Состояния составлялись в несколько дней. Новоиспеченные миллионеры, бывшие лакеями накануне, важно раскатывали в колясках. Один из них никак не мог так скоро сбросить с себя прежнюю шкуру и иногда, по рассеянности, взлезал на запятки своей кареты. Указывают слишком сто лиц, наживших больше 20 миллионов. Нажива в 30, 40, 50, 70 и даже 100 миллионов отнюдь не представлялась редкостью.
Придворные пиры служили примером для сумасшедшей роскоши тех, кого называли «Миссиссипийцами», роскоши – в большинстве случаев грубой, щеголявшей платьями, обшитыми галунами, бриллиантами и драгоценными каменьями, великолепной мебелью и гомерическими пиршествами. «Улица Saint-Honoré, – говорит Дюгошан, – располагавшая в былое время возможностью роскошно разодеть всю Францию и её соседей, представлялась тогда словно истощенной. В ней не красовалось уже более ни бархата, ни парчи. Начало зимы унесло все, что находилось там в магазинах».
Некий миллионер, приятель того же автора, сумел удивить Париж самым изысканным великолепием. «Вся кухонная его посуда и даже ночные горшки были из серебра». Потребление мяса было так велико, что в 1720 году, во время поста, съедено было столько мяса, сколько никогда не потреблялось его даже во время карнавала. Наконец оперные сборы, составлявшие обыкновенно 60 000 ливров в год, в период 1719–1721 гг. достигли баснословной суммы 740 000 ливров. Париж пировал, а вся Франция развращалась. И тем не менее все эти безумства давали торговле и промышленности благоприятный толчок. Капиталы росли, потребление увеличивалось непомерно, повсюду сооружались новые заводы, земледелие приносило барыши и французские коммерческие суда снова забороздили моря. Благосостояние оказалось действительностью; предсказания Ло оправдывались.
Но процветание это не могло быть продолжительным. Банк преобразился в Государственный 1-го января 1719 года, Восточная компания – в Индийскую в мае того-же года, и с следующего же месяца началось бешеное повышение акций, продолжавшееся до конца декабря. 1720-й год должен был явиться годом погрома.
В конце 1719 года акции сразу поднялись до 12 000 ливров, достигая иногда до 18 000 и даже 20 000. В это время всего было выпущено 624 000 акций. Что касается банковых билетов, то число «официальных» выпусков их доходило до 949 миллионов.
Но к этой официальной цифре следует прибавить еще свыше 50 миллионов поддельных билетов, находившихся в обращении, ибо подлог этот оставался безнаказанным с тех пор, как алчность ажиотажа заменила скоропечатанием слишком медленное гравирование. Сюда надо прибавить еще негласные выпуски государственные, общая сумма которых оставалась неизвестною, и должна быть громадной.
Таким образом, положение с виду блестящее, на деле было критическим. В этой невероятной игре бумаг, менявшихся одни на другие, и представлявших реальное богатство лишь помимо какого бы то ни было отношения к номинальной их стоимости или их покупной цене, – катастрофу могло отсрочить одно только слепое доверие публики спекуляторов.
Стоило только стрястись какому-нибудь событию, которое образумило бы собственников акций или билетов, наиболее способных к размышлению, и тогда все это сооружение разлетелось бы, как карточный дом.
И это событие должно было неизбежно совершиться и, действительно, совершилось 30 декабря 1719 года.
В этот день собрание акционеров компании торжественно было созвано для выслушания доклада Ло. Регент председательствовал с тридцатью директорами, в качестве его ассистентов, окруженный главными акционерами, принцами, герцогами, буржуа и разбогатевшими финансистами или даже вчерашними лакеями, обратившимися в миллионеров. Дело шло о том, чтобы распределить дивиденд на акции с 1 января 1720 г. Ло был прижат в стене. Раздувая предполагаемые доходы до удваивания их, он не мог, однако, довести их выше 91 миллиона. И потому за каждой акцией предложил обеспечить дивиденд в 200 ливров, представлявших 40 проц. номинальной её стоимости. На первый взгляд такой результат мог показаться блестящим. Но 200 ливров на акцию, в улице Quincarapoix продававшуюся по 12 000 и 15 000 ливров, давало всего пустой доход в 1½ проц. Нелепость повышения ради единственной страсти в ажиотажу обнаружилась с полной очевидностью.
Эффект сказался, однако, не сейчас. В тот же вечер, под влиянием подогретого энтузиазма, ценные бумаги поднялись до 18 000 ливров. Но рассудок не замедлил вступить в свои права. Масса людей струсила, внезапно сообразив, что нажитые миллионы их были лишь пустыми химерами. Тогда-то все бросились, кто реализовать, кто покупать по безумным ценам земли, дома, бриллианты, драгоценности, в особенности же все старались перепродать свои акции на банковые билеты и кинулись в банк, с требованием золота и серебра. Самые знатные вельможи при дворе, принц Конти, герцог Бурбонский, подали пример: первый немедленно отправил в банк все свои билеты и вывез оттуда взамен три фургона, нагруженные серебром, второй – заставил уплатить себе билетов на 25 миллионов. Иностранцы обеспечили себя раньше других, в течение нескольких дней поддерживали они курс и продавали, затем потребовали выдачи из банка и увезли из Франции на целые миллионы золота и серебра.
Сперва Ло храбро выдерживал эту осаду: банк выплачивал при открытых дверях. Но зло шло crescendo, пришлось искать средств, чтобы как-нибудь выпутаться из беды. Попробовали замедлить платежи: бесконечные хвосты снова потянулись по улице Вивьен. Затем, на сцену выступила королевская власть. В качестве суперинтендента, Ло объявил войну деньгам. Невероятная серия распоряжений и постановлений потрясла монетный режим. Поднятая сегодня ценность звонкой монеты была понижена на другой же день. Дело дошло даже до насилия. Последовало распоряжение не производить никаких платежей золотом свыше 300 ливров; изданы были законы против роскоши, воспрещавшие носить бриллианты и золотые парюры, наконец, постановлением от 27 февраля воспрещалось «всякому лицу, какого бы то ни было звания, иметь при себе деньгами свыше 600 ливров, под страхом конфискации и 10 000 ливров штрафа». В тоже время Ло старался затормозить понижение акций. Улица Quincampoix была закрыта, и спекуляторам пришлось перекочевать сперва на Вандомскую площадь, а затем в Суассонский отель; с ними обращались, как с людьми подозрительными, оцепляли караулом, но тем не менее они продолжали свой ажиотаж. Указы и постановления не принесли никакой пользы, разве только ускорили окончательный крах. Доверие исчезло. Никто не хотел покупать бумаг. Предметы текущего потребления доходили до невообразимых цен, если покупатель платил за них билетами. Банк менял ежедневно не более одного билета в 10 ливров на человека. Крайность становилась всеобщей. Продовольствие Парижа подвергалось опасности, так как купцы предместья стали грозить, что превратят свои сделки, если им будут платить билетами. Пришлось выдавать еженедельно по 400 000 ливров для рынка Пуасси и 50 000 ливров для рынка дичи.
В то же время страшные преступления приводили в трепет и без того ожесточившееся население, отмечая трагическим ужасом этот злополучный период. Совершенное графом де-Горн и двумя его соумышленниками убийство одного маклера-собственника акций, которого они заманили в западню, с целью ограбления и умерщвления, было явлением исключительным разве только по положению убийцы, состоявшего в родстве с самими видными аристократическими фамилиями Франции иностранных держав и даже с самим Регентом. Подобные преступления творились повсюду. Как-то нашли лакея одного генерал-лейтенанта, под Королевским мостом, разрубленного на куски, в другой раз – изуродованный труп какой-то женщины, вытащенный из брошенного экипажа. Подозрение не щадило никого. Обвиняли даже самого Регента, и не без правдоподобия, яко бы он заколол кинжалом нескольких памфлетистов, едкие эпиграммы которых раздражили его до белого каления.
Провинции наводнились разбойниками. Несмотря на все это, Ло боролся еще. Возмущение, вызванное кровопролитной борьбой у дверей банка, не испугало двор, который решился воспользоваться этим предлогом, чтобы удалить в Понтуаз парламент, не перестававший ратовать против системы Ло. Но положение становилось безнадежным. Вместе с нищетой разрасталась также и ненависть к Ло и Регенту. Париж был завален песенками, сатирами, афишами, карикатурами печатными, гравированными, рукописными.
«На этих днях, – писал адвокат Барбье, – в коляски бросали красиво написанные записки, в которых говорилось: „спасайте короля, убивайте тирана, не беспокойтесь о стаде“. По стенам расклеивались бумажки с пасквилями на Ло и Регента».
Почта разносила анонимные угрозы; самые жестокие памфлеты, – никто не мог объяснить, каким образом – оказывались прибитыми к дверям кабинета Регента. Ло нанесли публичное оскорбление: при появлении его в банке 12 ноября его обозвали вором и мошенником. Волей-неволей приходилось признать себя побежденным. Оставив все свои богатства, Ло получил от Регента паспорт и удалился в Брюссель, сохранив за собою, по крайней мере, то достоинство, что ушел разоренным из этой чудовищной оргии Королевский Банк был закрыт, а Индийская компания, лишенная дарованных ей льгот, снова превратилась в частное общество. Все состояние подверглись ревизии и сокращениям. Уничтожение 522 миллионов билетов – на 1700 миллионов понизило государственный долг. Наконец, учреждена была Королевская Палата для оценки тех из миссиссипийцев, которые казались еще слишком состоятельными. Ликвидация была продолжительна, затруднительна и послужила поводом к новым преступлениям по должности, к новым скандалам. Тем не менее она состоялась, и по успокоении волнения, – Регент мог радоваться и удивляться, что он продолжает еще находиться во главе правительства.
Но впечатление было глубокое и не стушевалось. Народ страдал, средний класс деморализировался, двор постыдно продал себя. Эти миллионы, которые сгребались пригоршнями, породили роскошь, разврат, лихоимство. Всякие протекции продавались с публичного торга. При этом назывались имена первейших людей королевства: герцог де-Ноайль, принц Конде, герцог Бурбонский, герцог Субизский и др. Сен-Симон составил бесконечный список розданных пенсий, дарованных наград, подложных уплат, совершенных по химерическим долгам. Впрочем, и сам он получил 500 000 ливров слишком. Всякий престиж рухнул, царствование Людовика XV довершало свое дело и подготовляло Революцию.