[7] для юношества. Кон, я полагаю, воспринимал каждое слово «Пурпурной земли» так же буквально, как если бы это был кредитный отчет Р. Г. Дана[8]. Поймите меня правильно: он допускал определенные натяжки в сюжете, но в целом принимал эту книгу всерьез. Чтобы воспламенить его, большего и не требовалось. Но я не сознавал, насколько он воспламенен, пока однажды он не заглянул ко мне в контору.
– Привет, Роберт, – сказал я. – Ты заглянул подбодрить меня?
– Ты хотел бы отправиться в Южную Америку, Джейк? – спросил он.
– Нет.
– Почему нет?
– Ну не знаю. Никогда особо не хотелось. Слишком дорого. К тому же в Париже южноамериканцев хоть отбавляй.
– Это не настоящие южноамериканцы.
– Как по мне, так даже слишком настоящие.
Мне пора было сдавать на почтовый поезд недельный материал, а я еще не написал и половины.
– Сплетен никаких не знаешь? – спросил я.
– Нет.
– Никто не разводится из твоих светских знакомых?
– Нет; слушай, Джейк. Если я возьму на себя все расходы, ты поедешь со мной в Южную Америку?
– На что я тебе?
– Ты умеешь по-испански говорить. И вдвоем нам будет веселее.
– Нет, – сказал я, – мне нравится этот город, а летом я езжу в Испанию.
– Всю жизнь я хотел совершить такое путешествие, – сказал Кон и присел. – А пока соберусь, буду уже стариком.
– Не дури, – сказал я. – Ты можешь куда угодно отправиться. У тебя полно денег.
– Я знаю. Но не могу решиться.
– Могу утешить, – сказал я. – Все страны похожи на кинокартины.
Но мне было его жаль. Он прямо помешался.
– Невыносимо думать, что жизнь так быстро проходит, а я толком не живу.
– Никто толком не живет, кого ни возьми, кроме матадоров.
– Матадоры мне неинтересны. Это ненормальная жизнь. Я хочу отправиться вглубь Южной Америки. У нас могло бы получиться отличное путешествие.
– А ты не думал отправиться в Британскую Восточную Африку, поохотиться?
– Нет, мне бы это не понравилось.
– Туда бы я с тобой поехал.
– Нет; это мне неинтересно.
– Это потому, что ты не прочел ни одной такой книжки. Давай, прочти книжку, полную любовных приключений с прекрасными лоснящимися черными принцессами.
– Я хочу в Южную Америку.
Было у него это чисто еврейское упрямство.
– Давай спустимся, пропустим по рюмке.
– А ты не занят?
– Нет, – сказал я.
Мы спустились по лестнице в кафе на первом этаже. Я давно нашел прекрасный способ выпроваживать навязчивых друзей. Как только вы пропустили по рюмке, тебе остается сказать: «Что ж, мне пора назад, отправлять телеграммы», – и порядок. В газетном деле, где важно уметь создать впечатление, что ты ничем не занят, очень важно уметь тактично раскланяться. В общем, мы спустились в бар и выпили виски с содовой. Кон оглядел бутылки в ящиках вдоль стены.
– Хорошее здесь место, – сказал он.
– Выпивки хватает, – согласился я.
– Послушай, Джейк. – Он налег на стойку. – У тебя никогда не бывает ощущения, что вся твоя жизнь проходит, а ты не берешь от нее, что можешь? Ты сознаёшь, что прожил уже половину времени, отпущенного тебе?
– Да, случается периодически.
– Ты понимаешь, что лет через тридцать пять мы будем мертвы?
– Какого хрена, Роберт? – сказал я. – Какого хрена?
– Я серьезно.
– Вот уж о чем не волнуюсь, – сказал я.
– А стоило бы.
– Мне в жизни хватало о чем волноваться. Хватит с меня.
– Что ж, а я хочу в Южную Америку.
– Послушай, Роберт, перебравшись в другую страну, ты ничего не решишь. Я все это испробовал. Нельзя убежать от себя, перебравшись в другое место. Этим ничего не добьешься.
– Но ты еще не был в Южной Америке.
– Нахрен Южную Америку! Если ты отправишься туда в таком состоянии, будешь чувствовать себя точно так же. У нас тут хороший город. Почему ты не начнешь жить своей жизнью в Париже?
– Меня тошнит от Парижа и от Квартала[9].
– Держись подальше от Квартала. Курсируй сам по себе – и посмотришь, что случится.
– Со мной ничего не случается. Я как-то раз гулял один всю ночь, и ничего не случилось, только коп на велосипеде попросил предъявить документы.
– Правда, город хорош ночью?
– Меня не волнует Париж.
Вот и все. Мне было жаль его, но я ничем не мог ему помочь, поскольку он вбил себе в голову две идеи: ему полегчает в Южной Америке, а Париж ему надоел. Первую идею он взял из книги, да и вторую, надо думать, тоже.
– Что ж, – сказал я, – мне надо наверх, отправлять телеграммы.
– Тебе правда надо?
– Да, надо разделаться с этими телеграммами.
– Ты не против, если я поднимусь и посижу в конторе?
– Да, поднимайся.
Он сидел в предбаннике и читал газеты и журнал «Редактор и издатель», а я битых два часа стучал на машинке. Затем разложил копии, проштамповал имя автора, убрал все в пару больших конвертов и вызвал посыльного, отнести их на Гар-Сен-Лазар[10]. Выйдя в другую комнату, я нашел Роберта Кона спящим в кресле. Он спал, подложив руки под голову. Мне не хотелось будить его, но я хотел закрыть контору и отчалить. Я тронул его за плечо. Он покачал головой.
– Я этого не сделаю, – сказал он, зарываясь в руки головой. – Я этого не сделаю. Ни за что не сделаю.
– Роберт, – сказал я и потрепал его по плечу.
Он поднял на меня глаза. Улыбнулся и моргнул.
– Я сейчас говорил во сне?
– Вроде того. Но неразборчиво.
– Боже, какой скверный сон!
– Тебя машинка убаюкала?
– Должно быть. Я совсем не спал прошлую ночь.
– Почему?
– Разговаривали, – сказал он.
Я живо это представил. У меня скверная привычка представлять друзей в постельных сценах. Мы отправились в кафе «Наполитен» – пить аперитив и смотреть на вечернюю толпу на бульваре.
• ГЛАВА 3 •
Был теплый весенний вечер, и когда Роберт ушел, я остался сидеть за столиком на террасе «Наполитена» и смотрел, как темнеет, и зажигаются вывески и красные с зеленым светофоры, и как бродят толпы людей, и кэбы цок-цокают вдоль сплошного потока такси, и как бродят пуль[11], по одной и парами, высматривая, где бы поесть. Смотрел, как мимо столика прошла хорошенькая девушка, смотрел, как она пошла вверх по улице и скрылась из виду, и смотрел на другую, а потом увидел, как первая идет назад. Она снова прошла мимо меня, и я поймал ее взгляд, и она подошла и села за столик. Подошел официант.
– Ну, что будете пить? – спросил я.
– Перно.
– Это вредно маленьким девочкам.
– Сам ты маленькая девочка! Dites garçon, un pernod[12].
– И мне перно.
– В чем дело? – спросила она. – На вечеринку собрался?
– А то. Ты тоже?
– Не знаю. В этом городе никогда не знаешь.
– Не нравится Париж?
– Нет.
– Почему не уедешь куда-то еще?
– Нет никакого «еще».
– Похоже, ты счастлива.
– Охренеть, как счастлива!
Перно – это зеленоватое подобие абсента. Когда разбавляешь его водой, он мутнеет. На вкус как лакрица и здорово бодрит, зато потом так же здорово пьянит. Мы сидели и пили, и вид у девушки был хмурый.
– Ну как, – сказал я, – оплатишь мне обед?
Она усмехнулась, но не засмеялась, и я понял почему. С закрытым ртом она могла показаться красавицей. Я заплатил по счету, и мы пошли. Я кликнул кэб, и возница натянул поводья, встав у тротуара. Мы уселись в фиакр и покатили, медленно и плавно, по Авеню-дель-Опера – широкой авеню, сияющей огнями и почти безлюдной, – мимо закрытых магазинов с освещенными витринами. Мы миновали редакцию «Нью-Йорк-геральд», с окном, заставленным часами.
– Зачем так много часов? – спросила девушка.
– Они показывают время по всей Америке.
– Не выдумывай.
Мы свернули с авеню на Рю-де-Пирамид, через оживленную Рю-де-Риволи, и через темные ворота въехали в Тюильри. Девушка прильнула ко мне, и я приобнял ее. Она подставила лицо для поцелуя. Коснулась меня одной рукой, но я отвел ее руку.
– Не беспокойся.
– В чем дело? Ты нездоров?
– Да.
– Все нездоровы. Я сама нездорова.
Мы выехали из Тюильри на свет и переехали Сену, а затем повернули на Рю-де-Сан-Пер.
– Тебе не надо было пить перно, если нездоров.
– Тебе тоже.
– Мне это без разницы. Женщине это без разницы.
– Как тебя звать?
– Жоржетт. А тебя как зовут?
– Джейкоб.
– Это фламандское имя.
– И американское.
– Ты не фламандец?
– Нет, американец.
– Хорошо, не выношу фламандцев.
Мы уже подъехали к ресторану. Я велел коше[13] остановиться. Мы вышли, но Жоржетт не понравилось это заведение.
– Не бог весть что для ресторана.
– Не спорю, – сказал я. – Может, ты бы предпочла «Фуайо»? Садись в кэб – и вперед.
Я взял ее с собой из смутно-сентиментального соображения, что было бы славно поесть вдвоем с кем-нибудь. Я давно не обедал с пуль и успел забыть, как скучно с ними бывает. Мы зашли в ресторан, прошли мимо мадам Лавинь за стойкой и заняли отдельную кабинку. От еды Жоржетт повеселела.
– Здесь неплохо, – сказала она. – Не шикарно, но еда приличная.
– Лучше, чем найдешь в Льеже.
– Брюсселе, хочешь сказать.
Мы распили вторую бутылку вина, и Жоржетт стала шутить. Она улыбнулась, показав все свои плохие зубы, и мы чокнулись.
– А ты ничего, – сказала она. – Жаль, что ты нездоров. Мы с тобой ладим. Все же, что с тобой такое?
– Ранили на войне, – сказал я.
– Ох, эта грязная война!
Мы бы, наверно, продолжили обсуждать войну и согласились, что это, по большому счету, бедствие для цивилизации и лучше было бы не воевать. Я уже скучал. Но тут кто-то окликнул меня издали: