почти сразу на Ютубе, и скрывать, где я находился, было глупо и бессмысленно. О маме и Родине я старался думать поменьше. Потому что, так или иначе, мы скучаем по своим краям, по своим родным, несмотря на то, что Донецк и работа военкора были для меня чем-то нереальным. Я даже периодически на фронте, сидя в каком-нибудь окопе под обстрелом, закрывал глаза, и пытался ущипнуть себя побольнее. Не верилось, что я здесь в самом деле.
Так вот, вернемся к Ремарку. Я перечитал «На западном фронте без перемен» раза два. Я искал ответы в этой книге. Она и сейчас стоит у меня на полке в шкафу на самом видном месте. Одна единственная среди шевронов уже несуществующих подразделений, просроченных аккредитаций, нашивок и прочих трофеев, привезенных мной из ДНР. Какие ответы я искал? Наверное, как быть с самим собой после пережитого. После увиденного. Как начать жить дальше и не задумываться о произошедшем. «Все возвращаются с войны другими». И это действительно так. В отпуске я себя чувствовал лишним в своем же городе. И это было не раз. Вроде те же улицы, те же люди. А все равно все иначе.
Но отпуск был впереди. А пока что мне предстояло ехать в аэропорт. Во второй раз в своей жизни. Я сам напросился туда. Хотел снять крутой материал, подробно и хорошенечко его рассмотреть. Прошлый раз, когда мы ездили туда с Пеговым, адреналин сильно помешал мне сделать это. Ехать мне туда предстояло с военкорами из «Востока», группой «Самум», что значит в переводе – «Северный ветер». Это название им придумал Танай, главный среди них. Мусульманин из Крыма, который приехал такой же полный идей о Новороссии и защите мирного населения. Макс, Миша – двое его друзей. Миха и Танай начинали свой боевой путь еще в Крыму. Миша, бывший страйкболист, особо не распространялся о своей жизни. Был оператором в этой команде. Молчаливый, угрюмый. Уже позже из соцсетей я узнаю, что дома его ждала семья. Макс был из Воронежа. Своеобразный парень, но дико начитанный, интеллигентный, со своей точкой зрения по любому вопросу. Очень правильный. Временами меня даже напрягала его правильность. Но при всем при этом, немного рассеянный. Что заставляло улыбаться при виде его.
Представьте себе мое утро.
Я проснулся в 5 утра. Залез в душ, простояв минут 15 под прохладной водой. Помните это странное чувство, когда кожа головы будто растягивается, когда ты поливаешь ее после утреннего пробуждения? Потом я оделся, заварил себе кофе. Кстати, кофе я пил разный, не самый лучший. Но однажды совершенно случайно, гуляя по центру, набрел на кофейную лавку, где впоследствии все время брал черный молотый с лесным орехом. Что может быть лучше кофе и пары сигарет с утра для военкора? Разве только такое же утро, только когда ты просыпаешься с красивой девушкой рядом. Ее длинные волосы небрежно лежат на подушке, она такая смешная, совсем беззащитная. Маленькие пятки торчат из-под одеяла. Она что-то видит во сне, и чуть-чуть морщит лоб. Ты гладишь ее по щеке. Утром она этого не вспомнит, хотя это и был самый теплый момент между вами, на самом-то деле.
Но этим утром я проснулся один. И кофе с сигаретой пытались бороться с волнением перед съемкой. Мы всегда волнуемся, нам всегда страшновато. Тем более, если это аэропорт. Даже тогда, летом 2015-го, это было очень горячее место. Открытая местность, таящая кучу опасностей, готовая взорваться и разорвать тебя в клочья в любой момент.
Броник, рюкзак с фотиком и всякими мелочами, лежали собранные в коридоре. Попивая мелкими глотками «напиток богов», я размышлял над тем, брать мне с собой штатив, или он будет только мешать. Все-таки я не знал, что меня ждет там, а бегать с лишним весом не хотелось. Сказать, что штатив сильно тяжелый нельзя, но он не очень удобно болтался за спиной на рюкзаке, да и интернет не требовал каких-то особенно художественных съемок. В основном все делалось «с рук». Я так и вообще придумал стедикам – просто натягиваешь ремень фотика на шее, чтобы картинка не дрожала, и была стабилизация при ходьбе. Так она получалась плавнее. Хотя выглядело это весьма экзотично со стороны. «Голь на выдумку хитра?»
Еще как. Макс позвонил мне и сказал, что они близко. Затушив сигарету в железной банке с водой, я ловко взял свои вещи в одну руку. Замок у квартиры периодически глючил, приходилось ковырять его, а еще у дверной ручки была подсветка, и она тоже включалась всегда как-то странно. И не вовремя. На лестничной клетке пахло каким-то варевом. Мне всегда было интересно зайти к соседям снизу, просто для того, чтобы посмотреть, что такое отвратительное они там готовят, по-моему, 24 часа в сутки. А еще у них жила маленькая такая собачка, на мой взгляд, совсем безмозглая. Каждый раз она на меня лаяла, когда я шел мимо. Лаяла ночью, утром, в обед. Постоянно. Дура, короче. Больше даже бесило не то, что она лает. А что она это делает именно тогда, когда на душе и так все очень печально.
Спускаясь по лестнице, я почему-то подумал о других жителях ДНР, к которым мы часто наведываемся после обстрелов. Порой в такие моменты я ненавидел свою работу. Ты приезжаешь, у человека снесло полдома, пробило крышу, разворотило машину. Все посечено осколками. Сам он чудом остался жив. Его семья в шоке, дети уже не плачут, они просто молчат. Ты заходишь к ним, смотришь, спрашиваешь, снимаешь. Хорошо, если ты приехал в течение первого часа после обстрела, или рано утром, сразу после горячей ночи. Когда у человека еще не побывала толпа журналистов. Но вот если ты припоздал, скорее всего – люди не захотят с тобой разговаривать. Не позволят снимать. Могут и обматерить. И знаете, их можно понять. На тот момент толпа военкоров и журналистов всех мастей снимала войну, кричала о правде, об обстрелах. Но что этим людям с этого? Прекратились они, обстрелы эти? Нет. Вой