– Пишешь сегодня?
– Нет. Не могу сдвинуться с места. Это труднее, чем с первой книгой. Она у меня туго идет.
Прежнее здоровое самодовольство, с которым он вернулся ранней весной из Америки, оставило его. Тогда он был уверен в своих силах, пусть и томился жаждой приключений. Теперь уверенность оставила его. Мне кажется, я еще не вполне раскрыл Роберта Кона. Дело в том, что пока он не влюбился в Бретт, я ни разу не слышал, чтобы он кому-то перечил. На него приятно было смотреть на теннисном корте, он отличался хорошим телосложением и поддерживал себя в форме; в бридж он тоже прилично играл и производил забавное впечатление вечного студента. Находясь в толпе, он не говорил ничего против общего мнения. Он носил рубашки-поло, как их называли в школе, да и сейчас называют, хотя не пытался молодиться. Не думаю, что он придавал одежде большое значение. Внешне он сформировался в Принстоне. Внутренне его сформировали две женщины, учившие его уму-разуму. Но ему был свойствен этакий славный мальчишеский задор, от которого его так и не отучили, и мне, пожалуй, следует сказать об этом. Ему нравилось выигрывать в теннисе. Вероятно, ему нравилось выигрывать не меньше, чем самой Ленглен[33]. С другой стороны, он не злился, если проигрывал. Когда же он влюбился в Бретт, то стал играть из рук вон плохо. Его побивали даже те, кого он раньше обыгрывал в два счета. Но он держался молодцом.
Так или иначе, мы сидели на террасе кафе «Селект», а Харви Стоун только что перешел улицу.
– Идем в «Лилу», – сказал я.
– У меня встреча.
– Во сколько?
– Фрэнсис будет здесь в семь пятнадцать.
– Вон она.
Фрэнсис Клайн приближалась к нам через улицу. Она была очень высокой девушкой и шагала весьма энергично. Она помахала нам и улыбнулась. Мы смотрели, как она переходит улицу.
– Привет, – сказала она, – я так рада видеть тебя, Джейк. Я хотела поговорить с тобой.
– Привет, Фрэнсис, – сказал Кон и улыбнулся.
– А, привет, Роберт. И ты здесь? – сказала она и затараторила: – У меня все наперекосяк. Этот вот, – кивок в сторону Кона, – не явился домой к ланчу.
– Я был не обязан.
– Ну разумеется. Но ты ничего не сказал об этом кухарке. Затем мне самой надо было на встречу, а Паулы не было в конторе. Я пошла ждать ее в «Ритц», а она так и не пришла, и у меня, конечно, не хватило денег на ланч в «Ритце»…
– И что ты сделала?
– Ну встала и вышла. – Она пыталась изображать шутливый тон. – Я всегда держу слово. Но других таких, наверно, уже не осталось. Пора бы мне это усвоить. Ладно, как твои дела, Джейк?
– Прекрасно.
– Ты привел прекрасную девушку на танцы, а потом ушел с этой Бретт.
– Она тебе не нравится? – спросил Кон.
– Думаю, она само очарование. Ты так не считаешь?
Кон ничего не сказал.
– Слушай, Джейк. Я хочу поговорить с тобой. Отойдем в «Дом»? Ты ведь побудешь тут, Роберт? Идем, Джейк.
Мы пересекли бульвар Монпарнас и сели за столик. Подошел мальчишка с «Пэрис-Таймс», я купил одну и раскрыл.
– В чем дело, Фрэнсис?
– Да ни в чем, – сказала она, – только он хочет бросить меня.
– Как это?
– Ой, он всем говорил, что мы поженимся, и я сказала маме и всем, а теперь он не хочет.
– В чем дело?
– Решил, что еще не нагулялся. Я знала, что так и будет, когда он улетел в Нью-Йорк.
Она вскинула на меня свои ясные глаза, отчаянно пытаясь сохранять непринужденный вид.
– Я не выйду за него, если он не хочет. Конечно, не выйду. Я теперь ни за что за него не выйду. Но вообще-то мне кажется, что уже поздновато отступать, после того, как мы ждали три года и я только что получила развод.
Я ничего не сказал.
– Мы так собирались это отметить, а вместо этого только устраиваем сцены. Так по-детски! Кошмарные сцены, и он плачет и умоляет меня быть разумной, а сам говорит, что просто не может.
– Паршивая ситуация.
– Да уж, ситуация паршивая. Получается, я угробила на него два с половиной года. А теперь даже не знаю, захочет ли кто-то жениться на мне. Два года назад я могла бы выйти за кого угодно, в Каннах. И старички, хотевшие жениться на какой-нибудь цыпочке и остепениться, проходу мне не давали. А теперь я сомневаюсь, что найду кого-нибудь.
– Да ты за любого выйдешь.
– Нет, я в это не верю. И к тому же он мне дорог. И мне бы хотелось детей. Я всегда думала, что у нас будут дети. – Она взглянула на меня своими ясными глазами. – Я никогда особо не любила детей, но не хочется думать, что у меня их не будет. Я всегда думала, что рожу и тогда полюблю.
– У него есть дети.
– О, да. У него есть дети, у него есть деньги и богатая мать, и он написал книгу, а мою писанину никто не хочет печатать; решительно никто. Хотя я неплохо пишу. И я совсем без денег. Я могла бы добиться алиментов, но хотела получить развод как можно скорее. – Она снова на меня взглянула ясными глазами. – Это несправедливо. Я и сама виновата, но не во всем. Надо было быть умнее. А когда я ему говорю, он просто плачет и говорит, что не может жениться на мне. Почему? Я была бы хорошей женой. Со мной легко поладить. Отпускаю его одного, доверяю. А хорошего мало.
– Ужасно паршивая ситуация.
– Да, ситуация ужасная. Но что толку говорить об этом, верно? Давай вернемся в кафе.
– И я, конечно, ничем не могу помочь.
– Ничем. Только не говори ему, что я тебе сказала. Я знаю, чего он хочет. – Она вдруг оставила свой легкий, натужно-непринужденный тон. – Он хочет вернуться один в Нью-Йорк и быть там, когда выйдет его книга, к радости юных цыпочек. Вот чего он хочет.
– Может, они не слишком обрадуются. И я не думаю, что он такой. Правда.
– Ты не знаешь его, как я, Джейк. Он именно этого хочет. Я это знаю. Знаю. Поэтому и не хочет жениться. Он хочет насладиться в одиночку своим триумфом осенью.
– Хочешь, вернемся в кафе?
– Да. Идем.
Мы встали из-за столика – выпивку мы так и не дождались – и пошли через улицу к «Селекту», где нас ждал улыбавшийся Кон, сидя за столиком с мраморной столешницей.
– Ну, чего улыбаешься? – спросила его Фрэнсис. – Очень доволен?
– Улыбаюсь на ваши с Джейком секреты.
– А, что я Джейку рассказала – это не секрет. Скоро всем станет известно. Я только хотела сообщить это Джейку в приличной форме.
– И что же это? О твоей поездке в Англию?
– Да, о моей поездке в Англию. Ой, Джейк! Забыла сказать. Я поеду в Англию.
– Это же прекрасно!
– Да, так поступают в лучших семьях. Роберт меня отсылает. Он выдаст мне две сотни фунтов, и я поеду навещать друзей. Правда, будет мило? Только друзья еще не знают.
Она повернулась к Кону и улыбнулась ему. Он уже не улыбался.
– Ты хотел дать мне всего сотню фунтов; правда, Роберт? Но я заставила его дать две. Он ведь такой щедрый. Правда, Роберт?
Не представляю, как можно было сказать такие ужасные вещи Роберту Кону. Есть люди, которым невозможно сказать ничего оскорбительного. Они вызывают у вас ощущение, что мир рухнет, фактически рухнет на ваших глазах, если вы скажете им определенные вещи. Но Кон сидел и слушал все это. Вот же, это творилось у меня на глазах, а я даже не испытывал желания как-то воспрепятствовать. И это были еще цветочки.
– Как ты можешь говорить такое, Фрэнсис? – перебил ее Кон.
– Послушай его. Я поеду в Англию. Буду навещать друзей. Навещал когда-нибудь друзей, которые тебя не звали? О, им придется принять меня, чего уж там. «Как поживаешь, душечка? Так давно тебя не видели. А как там твоя матушка?» Да, как там моя матушка? Она вложила все свои деньги во французские облигации военных займов. Да, все деньги. Наверно, одна во всем мире. «А как там Роберт?» Или лучше тактично избегать его в разговорах. «Дорогой, ты должен очень постараться не вспоминать его. Бедняжка Фрэнсис пережила пренеприятные события». Вот же весело будет, Роберт? Как считаешь, Джейк, весело будет?
Она повернулась ко мне с этой своей до ужаса ясной улыбкой. Она была очень довольна, что у нее нашелся слушатель для таких откровений.
– А где же ты будешь, Роберт? Но это ведь моя вина, чего уж там. Всецело моя вина. Когда я тебя заставила избавиться от твоей секретульки из журнала, мне следовало понимать, что ты точно так же избавишься от меня. Джейк об этом не знает. Сказать ему?
– Заткнись, Фрэнсис, бога ради!
– Да, я скажу ему. У Роберта была в журнале такая секретулька. Просто милейшее создание на свете, и он считал, что она прелесть, а потом появилась я, и он посчитал, что я тоже по-своему прелесть. Вот я и заставила его избавиться от нее, а ведь он уже перевез ее в Провинстаун из Кармела, вслед за журналом, и даже не оплатил ей дорогу обратно на побережье[34]. Лишь бы сделать мне приятное. Он считал меня тогда красавицей. Правда, Роберт?
Не пойми неправильно, Джейк, с секретаршей все было совершенно платонически. Даже не платонически. Считай, что вообще ничего. Просто такой уж она была славной. И он сделал это, лишь бы польстить мне. Что ж, полагаю, раз мы сами подняли меч, от меча и погибнем. Прямо как в книге, да? Тебе надо запомнить это для следующей книги, Роберт.
Ты же понимаешь, Роберту понадобится материал для новой книги. Правда, Роберт? Поэтому он меня и бросает. Он решил: какой с меня толк? Видишь ли, он был так занят своей книгой все то время, что мы жили вместе, что ничего не запомнил про нас. Так что он пойдет набирать новый материал. Что ж, надеюсь, он найдет что-нибудь ужасно интересное.
Послушай, Роберт, дорогой. Позволь, скажу тебе кое-что. Ты ведь не возражаешь? Не устраивай сцен своим юным дамам. Уж постарайся. Потому что ты не можешь устроить сцену, чтобы не расплакаться, а потом так жалеешь себя, что не можешь запомнить, что говорил другой человек. Так ты никогда не запомнишь ни один разговор. Просто постарайся сохранять спокойствие. Я знаю, это ужасно трудно. Но помни: это во имя литературы. Мы все должны приносить жертвы во имя литературы. Взять меня. Я еду в Англию без возражений. Все во имя литературы. Мы все должны помогать молодым писателям. Ты так не думаешь, Джейк? Хотя ты не молодой писатель. А ты, Роберт? Тебе тридцать четыре. Впрочем, для великого писателя это, я полагаю, не возраст. Взять Харди. Взять Анатоля Франса. Он совсем недавно умер. Хотя Роберт о нем невысокого мнения. Это его научил кто-то из друзей-французов. Сам-то он по-французски не очень читает. Он не такой хороший писатель, как ты, верно, Роберт? Как считаешь: ему случалось ходить, искать материал? Что, по-твоему, он говорил своим любовницам, когда не хотел жениться на них? Интересно, он тоже плакал? О, я сейчас поняла.