– Про пирамиду Маслоу говорят только спьяну, – сказал Сет.
Я не обратила внимания на его слова. Я видела, на ком он собирается жениться. Но вот чего ты не знаешь, сказала я, и что тебе еще только предстоит узнать: жена – это не суперподружка и не герлфренд, которую ты решил оставить при себе насовсем. Это нечто совершенно новое. Это нечто такое, что вы творите вместе с ней, и ты в этом деле один из ингредиентов. Она не может быть женой без тебя. Поэтому ненавидеть ее, враждовать с ней или рассказывать друзьям, как она тебя мучает, – все равно что ненавидеть свой собственный палец. Все равно что ненавидеть свой собственный палец, даже если на нем начнется гангрена. Ты не можешь отделить себя от него. Ты смотришь на жену – и смотришь не на человека, которого ненавидишь. Ты смотришь – и видишь собственные слабости и собственное уродство. Ты ненавидишь собственное творение. Ты ненавидишь себя.
– Посмотри на Ванессу, – продолжала я. – Она так счастлива быть рядом с тобой, она боготворит тебя. Ей нравятся твоя одежда и твои друзья. Я тоже была такая. И Рэйчел такая была, верно, Тоби?
– Разве что совсем недолго. Но, может, она просто притворялась? Я думаю, в конце концов она просто не смогла дальше притворяться.
Сет положил ложку на стол и немного отъехал назад, насколько позволяла спинка сиденья. Но не отводил глаз от меня.
– Элизабет, полегче, – сказал Тоби.
– Я не сумасшедшая, – сказала я. – Просто груз тянет меня к земле.
– Но Адам тебя любит, – сказал Тоби. – Он не тянет тебя к земле.
– Тянет. Не хочет, но тянет. Дело не только в нем. Дети тоже тянут меня к земле. Всё тянет. Очень тяжело это осознавать, когда еще помнишь себя легкой и ловкой.
К столу вернулась Ванесса:
– Извините, мне позвонила Тамара. Она спрашивает, не хотите ли вы с ней встретиться все вместе. Ванесса огляделась. – Почему вы такие серьезные?
В течение одной опасной секунды я смотрела на нее. Мне хотелось потрогать ее – потрогать всё ее тело, чтобы вспомнить, каково ощущать себя такой. Будь у меня возможность съесть ее сердце или выпить ее кровь, я бы не колебалась. Но ее тоже настигнет время.
– Мне нужно идти, – торопливо сказал Тоби. – Моя двоюродная сестра сидит с детьми и ждет, когда я вернусь домой.
Он встал, и я тоже встала. Мне казалось, что если я сейчас дам ему уйти, то он до конца жизни не будет со мной разговаривать. Было жарко, словно в полдень. Я проводила его до дома, но когда мы оказались у подъезда, я, не говоря ни слова, поднялась с ним наверх. Шерри и ее дочери сидели на диване и смотрели передачу про спортивного агента по каналу HBO. Шерри спала.
– Мама, проснись, – сказала старшая дочь.
Шерри сонно огляделась и увидела Тоби и меня:
– Либби! Это ты?
– Шерри!
Мы обнялись.
– Ты совсем не изменилась, – сказала Шерри. – Я не знала, что ты развелась.
– Нет, я не развелась. Мы все еще живем в Нью-Джерси, у нас двое детей. Мой муж все еще на мне женат.
Шерри как-то странно посмотрела на меня и сказала дочерям:
– Это Либби, друг Тоби.
Она еще помешкала в квартире, не очень понимая, что я здесь делаю, но мне было все равно. Она подарила мне улыбку, среднюю между теплой и деловитой:
– Я очень рада была тебя видеть. Ты сможешь добраться домой?
Последний вопрос прозвучал так, словно я у нее в гостях.
– Всё будет в порядке, – сказала я.
Шерри взглянула на Тоби, но он был очень занят – доставал бумажник и телефон из карманов. Шерри попрощалась.
Через двадцать минут я сидела в спальне Тоби у окна и курила косяк, полученный от Сета на вечеринке. За косяком последовала сигарета – я купила пачку в мелочной лавке, пока мы сегодня ночью бродили по городу, но момента покупки не запомнила. Тоби сидел на постели.
– Сейчас, типа, три часа ночи. Ты же завтра будешь никакая? – спросил он.
– Да, но от меня ожидается очень немного. Здесь ужасно жарко. Почему здесь так ужасно жарко? Мне кажется, что я вижу звуковые волны.
Какого черта я здесь делаю? Мне вспомнилась ночь в Израиле, на Пурим, когда меня бросил один урод по имени Ави, а Сет еще зализывал раны после Дженнифер Элькон. Мы все трое были пьяны, как и все остальные студенты в Иерусалиме. Мы добрались до Зловещей Нищенки, потом – до Стены Плача, а у Стены встретили Бетани, некрасивую плоскостопую подружку Дженнифер. Бетани предложила выставить Сету стаканчик, и в конце концов они пошли к ней домой. Мы с Тоби двинулись дальше, ломая голову, как вернуться, не проходя мимо Зловещей Нищенки. Мы были пьяны и думали только о том, как бы ее обогнуть, но все равно пошли мимо нее. Мы оба хотели услышать какую-нибудь правду о себе. Она нас не помнила – ей вообще ни разу не удалось нас запомнить. Мы миновали ее, но тут же сообразили, что у нас нет наличных. Она закричала, требуя подаяния, и Тоби совершил ошибку – встретился с ней глазами и сказал на иврите, что ему очень жаль, но он уже отдал ей свой последний шекель. Она, конечно, отреагировала неадекватно. Она обрушила на его голову батальон проклятий: «Да не познают дети твои никогда всей глубины твоей родительской любви. Да не станут твои дети взрослыми». Потом ткнула пальцем в меня: «Да обнаружит твоя жена, что ее любовь и влечение к тебе сгнили, как твои собственные яйца».
«Я не его жена!» – заорала я на иврите.
Тоби схватил меня за руку и поволок прочь. Мы перешли на бег и в конце концов спрятались за стеной, пьяно, визгливо смеясь. Мы присели на корточки, и всё было почти как в первую встречу. Наши лица оказались совсем рядом, и вдруг я поняла, что Тоби – совершенство. Всё это время он был у меня под носом. В буквальном смысле под носом, потому что его макушка именно дотуда и доходила. Зачем я искала что-то сложное, если могла заполучить простое? Почему я не могла обратить свой взор на всех Тоби мира сего? И на самого Тоби, на этого Тоби, который прямо тут, рядом со мной? За прошедший год мне сначала разбил сердце парень, который то ли знал, то ли не знал, что он гей, но несомненно был таковым; а потом мне разбивали сердце всякие дебилы, с которыми я гуляла только потому, что немного похудела и дебилы наконец стали меня замечать. Все, чего я в жизни хотела, – быть нормальной, но, похоже, нормальность для меня недосягаема. Зато для меня досягаем Тоби. Я подалась вперед, чтобы его поцеловать. Он меня оттолкнул. «Я не могу воспользоваться твоим нетрезвым состоянием», – сказал он. Назавтра он извинялся, но я притворилась, что ничего не помню.
Сейчас, в его спальне, при открытых окнах, я положила ноги на кровать, а потом и вся перебралась туда же. Я устроила голову на подушке, соседней с подушкой Тоби, и повернулась на бок, лицом к нему. Я закрыла глаза, чтобы не отвечать на его вопросы, а когда открыла, он уже спал. Подумать только, как дружба все еще сохраняется после стольких лет. Просто удивительно, какую боль можно перенести. Просто удивительно, что могут пережить вместе два человека и все же сохранить свою дружбу. Просто удивительно, сколько всего могут знать друг о друге два человека – и при этом продолжать друг друга любить. Я взглянула ему в лицо. Я не замечала признаков старения в нем так, как замечала их в себе. Для меня он был точно таким же, каким я его оставила много лет назад. Это я стала добычей тления. Я коснулась пальцами его закрытых век.
Вскоре после того, как рассвело, нас разбудил какой-то звук. Это плакал Солли. Тоби побежал к нему и увидел, что он опять намочил постель.
– Не переживай, мы просто поменяем белье.
Но Солли никак не мог успокоиться.
– Я сейчас вернусь. Только принесу полотенце.
Тоби прибежал обратно и начал трясти меня:
– Тебе пора уходить.
Я села в кровати и не сразу поняла, где я. Обулась и вышла на цыпочках. Было восемь утра. На улицах виднелись бегуны трусцой и отцы с колясками, дающие женам отдохнуть раз в неделю. Шли люди с бубликами и стаканами кофе в подставках. Лавочники открывали свои лавки. Казалось, что у всех всё хорошо: у прохожих вид был вполне довольный или полностью погруженный в себя. Один мужчина читал «Таймс», переходя улицу. Я покачала головой при виде такого немыслимого благодушия. Адам прислал мне эсэмэску в два часа ночи, и всё. Я не знала, что ответить. Я решила немного пройтись, несколько минут. Но эти несколько минут сильно растянулись, а потом оказалось, что прошло три часа.
Примерно в это время Тоби отправил мне эсэмэску с извинениями, но я ее не увидела, поскольку была с Рэйчел.
Часть третья. Рэйчел Флейшман попадает в беду
Сегодня он восторжествует. Если подойти к жизни Тоби с необычной меркой, не учитывающей ни существование Рэйчел, ни три недели ее отсутствия, ни историю их брака, ни то, что Солли разваливается на куски под маской фальшивой бодрости и мочится в постель по ночам, ни то, что Ханна мрачна и по утрам встает с каждым днем всё позже, ни то, что психологическая травма у детей переходит в психологическое увечье, очень даже может быть, что Тоби вполне справляется с жизнью. Его дети здоровы. Он финансово благополучен. Сегодня его повышают по службе. Он трахает красивую женщину. Он всем покажет.
Вот оно! Пришел его день! Теперь всё будет по-другому. Он вытащил белую рубашку и темно-синий галстук. Он уже бог знает как давно не надевал галстука. Он завязывал галстук, глядя на свое отражение в зеркале в ванной, и думал о Рэйчел.
– Человек может стремиться к росту, но при этом совершенно необязательно отдавать всю свою жизнь на съедение честолюбию, – сказал он зеркалу. – Если ты отличный профессионал, тебе не обязательно быть амбициозным. Успех сам тебя найдет. Видишь? Если ты мастер своего дела, твое мастерство в конце концов вознаграждается. Нужно просто серьезно и добросовестно относиться к своей работе, и тогда достигнешь успеха. Может быть, не с космической скоростью, но достигнешь. Не обязательно подставлять ножку коллегам. Не обязательно пожирать молодых конкурентов. Достаточно без шума, хорошо делать свое дело. Система все еще благоприятствует тем, кто хорошо делает свое дело.