После бобковских записок Горбачев не жаждал общения с КГБ. И он не попал под обаяние Бобкова. А если бы попал?
Бобков располагал сразу. Открытым лицом, доброжелательным прищуром, неспешной, умной речью. После совещаний и заседаний людям не хотелось от него уходить. Странный это был генерал, скорее педагог, психолог. Притягивал осязаемой силой прочтения мыслей и настроений собеседника. Не конфликтовал, скорее обволакивал. В душу входил мягко, по-кошачьи. Чтил личность и так выстраивал систему аргументов, что деваться было некуда. Память феноменальная. Мог сказать сотруднику: «Поднимите дело 36-го года. Там такой-то, возможно, приходится родственником вашему фигуранту». На собраниях не отличался партийной риторикой, излагал утилитарно и адресно, как профессионал. Об «объектах разработок» только корректно, без пропагандистских клише вроде «отщепенец», «тунеядец», «продажный».
О нем мало кто говорил плохо. Но даже бывшие сотрудники, те, кто не лучшим образом потом оценил и КГБ, и его, – уважали профессионала. Впрочем, как и диссиденты, с которыми он общался и которых вразумлял.
Ревностно относился к нему Андропов. Однажды буркнул Николаю Николаевичу Яковлеву, что «удивлен дружбе жандармского генерала и либерального профессора». Такое скажешь только в сердцах.
Яковлев, правда, считал, что не жаловал Филипп Денисович собственную профессию, в которой достиг высочайшего мастерства. И потому, мол, не доверял ему до конца, как и себе. Тонкие натуры эти либеральные профессора. Всё норовят о своих ощущениях. А те скорее тоже из ревности.
Методы
Магические фразы КГБ: дела оперативной проверки, оперативной разработки, литерные дела, объектовые дела. А в целом – дела оперативного учета.
Что такое дело оперативной проверки? Сигнал, информация, чаще всего от агента, о человеке или организации, которые требуют проверки и уточнения. Проверили и увидели: не совсем чисто ведет себя человек, есть признаки антигосударственной деятельности. И тогда заводится дело оперативной разработки. Результатом ее может быть следствие и суд. А литерное дело – изучение процессов в «горячей» социальной группе. Предмет объектового дела – конкретная организация и изменения в ней, скажем, на радио «Свобода».
Каждый офицер «пятерки» знал формулу Бобкова: «Дела оперативного учета позволяют видеть процессы, а не отдельных людей. Изучайте процессы, и вы будете хозяином положения».
КГБ регулярно направлял в Центральный комитет партии записки о настроениях в обществе. Пятое управление изучало настроение интеллигенции. Главное здесь было понять, чем дышат лидеры общественного мнения. Аналитики «пятерки» определили свой круг, в который входили ведущие деятели искусства, литературы, образования, науки. Их было около двух тысяч по стране: ведущие режиссеры, актеры, музыканты, ректоры вузов, академики, писатели. Весьма авторитетные для других, они влияли на интеллигентскую среду. Поэтому их мнением интересовались.
В Институте социальных исследований был создан закрытый сектор Пятого управления, который возглавил заместитель директора Института. Туда направили работать пятнадцать офицеров из «пятой службы». Институт, выросший на основе этого сектора, по сути, стал научной базой политической контрразведки.
Линия на социологические исследования шла от Андропова. Он первым из государственных деятелей стал использовать такие исследования. Его предложения часто основывались на социологических данных. Да и в оперативной работе часто ориентировались на них.
«Мне помнится первое социологическое исследование после прихода Андропова в КГБ – о причинах массовых беспорядков в стране, которые при Хрущеве происходили практически ежегодно в разных регионах. – вспоминает Ф. Д. Бобков. – Реакция на них была, но только во время самих происшествий. Исследование же дало возможность увидеть причины, а значит, и определить меры, которыми можно было бы такие события предотвращать».
Изучением настроений и мнений занимались и соответствующие отделы Пятого управления. Здесь метод добывания информации на социологическом языке назывался включенным наблюдением, на чекистском языке – агентурным проникновением. Особая ценность такой информации была в том, что она позволяла предвидеть развитие ситуации, особенно в «горячих» точках и в «горячих» социальных группах.
Вот случай, связанный с добычей информации методом своего рода включенного наблюдения. Однажды у известного режиссера был день рождения. И к нему в числе именитых гостей пожаловал под видом работника Министерства культуры сотрудник «пятерки». Подарок его был хорош – фарфоровая расписная ваза. Поздравил юбиляра, предложил слить в нее весь коньяк и широко гулять во славу именинника. Идею шумно одобрили, вечер удался на славу. Но самое интересное было то, о чем говорили гости, как интерпретировали события, как оценивали ситуацию в стране, во власти, и среди «своих» – творческой богемы. Засиделись за полночь, зато сотрудник «пятерки» щедро обогатился информацией о настроениях театральных корифеев.
В 70–80-е годы некоторые солисты балета Большого театра, Ленинградского кировского, остались на Западе, воспользовавшись гастрольными поездками. Барышников, Годунов, Нуриев – самые яркие из «звезд». В Пятом управлении выяснили, что все оставшиеся учились в Вагановском училище у одного и того же педагога П., который всем внушал: вы талант, вы сокровище, цените себя высоко, вы принадлежите миру, и здесь вашему таланту не раскрыться. Конечно, педагог П. стал объектом изучения «пятой службы», надо ж было и позицию его понять и нейтрализовать столь разрушительное влияние.
Самая тонкая сфера – академическая наука. Институты истории, философии, социологии, мировой экономики и политики – политические интересы, настроения ученых мужей. Чтобы разбираться в этом, надо было изучать предмет интереса. Бобков предложил создать группу из трех человек «по ревизионизму». Начали с того, что занялись анализом публикаций философов, историков, социологов, касающихся ревизии марксистских законов. Привлекали для этого экспертов, научные возможности которых хорошо знали. Знали их характеры, круг общения. Выбирали тех, кто никак не был связан с творцом изучаемого текста, чтобы исключить личные мотивы и пристрастия. А чтобы добиться объективности, материалы для анализа давали разным специалистам. Когда приходило понимание и становились ясными тенденции, внимание автора обращали на то, как его противоречивые тезисы могут быть подхвачены для ненаучных целей. Главное было – не допустить, чтобы на определенной идейной платформе склеилась оппозиционная группа, которая бы начала выступать с антисоветских позиций и апеллировала бы к западному общественному мнению, которое скоро превращалось в мнение спецслужб.
Тут в основном метод был один – беседы, убеждение. Беседовали с Осиповым, талантливейшим социологом. У него был приятель, регулярно подбивавший его на сомнительные дискуссии в отношении существующего строя. Приятеля хитро «отвели», и социолог успокоился. Беседовали и с другими не менее известными научными фигурами. Помогало.
Нельзя было терять для науки талантливейшего философа Эриха Соловьева. Острота его философского мышления особенно проявилась в оригинальной статье «Личность и ситуация в социально-политическом анализе Маркса», вышедшей в 1968 году в журнале «Вопросы философии» и не оцененной бюрократической элитой. А ведь он в ней коснулся судьбы отстраненного от власти Хрущева и будущей судьбы правившего тогда Брежнева, не называя их имен. Не могу не привести некоторые фрагменты из этой статьи, актуальной до сих пор хотя бы тем, что объясняет в какой-то мере и крах Горбачева с Ельциным:
«Едва ли не главным упреком, который бросают в адрес марксизма современные западные философы, является обвинение в недооценке „экзистенциальной проблематики“ (вопросов, касающихся личной ответственности, вины, выбора и подлинности человеческого поведения)…
<…>
Специфическая, полная превратностей и курьезов историческая ситуация 1848–1851 годов позволила Марксу выработать общее представление о личной ответственности политического лидера.
В „Восемнадцатом брюмера“ (имеется ввиду сочинение К. Маркса „Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта“. – Э. М.) это представление не фиксируется специально, но оно содержится здесь в качестве глубоко осознанной нормы, на основании которой Маркс выносит приговор политическим деятелям Второй республики.
Основные требования, объединяемые этой нормой, на мой взгляд, сводятся к следующему.
Первой и важнейшей обязанностью политического лидера является знание: умение выработать теоретически ясное представление об историческом призвании класса, отличном от его стихийных (непосредственных) установок и притязаний. Политический лидер обязан отдавать себе отчет в нравственно-психологическом состоянии класса, в его личностном облике. Он должен, наконец, опираясь на свое социологическое знание, с одной стороны, и на знание классовой психологии – с другой, попытаться разъяснить возглавляемой им общественной группе ее реальную историческую судьбу.
Можно сказать, что ни один мыслитель ни в прошлом, ни в настоящем столетии не подходил к личности с такими дифференцированными и строгими критериями, как критерии, на которых основывается нравственный анализ поведения политических деятелей Второй республики в „Восемнадцатом брюмера“. Моральному осуждению подвергаются здесь не только лицемерие, трусость, малодушное предательство принципов, но также ограниченность, теоретическая неразвитость и практическое неумение. Более того, именно в этих последних качествах Маркс видит конечную причину нравственной неэффективности французского идеологического сословия. Политическое представительство – это особая роль, которая требует не только субъективной преданности классу, но и особых способностей. Человек, который берет на себя эту роль, заведомо не имея возможности справиться с нею, совершает безнравственный поступок, если не преступление.