Мы приведем здесь один интересный факт, иллюстрирующий деятельность Бобрикова в этом направлении.
Почти одновременно с февральским манифестом стали по всей стране, но особенно по глухим деревням, появляться какие-то татарские продавцы и русские прасолы, которые между делом распространяли среди народа слухи о новой эре, долженствующей в скором времени наступить в Финляндии, когда налоги будут сняты, земля у помещиков выкуплена и поделена между крестьянами и, словом, когда безземелье станет воспоминанием прошлого. Но финляндцы скоро поняли, в чем дело. Немедленно было основано несколько обществ при участии высшей интеллигенции страны, и повсюду стали разъезжать лекторы и распространяться листки, брошюры и пр., с объяснением настоящего положения дел в Финляндии и России, истолкованием смысла распускаемых слухов и изложением основных законов страны. Это оказало значнтельное противодействие агитации провокаторов; но так как влияние этих обществ все-таки было медленное, то приняты были более энергическия меры. Инициативу взяли на себя некоторые приходы, которые постановили выдавать из имеющихся у них в распоряжении сумм по 50 марок за поимку агитатора на месте преступления и наказывать штрафом всякого, укрывающего этих людей, либо не доносящего на них. Действие этого постановления было
— 62 —
магическое: через несколько дней все провокаторы в стране, в числе 300 человек, уехали в Петербург одним и тем же поездом.
Тогда Бобриков решил уничтожить те самые общества "Распространения образования в народе", которые в данном случае были виновны в его неудаче. Он поспешил в Петербург и добился от царя резолюции о "нежелательности, в виду беспокойного состояния страны, основания новых обществ вплоть до 1901 года". Другими словами, отныне, прежде чем основать общество, лица, заинтересованные в нем, обязаны выхлопотать разрешение у генерал-губернатора и утверждение им устава. В противном случае, оно нелегально. Этим нанесен был новый удар одной из основных вольностей Финляндии, допускавшей свободу ассоциаций в самых широких пределах. Но этого мало. Много обществ, нежелательных для русского правительства, уже было основано, — и вот в различные учреждения — в том числе и сенат — рассылаются циркуляры за подписью помощника генерал-губернатора Шипова с требованием "употребить все старания, чтобы положить предел деятельности многих обществ и частных лиц, разъезжающих по Финляндии и подстрекающих народ к неповиновению мероприятиям верховного правительства".
Естественно, что преследованиями обществ гонение на свободное слово не ограничивается. В самое последнее время Бобриков, при посредстве министра-секретаря Плеве, представил на утверждение царя закон, запрещающий всякие публичные собрания, сборища, речи и пр. без специального всякий раз разрешения генерал-губернатора. Это опять-таки есть нарушение законодательной процедуры, — тем более яркое, что вопрос тут уже решительно местный, финляндский; но царь этот закон утвердил, и теперь он поступил на "заключение" Земских Чинов. Будущее покажет, станет ли это новое посягательство на финляндскую свободу формальным законом; но для своей действительности оно в этом не нуждается, как это показала практика последнего года. Несколько месяцев тому назад имел, например, место такой случай. Один известный финляндец, бывший сенатор, проездом в соседнее свое имение остановился в небольшом уездном городе, где был приглашен тремя своими приятелями на обед в клубе.
— 63 —
Спустя несколько дней городские власти получают от генерал-губернатора послание, в котором у них требуют дать объяснение по поводу "демонстративного" обеда, данного публикою заезжему гостю.
Но особенным гонениям Бобрикова подверглась журнальная литература. Пресса в Финляндии, как и во всякой другой культурной стране, имеет большое общественное значение, и естественно, что она сделалась предметом нападок со стороны генерал-губернатора. Насколько можно судить по имеющимся данным, в Финляндии в начале 1899 года выходило больше 200 периодических изданий, из коих лишь 70 носили политический характер, а остальные представляли журналы для семейного чтения, для самообразования и проч. Но такие размеры прессы нисколько не смутили Бобрикова, тем более, что он мог действовать, повидимому, на законном основании. Финляндская пресса никогда не была вполне свободною: она всегда подлежала предварительной цензуре и могла подвергаться предостережениям и закрытиям; но как мало сравнительно цензурный устав имел для нее значения, видно отчасти из самого роста ее за последние годы, отчасти из того факта, что за все время своего существования она лишь раз подверглась тяжелой каре, а именно, в 1891 году, когда был закрыт один журнал. Однако, с появлением Бобрикова, а в особенности со времени издания февральского манифеста, дела сразу приняли иной оборот. Предостережения последовали одно за другим, а приостановки, не считая закрытий изданий навсегда, насчитали в течение восьми месяцев, с апреля по ноябрь 1899 года, 26 случаев, распределенных между 16-тью газетами и составляющих в общей сумме срок в 3 1/2 года. Города и даже целые местности часто остаются без газет, как это было, например, в Куопио, где одна из двух имевшихся там ежедневных газет была прикрыта навсегда, а другая была приостановлена на четыре месяца. Принимая во внимание, что газеты в Финляндии, в особенности среди крестьянства, составляют предмет насущной необходимости, так как только из них читатели черпают свои сведения о различных правительственных распоряжениях и о тех или других вопросах, касающихся местных интересов, можно понять, каким тяжелым лишением является для них исчезновение
— 64 —
печатного органа. Разумеется, поводы для прекращения газеты постоянно бывали самые незначительные. Единственная газета в Панго, небольшом, но довольно бойком порту, была закрыта за то, что поместила статью о сравнительном правовом положении прессы в Финляндии и других европейских государствах. Вообще, круг вопросов, подлежащих обсуждению в печати, чрезвычайно сужен. Вскоре после выхода царского манифеста Бобриков обратился ко всем цензорам с циркуляром, в котором предлагал им не допускать к печатанию никаких статей, идущих в разрез с буквою и духом монаршей воли. Разумеется, это еще более затруднило положение редакторов и издателей. Мало того, когда депутация из 15-ти крестьян Куопио явилась к генерал-губернатору с просьбою разрешить выход приостановленных газет, он им откровенно ответил, "что вряд ли сможет исполнить их просьбу, а если сможет, то лишь на том условии, чтобы газеты перестали касаться политических вопросов". В случае запрещения какой-нибудь статьи, газеты потеряли даже право сообщать об этом своим читателям, хотя бы путем выставления точек или пустых столбцов. Последние должны быть заполнены "обыкновенным текстом", и когда одна небольшая газета пополнила было пробел биографией Гуттенберга, цензор возвратил корректуру зачеркнутою с резолюцией: "Обыкновенный текст! Пожалуйста, без демонстраций"! Точно также воспрещается выпуск летучих листков или брошюр, к которым часто прибегали раньше приостановленные газеты: по распоряжению генерал-губернатора, срок приостановки должен считаться со времени появления последнего листка.
Но помимо этих явных мер, Бобриков прибегал к тайным и потому более зловредным средствам. К ним принадлежит прежде всего удаление из цензурного комитета всех тех лиц, которые не сочувствовали планам генерал-губернатора *). Затем вводится практика подставных редакторов, которая небезызвестна и в самой России: владельцу
*) Такой характер носит "выход в отставху" председателя цензурного комитета Каяндера и замещение его графом Кронгьельмом, также финляндцем, но получившим образование в России. Фактическим, однако, хозяином прессы является ген. Шипов, товарнщ генерал-губернатора.
— 65 —
газеты "предлагается" удалить прежнего редактора и принять нового; в противном случае ему угрожают приостановкой издания *). Далее, стали перехватывать письма в редакцию и извращать телеграфные известия; последнее дошло до таких размеров, что союз финляндских журналистов единодушно решил не подписываться более на телеграммы Русского Телеграфного Агентства. Наконец, основывается "Финляндская Газета" на русском, т. е. незнакомом публике языке, с целью противодействовать одностороннему влиянию местной прессы. Так как в Финляндии найти редактора для этого органа было невозможно, то его пришлось выписать из России в лице г. Баженова, одного из сотрудников "Света"; а так как газета не могла существовать на свои собственные средства, то, по приказу русского правительства, финляндский сенат вынужден был ассигновать 30 тысяч марок единовременно на устройство типографии и еще 30 тысяч в виде ежегодной субсидии.
Финляндские литераторы и журналисты старались защитить себя от всех этих крутых мер. Так они устроили пенсионный фонд для пострадавших литераторов; попытались даже сорганизовать взаимное общество страхования журналистов и собственников газет от убытков, причиняемых цензурными строгостями. Последний проект был довольно остроумный; но сенат, под давлением Бобрикова, отказался его утвердить, ссылаясь на то, что осуществление его парализовало бы действие цензурных кар, чтС было бы равносильно обходу закона. В самое последнее время в сейм поступила петиция об улучшении правового положения прессы. "На основании высказанных соображений", — говорится там между прочим, — "равно как и желания каждого гражданина страны видеть начало свободной печати прочно установившимся, нашим первоначальннм намерением было просить сейм о внесении в ближайшую сессию специального закона о печати; но так как настоящий момент едва ли удобен для представления подобной петиции, то мы решили просить лишь о том, чтобы земские чины присоединились к всеподданнейшей петиции Его Величеству, прося его соблаговолить так изменить ныне действу-
*) Такая участь, напр., постигла две гельсингфорсские газеты, которые получили приказание переменить редакцию в течение двух недель.