— Товарищ полковник, беда…
Власов рывком притянул его к себе. В его кулаках собралась вся свободная материя от пятнистой рубашки сержанта. Служивый задыхался.
— Что!?
— В рубке, по невыясненной причине, произошло возгорание, — прохрипел сержант.
— И?!
— Это из-за сейфа — он расплавился. Мы все затушили, больше ничего не пострадало…
— Идиот! — Власов отпихнул сержанта. — Там лежал наш обратный билет.
Попугай на его плече захлопал крыльями и пронзительно заверещал:
— Капитана на рею! Пиастры! Пиастры! Полундра!
— Уберите птицу! — рявкнул Власов, сбивая с плеча орущего попугая.
«Итак, дядя начал действовать», — радостно подумал я.
Власов тяжело уставился на меня.
— Что скажешь, инструктор?
Моя рука нестерпимо зудела под бронзовым скифским браслетом. Я просунул под него пальцы и скреб кожу ногтями. Не помогало — зуд не исчезал. «Осталось подцепить какую-нибудь тропическую болезнь, типа бери-бери».
— Твой дядя шутник, да? Но племянника он ведь не оставит, иначе злобные пираты его разорвут руками и растерзают зубами на мелкие клочки. — Взгляд Власова упал на злополучный браслет.
— Вот, она — путеводная нить Ариадны. Я знал, что он не простой. Снимай. Когда увижу твоего дядю, Артура Львовича, заставлю сполна ответить за глупую шутку. Снимай! — Стальные пальцы полковника обхватили мое запястье. — Снимай браслет, говорю тебе.
— Я не могу.
Власов дернул меня за руку, я пихнул его в грудь.
— Снимай! — прорычал Черный Человек.
Зуд под браслетом усилился, стал невыносимым. Власов тянул меня за кисть, вцепившись в браслет.
— Жжется, сволочь, — прошипел Власов.
Внезапно браслет начал сползать с руки.
— Ага! — обрадовано воскликнул Власов.
Я дернул руку, браслет соскочил с кисти и остался в руке полковника. По инерции я отлетел к борту. Ударившись спиной о невысокий борт, я перелетел через него и упал в воду. В тот миг, когда я падал, вспыхнула ослепительная вспышка. В мертвенно-бледном свете я отчетливо разглядел злые серые глаза Власова, его озабоченно нахмуренный лоб; растянутые, бледные лица солдат; глупую и довольную улыбку сержанта; попугая, сидящего на его саженном плече, распахнувшего крылья и самозабвенно орущего:
— Пиастры! Пиастры!
Такое бывает, когда вспыхивает магний фотокамеры и яркая белая вспышка на миг останавливает движение и следовательно жизнь, чтобы позже втиснуть мертвый фрагмент — черно-белое фото — в памятный альбом.
Я погрузился в воду и тьма поглотила меня…
…Когда я вынырнул, шумно отплевываясь от воды, никакой пиратской гавани не было. Впереди, объятая алым пламенем, горела дача. Я почувствовал под ногами дно и выбрался на островок. Там стояла покинутая пустая палатка. Я заполз в неё и устало закрыл глаза.
«Золото конкистадоров накрылось. Правительство и банки получат фигу с маслом, а не золото инков и тольтеков. Халявы не будет, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, что и требовалось доказать», — думал я и улыбался, прислушиваясь, как ревет пламя охваченной огнем дачи. Где-то вдали завыли пожарные сирены. «Дядя уел чиновников и разведчиков. Спасибо, что и про меня не забыл. Интересно, куда вы, Артур Львович, отправились? Когда мы встретимся?» — я провалился в сон.
7
Дядя смылся, исчез, пропал, лег на дно и затаился, навострил лыжи в неизвестном направлении, сгорел в лаборатории. В последнее предположение не верю… Но оно устроило правительственных чиновников — несчастный случай во время лабораторных экспериментов, где полностью игнорировалась техника безопасности. То есть сам виноват.
Власов и его люди сгинули в иномирье. Впрочем, сгинули — сильно сказано, такие люди так просто не пропадут. Думаю, они нашли и получили то, о чем мечтали. Не удивлюсь, если окажется, что Власов стал губернатором Панамы, а сержант заведует Ямайкой и экспортом табака и рома в Европу…
Я вернулся. Вопрос о везении остается открытым — целый год меня мурыжили по всевозможным секретным и несекретным инстанциям, даже больницам, пробовали метод кнута и пряника, глубокого гипноза, надеясь выведать секреты дяди. Конечно, ничего нового про дядю и про его работы никто не узнал. Мои фантастические рассказы пришили к полузакрытому делу и превратили в суровую прозу.
Коммивояжер — Зубрик Валентин Самуилович — любил, встречаясь со мной, повторять, что истина где-то рядом. Может, оно и так, только попробуй рассмотри её, такую маленькую. Ни специальные комиссии, ни напичканные в меня новейшие стимуляторы и наркотики по развязыванию языка и переплетению мозговых полушарий, ни профессор Любомудров не смогли разглядеть и отыскать спрятанную во мне истину.
Меня неохотно отпустили и оставили в относительном покое. Хорошо, что после всевозможных исследований и процедур я не угодил на «девятый километр», где стоит желтый дом. С меня взяли клятву о том, что я не буду разглашать сверхсекретную государственную тайну под кодовым названием «Флибустьеры». А кто поверит, попробуй я утверждать такое? Никто. Возьмут под белые рученьки и приведут в палату номер шесть. Люблю классику!
Меня выпустили…
Прошел год…
Моя новая книга так и не вышла, в редакциях меня подвергли остракизму. Догадываюсь, по чьей злой воле. Рукопись вернули с пометками: «Рекомендовано в печать» — перечеркнуто, «Запретить» — подчеркнуто дважды красным карандашом. На съезд мировых фантастов я не попал и по этому поводу расстраивался больше. С работой оказалось не так все гладко, сказалось отсутствие уважительных причин, чем я занимался прошедшее время. В организациях и учреждениях, через которые я прошел, справок не выдают…
Итак, я остался один в большой трехкомнатной квартире. В свое время родители успели её приватизировать, иначе меня лишили бы и её, предоставив в общежитии железную панцирную кровать и тумбочку для мыльных принадлежностей.
От дяди осталась добрая память — помните браслет на моем запястье? На руке появилось ожоговое пятно: пара летящих коней, а над ними улыбающийся лик скифского царя Таргитая.
Что делать? Что делать? Так любили спрашивать себя Гамлет и Чернышевский — оба не находили ответа, как и я. Тоскливой чередой потянулись одинаковые и пустые, серые и бессмысленные дни. Правительство сделало щедрый жест — мне выдали деньги за участие в эксперименте, что-то вроде компенсации за трагическую развязку и молчание. Когда я расписывался в толстой бухгалтерской книге, напротив моей фамилии стояла пометка — «главный специалист». На мой немой вопрос Зубрик пожал плечами и ответил, что бухгалтерии везде одинаковы.
Как-то он спросил меня о судьбе Власова и компании:
— Кем они там будут? Смогут выжить или нет?
— Ясно кем — пиратами. Выживут, без сомнения. То общество, в которое они попали, держится исключительно на таких героях, как Власов и бригада.
— Кем он там представился?
— Капитаном Бладом.
— Капитаном Бладом? — Зубрик улыбнулся.
— Может, он изменит псевдоним и назовется капитаном Морганом, который послужил прототипом для литературного героя Сабатини.
— Сабатини?
— Ага, он написал несколько популярных романов о морских приключениях благородного пирата, капитана Блада.
— Надо будет прочесть, — сказал Зубрик и что-то отметил в блокноте…
Думая о дяде, я был уверен, что рано или поздно он напомнит о себе. И он напомнил о себе ровно через год, когда моим существованием перестали интересоваться любопытные внутренние органы.
На квартиру доставили наследство — дядюшкин сундук. Это все, что осталось от пожара на даче. Огромный кованый сундук был когда-то обит алым бархатом и украшен оловянными колокольчиками. Украшения сгорели и оплавились. Я его помню, он стоял в комнате дяди и, возможно, в прошлом принадлежал прабабушке, которая хранила в нем свое приданое, а после замужества — наволочки и рубашки прадедушки. Такие сундуки необходимы детям, чтобы играть в прятки, казаков-разбойников, морских пиратов. Сундук служил дяде в качестве сейфа, но все бумаги сгорели, а золу и корешки книг забрали на анализы. Через год тяжелая и громоздкая вещь оказалась никому не нужна, и мне её вернули. На кованой крышке уцелели чугунные виньетки из роз и парящие над ними то ли голуби, то ли колибри.
Доставил сундук старый приятель, коммивояжер Зубрик.
— Подпишись-распишись. Вещь раритетная, память об Артуре Львовиче Журбе. — Он хитро подмигнул. — Любомудров провозился с ним год, но никаких аномальных криминалий не обнаружил.
— Не обнаружил чего?
— Ничего необычного. Старик весь извелся. Так что возвращаем сундучок в целости и сохранности.
Четверо молодцов внесли сундук и поставили в центре комнаты.
Зубрик хихикнул:
— Тебе может и сгодится — макулатуру собирать. Чем занимаешься, Сергей Петрович?
— Ничем.
— Новую книгу пишешь?
— Нет, думаю.
— Думай, не мне тебя учить о чем писать, — Зубрик подмигнул. — Напиши роман о пиратах Карибского моря, в подражании Сабатини, об их главаре Властилини, — Зубрик улыбнулся. — Кстати, я прочел книги Сабатини. Понравились, не знал, что они имеются в домашней библиотеке. — Его лицо приняло озабоченное выражение. — Жаль, что так все получилось. Жаль, как говорил твой дядя: «Наука и политика — несовместимы».
— Ага.
— Твой дядя был очень небрежен, — продолжал Зубрик. — Очень халатный человек, в другое время и при другом правительстве, не столь мягком и гуманном…
— Разве сейчас что-нибудь изменилось?
— На бочку с порохом не сажают, — Зубрик заржал, попятился к дверям. — Прощайте, Сергей Петрович, приятно было с вами познакомиться.
— Прощайте.
Дверь глухо хлопнула. Я подошел к сундуку. Долго и молча стол над ним, поглаживая крышку. Потом откинул её и машинально почесал кисть. Мой ожог начал зудеть, как когда-то на катере. На внутренней стороне крышки мчалась пара диких скифских коней с заплетенными в косички гривами, а над ними улыбалось раскосое, длинноусое, с оселедцем на голове лицо Таргитая. Странно, такого рисунка на крышке раньше не было. Очередная дядюшкина шутка-намек? Что он хочет ею сказать? Я посмотрел на ожог, похожий на тату. Пальцы неистово скребли рисунок, ублажая зуд.