– Что такое «сей час»? – спрашиваю я.
Он смотрит раздражённо, презрительно.
– А, забыл, – говорит. – Вы же дикие. «Сей час» – это «теперь». Понял?
– Да, – говорю я, – понял.
– Слушай дальше. Я могу доставить в Вертоград любого, кто хочет. Но предупреждаю: везу – только в один конец. Либо охрана вас пропустит, либо сбросит…
– Умолкни! – кричит ведьма. – Зачем мужиков смущаешь? Кто их пустит в небесный город? Тебе самому туда хода нет!
Нелюдь опять скалит зубы.
– Неправда, – говорит он. – Есть ход. Что же я за разбойник, если не найду хода в собственный дом? Я все дырки знаю. Все слабые места. Как стражу обмануть, как себя не выдать. Если я возьму плату – значит, выполню обещанное.
– Нечем нам платить, – говорю я. – Сам знаешь. Ты три дня за нами подглядывал. А теперь издеваешься. Девку отвези, а про нас забудь. И мы про тебя забудем. Разойдёмся мирно, и всё будет шито-крыто.
Нелюдь кивает.
Он смотрит на ведьму, поднимает длинный указательный палец.
– Я отвезу девку – и я тебе ничего не должен. Уговор?
– Уговор, – отвечает старуха. – И чтоб я тебя больше здесь не видела.
– Да я и сам не вернусь, – сухо отвечает нелюдь. – Чего мне тут делать? Новорожденный змей вас всех погубит. Хотите жить – бегите. Чем дальше уйдёте, тем дольше проживёте.
– Без тебя знаю, – недовольно отвечает старуха, и ударяет посохом в землю, с такой силой, что все мы вздрагиваем. – Тогда нечего тянуть! Дело с бездельем не мешают. Прощайтеся.
И она перекладывает посох из левой руки в правую, и манит Марью: та подходит, и ведьма коротко обнимает её.
Потом кладёт заскорузлую ладонь на лоб девки.
– В добрый путь, – говорит. – Если не будешь дурой – всё получишь. Поняла?
– Поняла, – отвечает Марья. – Прощай и ты.
Потом мы обнимаем её все по очереди: сначала Тороп, потом я, потом малой Потык.
Тороп говорит ей:
– Никогда никому не ври, не обманывай. Всем и всегда говори прямо, чего хочешь. Поняла?
– Да, – кивает Марья.
– Но бывает так, – добавляет Тороп, – что не соврать нельзя. Потому что ложь – это часть правды. И если выходит, что нельзя не соврать, – просто молчи. Но никогда не прибегай ко лжи, потому что ложь приближает твою смерть. Поняла?
– Да, – говорит Марья. – Поняла. А ты передай от меня поклон твоей жене и твоим родителям. Ты хороший человек.
И она подходит ко мне.
Я молчу. Не считаю себя умником.
Мне всегда было проще иметь дело с пластинами из кости и бычьей кожи, с бронзовым шилом и железным ножом, чем с людьми.
И я не забыл, как она целовалась с мальчишкой Потыком.
То есть, сначала помнил, а потом забыл всё равно.
Я молча обнимаю её. Поражаюсь её худобе, её хрупким слабым рёбрам – они поистине птичьи.
Да, она похожа на мою Зорю. Она такая же.
Но я люблю эту, настоящую, нынешнюю.
По правилам суда я могу говорить, сколько пожелаю, рассказывая всё, что считаю нужным и важным.
По тем же правилам старшины и судьи должны слушать внимательно и задавать уточняющие вопросы, чтобы все собравшиеся вникали в сказанное во всех подробностях и мелочах.
И теперь ещё раз хочу повторить: не только малой Потык виновен в смерти змея.
Всё случилось из-за девки.
Она нравилась ему, и нравилась мне.
И лучшее, что мы тогда могли сделать ради неё, – это отсечь змееву башку.
Скажу больше: если бы Потык не отрубил гадине голову – её отрубил бы я.
И когда меня спросят, виновен ли я, – отвечу, что виновен, и когда уточнят – полностью ли виновен, – я скажу: полностью.
Последним прощается малой Потык. Он оглядывается на нелюдя и отводит Марью в сторону. Что-то говорит ей шёпотом: судя по выражению лица, просит или извиняется, трудно понять; Марья осторожно улыбается и кивает; чтоб не смущать их обоих, я отворачиваюсь.
Нелюдь тем временем с любопытством разглядывает змееву голову.
Потык несмело прижимает девку к себе и гладит по волосам, а потом, как бы испугавшись, отходит.
Марья идёт к оборотню, опустив глаза. Оборотень смотрит равнодушно.
– Эй! – зовёт Потык. – Как твоё имя?
– Ты не сможешь произнести, – отвечает нелюдь. – Но в переводе на ваш язык моё имя значит – соловей.
– Соловей, – повторяет Потык. – Хорошо. А я – Потык, сын Деяна. Запомни, Соловей: если ты её обманешь, я найду тебя и убью.
– И я, – добавляет Тороп.
– И я тоже, – говорю я.
Нелюдь перестаёт улыбаться, лицо становится сухим и острым; он кивает, посмотрев на каждого из нас в отдельности; всё в его поведении показывает, что он отнёсся к сказанному серьёзно.
– Ясно, – отвечает он. – Но зря вы так, ребята. У меня всё честно.
Он оглядывает Марью с ног до головы.
– Готова?
– Готова, – отвечает Марья.
Я вижу – она сильно дрожит.
– Наверху будет холодно, – говорит нелюдь. – У тебя есть какая-нибудь кацавейка тёплая?
– Нет, – говорит Марья. – Обойдусь без кацавейки. Давай, делай своё дело.
– Как скажешь, – мирно отвечает нелюдь.
Марья оборачивается к нам.
– Прощайте все.
Нелюдь обнимает её одной рукой, плотно прижимает к себе – и поднимается в воздух.
Я не вижу ни крыльев, ни других приспособлений, позволяющих ему летать.
Он взмывает на высоту верхушек деревьев.
Мы смотрим, как он удаляется, унося девку Марью в неизвестность.
Потык отбрасывает топор и снова плачет, размазывая слёзы по грязным щекам.
Я подхожу к нему и поднимаю топор. Это моё боевое оружие, бросать его на землю нехорошо, неправильно; оружие требует уважения. Я помещаю топор туда, где ему следует быть: в петлю сзади на собственной спине, и привычная его тяжесть немного меня успокаивает.
– Всё, – говорит старая Язва. – Улетела наша птаха. Но не бойтесь, разбойник не обманет. Довезёт до места.
– Нам тоже пора, – говорю я.
– Да, – отвечает старуха. – Вам всем лучше вернуться в свои деревни. Предупредите старшин и волхвов. Расскажите всё, как было. Старый змей подох, родился новый. Копайте подвалы. Запасайте еду.
– Прости, мать, – сказал Тороп. – А что теперь с нами будет?
– Не знаю ничего, – раздражённо отвечает старуха. – В пророчестве сказано, что от нового змея будет много бед. И ещё сказано, что убить его невозможно, однако сам он – убьёт кого угодно. Ещё сказано, что сначала он будет жрать животных, а потом распробует людей, и как распробует – будет жрать только людей. Это всё, что я помню.
– Понятно, – сказал Тороп. – Прощай, мать. Если это всё правда – тогда нам надо спешить.
– Да, – сказал я. – Верно. Прощай, мать.
– Прощай, – сказал Потык, проглатывая последние слёзы.
– Э, нет, – сказала старуха малому Потыку. – Ты не торопись, сыночек. Ты давай забери отсюда свою добычу. Она твоя – тебе её тащить.
Малой Потык смотрит на змееву голову и горячо мотает головой.
– Пусть здесь останется.
– Нет, – говорит ведьма. – Мне тут такого добра тоже не надо. Новорожденный вернётся – решит, что это я убила его родителя. Так что ты, паренёк, забирай башку себе, как хотел. И отнеси подальше.
Потык думает, его глаза загораются гордым огнём.
– Ты права, – отвечает он. – Это моя добыча.
Напоследок старуха выносит нам по кружке браги: кислой, скверной, но крепкой; и даёт по половине луковицы закусить; это придаёт нам сил.
Малой Потык остаётся возле змеевой башки: увязывает её верёвками, укрепляет волокушу, прилаживается тащить.
Мы предлагаем ему помощь – но он сразу же резко отказывается.
– Я сам всё сделаю, – говорит он. – И сам за всё отвечу. Прощайте. Ещё свидимся.
Так мы расходимся от дома старой ведьмы Язвы.
Я добился своего. Выполнил общинный наказ: сопроводил мужиков до змеевой лёжки и вывел обратно, живых и невредимых.
Сам сломал два нижних ребра – но ничего, на мне заживает, как на собаке.
Я мучаюсь ощущением, что не всё сказал Марье. Не задал каких-то важных вопросов старухе. Не дал какого-то совета малому Потыку. Мне кажется, что всё оборвалось слишком внезапно; или, может быть, вовсе не оборвалось, но будет иметь продолжение.
А продолжение вы все знаете.
Я добавлю только, что с того дня не видел ни девки Марьи, ни князя птиц, ни соловья-разбойника.
Мужика по имени Тороп я тоже не видел.
Мне известно, что малой по имени Потык дотащил змееву голову до своей деревни Уголья, показал её людям и напугал до полусмерти всех, включая и волхвов с деревенского требища.
Я слышал, что Потык сам срезал ножом со змеевой башки всё мясо, отделил губы, вынул язык и глаза, сварил их и съел. Костяк же положил в муравейник, а когда муравьи объели остатки плоти – обжёг очищенный череп на костре, отчистил песком и повёз продавать князю долины.
Я слышал, что, когда Потык привёз голый чистый череп к князю долины и вступил в торг, – прилетел новорожденный змей. Он убил всех: и малого Потыка, и князя долины, и ещё нескольких, кто присутствовал; череп с тех пор исчез. Новорожденный утащил голову своего родителя и унёс, очевидно, подальше от людей, к окраинам нашей земли, в горные ущелья, каменные ямы, в пещеры, в озёра, наполняемые водопадами, или ещё дальше, на ледяные берега северных морей, в чёрные снежные пустыни.
Теперь я всё сказал.
Благодарю старшин, судей, волхвов и весь народ – за то, что выслушали внимательно.
Надеюсь, вы поняли, как и почему всё вышло.
Нет, я близко не видел летающего змея. Как выглядит – сказать затрудняюсь. Знаю про него столько же, сколько и прочие присутствующие.
Он движется слишком быстро, рассмотреть его почти невозможно.
Да, мы не были глупцами: ни я, ни малой Потык, ни девка Марья, ни мужик Тороп. Мы знали пророчество. Про то, что убивать Горына нельзя. Но мы были молодые, и ничего не боялись, и меньше всего боялись исполнения каких-либо пророчеств; нам, сказать по совести, вовсе было наплевать на пророчества; мы поступали так, как велели нам наши сердца.