– Но ему это нравится. А учитель физкультуры сказал, что мы должны записать его на какой-нибудь спорт, который развивает гибкость всего тела. Ты забыла? На последнем родительском собрании? Ах да, тебя же там не было.
– Ну да, теперь пинай меня за то, что я по-настоящему работаю и обеспечиваю нам такую красивую жизнь. Мы не можем все сваливать с работы по часам ровно в пять, как ты. Можно подумать, что я вышла замуж за банкира, но не с нашим счастьем.
– Как давно ты вынашивала эту шутку? – спросил он.
– Я просто не переживу если он ввяжется во что-то, не понимая даже возможных последствий. Дело не во мне. Мир жесток. И мир не будет его жалеть. Сколько у него друзей? Столько, сколько следовало бы? Не думаю.
Но это была ерунда. Нельзя сказать, что у Солли нет друзей. Он просто предпочитает проводить время со своей семьей и читать книги из серии «Стартрек».
– У него есть друзья. Макс, например.
– Макс с ним дружит только потому, что я дружу с Роксанной.
– Макс с ним дружит, потому что он замечательный мальчик.
– Конечно, он замечательный мальчик. Но мир устроен не так. Они дружат, потому что я стараюсь проводить время с Роксанной. Родители всегда поощряют дружбу своего ребенка с другими, если родители у этих других не полный кошмар. Я выкраиваю время на общение с Роксанной, и она приглашает Солли поиграть с Максом, потому что это значит, что я могу провести время с ней.
– Ты выкраиваешь время на общение с Роксанной, потому что ты пытаешься пролезть по светской лестнице наверх и хочешь, чтобы тебя приглашали в дома к богатым людям.
Рэйчел смотрела на него в течение двух ледяных секунд.
– Он должен поехать в лагерь, чтобы иметь возможность вырасти и стать независимым.
– Почему тебе так не терпится отделаться от детей, а, Рэйчел? Мы же хотели детей, ты забыла?
– Дело совершенно не в этом. Мне просто хотелось бы знать, почему, когда другие дети стремятся к независимости, наши почему-то пытаются залезть обратно внутрь мамы. Какое чудовище ты из меня строишь.
Позже тем вечером, когда между ними воцарилось обычное холодное перемирие, как правило, следующее за ссорами, Тоби задался вопросом, кто собирается восстановить напряжение до нормального уровня. Рэйчел сидела за кухонным столом и что-то делала на ноутбуке, и Тоби задумался, размышляет ли она о том же самом. Пока Тоби готовил ужин, на кухню вошла Ханна.
– Я рада, что вы оба здесь, – объявила она, неловко выпрямившись. – Я хочу завести аккаунт в инстаграме. Он есть абсолютно у всех, кого я знаю. Я абсолютно всё пропускаю. Все приходят в школу каждый день и обсуждают всякое, что происходит в инстаграме, а я только ушами хлопаю.
– Тебе не нужен инстаграм, – сказал Тоби. Он поставил духовку на предварительный разогрев. – Это очень большой стресс, и всё, что ты публикуешь, навеки останется в твоей жизни. Мы просто пытаемся сохранить твое психическое здоровье вплоть до того момента, когда уже не сможем этим заниматься. – Он сполоснул несколько куриных ножек и вымыл руки. – В один прекрасный день ты нам за это скажешь спасибо.
Ханна завизжала:
– Я такая лузерша! И это так нечестно!
Рэйчел наконец подняла голову от компьютера:
– Может быть, нам стоит пересмотреть свое решение.
Тоби резко повернулся к ней:
– Рэйчел!
– Она в чем-то права, – сказала Рэйчел. – Мне тоже это не нравится, но нельзя, чтобы она так отличалась от той среды, в которую мы ее втолкнули.
Тоби уставился на Рэйчел.
– Ей будет двенадцать лет меньше чем через год. Мы всегда говорили, что разрешим ей завести аккаунт в инстаграме, когда ей исполнится двенадцать. – И, переведя взгляд на Ханну: – Для этого есть очень веские причины.
– Да, чтобы у меня не было друзей! Вы только этого и добиваетесь.
– Нет, – сказал Тоби. – Были исследования по поводу детей твоего возраста, тревожности и социальных сетей. Эти исследования подтверждают, что инстаграм не пойдет тебе на пользу. Даже если ты думаешь, что хочешь быть в инстаграме – когда ты там окажешься, тебе станет плохо.
– Не объясняй ей, о чем она думает и чего хочет, – вмешалась Рэйчел. – Она знает, чего хочет. Она не младенец.
– Не подрывай, пожалуйста, авторитет наших с тобой совместных решений.
Ханна его перебила:
– А кто-нибудь подумал, какой уровень тревожности будет у меня, если я буду знать, что все мои друзья общаются, а я ни при чем? Вы об этом задумывались?
Рэйчел поразмыслила:
– Может, это и правда. Ты знаешь, Мириам Ротберг мне говорила, что она тоже не хотела позволять детям заводить инстаграмы, а потом прочитала, что если у всех что-то есть, а у одного ребенка нет, его тревожность в этой ситуации гораздо хуже, чем тревожность от самого инстаграма.
– Мы не Ротберги, – сказал Тоби, держа в руке сырую куриную ногу.
Рэйчел односложно хмыкнула.
– Да уж. – Она поглядела на Ханну. – Я поговорю об этом с папой наедине.
В интонации Рэйчел слышалось подмигивание, и, не успев сообразить, что делает, Тоби развернулся и швырнул сырую куриную ногу в ее компьютер. Нога ударилась об экран и съехала на клавиатуру, оставляя след из бог знает какой гадости.
Рэйчел и Ханна отскочили с отвращением, одинаково вздернув верхнюю губу к кончику носа. В этот момент Тоби увидел, что Ханну растят его врагом. Он этого не потерпит.
– Ты животное, – сказала Рэйчел, полезла в шкафчик под раковиной и достала влажную салфетку с хлоркой, чтобы стереть мясной след с компьютера, но курицу с пола поднимать не стала. Потом повернулась и вышла, и Ханна сделала то же самое, шагая по следам матери в ногу с ней.
Избежать этого не удалось: чтобы собрать чемоданы в лагерь, нужно было взять одежду детей из квартиры Рэйчел. Может, покупку новых вещей Тоби и смог бы как-нибудь объяснить детям, но он не хотел тратиться на новые чемоданы.
Ханна всю дорогу дулась.
– Он не может ехать со мной в лагерь. – Лицо у нее было злобное. – Это унизительно.
– Ханна, он твой брат.
Они пришли в «Золотой». Швейцар, бравый и блестящий, увешанный значками и галунами, как военный герой, разговаривал по телефону, пока у двери ждал какой-то курьер. Тоби не узнал швейцара. Вероятно, он новый. Это была зона неопределенности. Должен ли швейцар звонить в квартиру? Давайте сейчас не будем об этом думать. Тоби уверенно двинулся к лифту. Швейцар не обратил на него внимания. Тоби послал детей наверх, а сам пошел в чулан в подвале за чемоданами.
Он не торопился. Он не хотел идти в ее квартиру. Он не хотел видеть ее квартиру. Он не хотел сидеть на бело-бежевой мебели, выбранной женщиной по имени Люк, пингвином в человеческом образе. Он не хотел пялиться на широкомасштабные современные живописные полотна, выбранные Рени, консультантом по искусству, в персиковых и серо-коричневых тонах. Но пока он медлит, дети начнут ломать голову, где он. В конце концов он поехал наверх, на девятый этаж, и, как на эшафот, прошел к двери квартиры.
Дверь скрипнула, и Тоби подпрыгнул.
– Тебя только за смертью посылать, – сказала Ханна и выхватила у него чемоданы. Тоби велел ей сложить вещи и для себя, и для брата. А ему нужно ответить на звонок из больницы, но он подождет их внизу.
Его обмен сообщениями с Нагид начался так же, как и с другими. Она написала ему через приложение HR. Он руководствовался правилами Сета, которые звучали следующим образом.
1. Установлено, что женщины полностью контролируют себя сто процентов всего времени.
2. Следовательно, если женщина говорит что-нибудь такое, что семиклассник может истолковать в сексуальном смысле, или отвечает «теперь это так называется?», она приглашает тебя поговорить на сексуальные темы.
Обмен сообщениями между Тоби и Нагид на второй день выглядел следующим образом:
Она: как прошел твой день?
Он: ходил в музей современного искусства
Она: там сейчас выставка костюмов из кино
Он: надо как-нибудь быстренько забежать
Она: быстро хорошо не бывает
Может, это и есть вожделенный намек? Может, это его шанс? Намек казался чересчур прозрачным, а Тоби не хотел выглядеть сексуальным маньяком, но ведь Сет говорил, что женщины намекают откровенно. Он обдумывал следующий ход целых тридцать секунд. Потом:
Он: (смайлик с изображением смущенного лица)
Он подождал, пока она обдумывает ответ, и эти двадцать пять секунд… три минуты… а может быть, полсекунды – он не мог бы сказать, сколько времени это длилось, – он горел в лихорадке, испытал сожаление, стыд, отвращение, ненависть к себе, и тут появился ее ответ:
Она: уж я-то знаю (смайлик с изображением багрового дьявола)
По опыту Тоби, хоть и невеликому, чем сексуальнее и жарче переписка, тем с меньшей вероятностью личная встреча будет сексуальной и жаркой. Его до некоторой степени утешало, что сдержанность и застенчивость еще существовали; именно из-за них все одинокие и свободные люди в Нью-Йорке удерживались от того, чтобы кидаться друг на друга на улицах и тереться друг о друга, как собаки в течке. Животный мозг Тоби предпочитал более сексуальный обмен репликами, даже если они не приводили к свиданиям. Да, встреча лицом к лицу это хорошо, и, вероятно, к ней всегда следует стремиться, а то от постоянной яростной мастурбации, пожалуй, можно стереть сухожилия в запястье, так что останутся одни обрывки. Но как он любил эти диалоги по телефону! Просто обожал.
Иными словами, поначалу, судя по быстрому и агрессивному переходу Нагид на сексуальную тему, ему казалось, что, скорее всего, они так и не увидятся. Простая человеческая стыдливость этого не позволит. Нагид была такой откровенной в своих желаниях. Она так отчетливо описывала их в своих эсэмэсках. Она хотела, чтобы он поставил ее раком в ванной комнате, чтобы они оба видели в зеркало, как она кончает. Она воображала, что Тоби привел своих детей поиграть с ее детьми и что она только попросила его поменять лампочку в ванной, и пока он стоит на стремянке, она расстегивает его ширинку, а дети стучатся в дверь, клянча что-нибудь вкусненькое, и она кричит им: «Сейчас, детки, дядя кончит, и я выйду». Она предложила поиграть, что она пилот истребителя и ей так приспичило, что она не сможет завершить боевой вылет, если не будет всё это время насаживаться на его член, так что он