«Не только социально-историческая среда без территории немыслима, но, действительно, не зная свойств территории, совершенно немыслимо понять явления того или иного состава, особенностей и „образа жизни“ социально-исторической среды. Будь поверхность земли хаотична, не будь в ее строении закономерности, невозможно было бы установление категории „месторазвития“»[17]. В действительности дело обстоит таким образом, что геологическое устройство, гидрологические особенности, качества почвы и характер растительности находятся во взаимной закономерной связи, а также в связи с климатом и морфологическими особенностями данной поверхности земли. Савицкий указывает, что социально-исторические среды можно различать по «типам развития»; в то же время в силу закономерностей, присущих строению земной поверхности, можно устанавливать типы географической обстановки, к которой приурочено это развитие; и так как развитие это в протекании своем связано с географической обстановкой, то совокупность условий определяет возможность устанавливать типы месторазвитий.
Каждая человеческая среда находится в своей неповторимой географической обстановке. Каждый двор, каждая деревня есть «месторазвитие». Подобные меньшие месторазвития объединяются и сливаются в «месторазвития» большие. Возникает многочисленный ряд «месторазвитий». Например, евразийская степь есть «месторавитие»; большее «месторазвитие» в отношении к составляющим ее «месторазвитиям» – естественным областям; меньшее «месторазвитие» в отношении всей России-Евразии. Россия-Евразия, как большее «месторазвитие», неограничивается степью, но сочетает степь с зоной лесной, пустынной, тундровой, подразумевает взаимодействие их всех с обрамляющими Евразию странами, отмечена определенными общими признаками. Следующий этап: земной шар как «месторазвитие» человеческого рода. Савицкий задается вопросом: не присущи ли отдельным месторазвитиям определенные формы культуры, независимо от «генетической близости» и расового смешения народов, населявших и населяющих каждое из них? И отвечает, что заимствование и подражание, независимое от «генетической близости» и «расового смешения», тоже должно быть относимо к началам «месторазвития».
Ведь если культура является принадлежностью «месторазвития», то каждая социальная среда, появляющаяся в пределах данного «месторазвития», может испытать на себе влияние этого «месторазвития» и, со своей стороны, приспособить его к себе двумя путями: 1) путем непосредственного взаимодействия между названной социальной средой и внешней обстановкой; 2) путем того же взаимодействия, осложненного привступлением культуры, уже ранее создавшейся в данном «месторазвитии». Благодаря этому культурные традиции оказываются вросшими в географический ландшафт, отдельные «месторазвития» становятся «культурно-устойчивыми», приобретают особый, специально им свойственный «культурный тип». Савицкий считает, что понятие «месторазвитие» можно сомкнуть с понятием культурно-исторического типа Н.Я. Данилевского, у которого каждый такой тип развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые он был поставлен. Каждому из этих типов соответствует «месторазвитие». Возможно, что классификация месторазвитий определила бы иную систематику «культурно-исторических типов», чем простая их постановка в один ряд.
Таким образом, мы видим, что в рамках уже русской традиции мысли были основательно продуманы топологические предпосылки телесной конвергентности (сообращенности) мира и намечена ее спецификация на область культуры, которая предполагает организацию ландшафта, конституирование в нем определенной телесности и специфический характер ее коммуницирования.
1.2. Феноменология культурного воспроизводства
Проблематика культурного воспроизводства оказывается в поле феноменологического прочтения у Э. Гуссерля в поздний период его творчества. Примечательна в этом отношении его работа «Начала геометрии». В ней он рассматривает геометрию и науку вообще в качестве форм, принадлежащих миру культуры. Мир этот целиком и полностью связан с традицией. И науки суть традиции в ряду прочих. В отношении традиции вообще у людей наличествуют некоторые априорные очевидности, поколебать которые не может никакое знание фактической истории. С одной стороны, культурные образования всегда отсылают к человеческим «производящим деятельностям», откуда и может возникать необходимость возвращения к похороненному содержанию под толщей науки и культуры.
С другой стороны, становление традиции не носит причинного происхождения, ибо совокупность ее «образцов» в той или иной форме в какой-то момент вбирает в себя всякая культура. Содержание науки передается тем же процессом, что и все другие формы культуры и традиции вообще. По Гуссерлю, он подобен процессам внутреннего сознания времени[18]. Настоящее в нем не выступает ни как разрыв, ни как следствие прошлого, но как удержание прошедшего настоящего или, иными словами, как удержание удержания. Поскольку удерживающаяся способность живого сознания конечна, то оно сохраняет значения, ценности и акты прошлого в виде осадков и усвоенных форм. Удерживание содержания в традиции в интерсубъективном мире культуры является преодолением удерживающей конечности индивидуального сознания. «Осаждающее удерживание» включено в универсальную форму Живого Настоящего, которое дает себя в диалектике предварения (протенция) и удержания (ретенция). Именно в движении предварения настоящее удерживает себя и преодолевает себя как прошедшее настоящее, с тем чтобы конституировать другое изначальное и оригинальное Живое Настоящее. Без этой вечно обновляемой оригинальности абсолютной изначальности, всегда настоящей и всегда переживаемой в качестве таковой, не была бы возможна никакая история. То, что верно в отношении Живого Настоящего, верно и в отношении того, что выступает в качестве исторического настоящего, ибо оно также всегда отсылает ко всей совокупности прошлого, которое в нем обретается.
Культура сохраняет значимое для людей, и она является единственной вещью на свете, которая сохраняется. Она сохраняет значимое, и сама сохраняется в себе, хотя в действительности она живет не дольше, чем ее материальная основа. Культура сохраняет, но не так, как это делает техника, которая, чтобы сделать вещь долговечнее, добавляет к ней специальное вещество. Здесь вещь с самого начала становится независимой и от своего производителя, и от своего потребителя, и от своего «первоисточника» в силу самополагания творимого, которое сохраняется в себе. Культура отбрасывает все случайное и наносное, но сохраняет все то, что способно, говоря словами Ж. Делёза, «само собой стоять». Стоять само собой – это не значит иметь фундамент, верх и низ и стоять прямо, это значит иметь способность, благодаря которой однажды сотворенное составное целое, в данном случае состоящее из культурных образцов, сохраняется само в себе. Культуру сопоставляют с памятью коллектива, она и несет в себе тот или иной памятник, но культура не тот памятник, который увековечивает собой нечто прошлое, она есть блок нынешних ощущений и действий, которые обязаны своим сохранением исключительно самим себе и сообщают событиям прославляющее его составное целое.
Культура – это совокупность образцов человеческой практики, существующих как будто бы до человека и в отсутствие человека. Но во всех случаях образцы не лишены зависимости от человека. Образцы или общезначимые смыслы содержатся в культуре, но их не сохранить, покуда человек сам не «станет» ими. Он не просто находится в культуре, он становится вместе с ней, становится в процессе воспроизводства образцов. Человек – это не просто носитель культурных образцов, человек есть становление образцами. Суть культуры-памяти не в поминании, а в способности сообщать будущему те стойкие позиции, которые воплощают в себе события. Так, памятник не актуализирует событие, а инкорпорирует или воплощает его; он сообщает ему тело и жизнь. Феноменология становится феноменологией культуры, потому что имманентность опыта «трансцендентального субъекта» нуждается в выражении посредством «трансцендентальных функций», которые не только детерминируют сферу опыта в целом, но и непосредственно здесь и теперь пересекают наш жизненный опыт и воплощаются в нем, образуя живые ощущения и действия.
Науку Гуссерль описывает как своеобразную и архетипическую форму традиционной культуры, которая при этом наделена существенным преимуществом по отношению к другим культурным образованиям. Наука не может замкнуться ни в одной определенной исторической культуре, поскольку обладает универсальной истинностной значимостью. Кроме того, наука являет собой образцовый пример, который должен ориентировать культуру, будучи ее идеалом. Культура и традиция «истины», продуцируемой в науке, есть наиболее глубокая и чистая история. Только чистое смысловое единство такой традиции в состоянии обосновать ту преемственность, без которой не было бы подлинной истории, а был бы один лишь эмпирический набор конечных и случайных единств. Движение «истины», которое хочет описать феноменология, есть движение конкретной и своеобразной истории, чьими основаниями являются акты темпоральной и творческой субъективности, основывающиеся на чувственном мире и жизненном мире как мире культуры. Исторический прогресс в науке осуществляется через постоянное повторение собственных достижений.
Согласно Э. Гуссерлю, существование какой-либо культурной формы возможно только благодаря традиции. Производство же самой культурной формы происходит исключительно внутри творца и при этом принадлежит исключительно духовному пространству. Но что значит «принадлежать духовному пространству»? Это значит, что произведенное содержание не психично и не существует только в сфере частного сознания, оно существует в качестве объективно сущего для «каждого» и обладает во всех своих особенных формах своеобразным, сверхвременным для всех людей, доступным бытием. И в дальнейшем любые кем бы то ни было произведенные новые формы на основе этих форм тут же принимают такую же объективность. Объективность эта «идеальна», и она присуща целому классу духовных образований культурного мира. Произведения этого рода, полагает Гуссерль, не обладают, в отличие от инструментов техники, повторяемостью во многих сходных друг с другом экземплярах. Так, теорема Пифагора существует лишь в качестве единичной данности, как бы часто и даже на каких бы языках ее ни выражали. Все тела мира имеют в нем пространственно-временную индивидуацию, но культурная форма, или «идеальная предметность», существует благодаря «двуслойным повторениям» и в итоге благодаря тому, что ее чувственно воплощает. Речь идет о языке, ибо при его посредстве «идеальная предметность» из изначального внутриличного истока, находящегося в