По ту сторону его отчаяния Киноути нежился, как огромный, дремотный лилово-черный кот.
Дзиро больше не пытался отыскать слабую точку. Нельзя проявлять нетерпение: если что-то и мешает ему добраться до противника, то это нетерпеливость. Безупречность Киноути – иллюзия, искусное фокусничество. Ничто в мире не может быть столь совершенным.
Дзиро чувствовал, как постепенно покрывается тонкой ледяной коркой. Она грозила сковать плечи, добраться до локтей, ввергнуть его в неподвижность. Если он и дальше будет бездействовать, станет только хуже. Он должен разбить лед, взорвать его со всей силой своего молодого тела.
Описав изящную дугу, взлетели в воздух лиловые шнуры шлема. Он собрался с силами и двинулся – вперед, дальше, дальше. Внезапно прыгнул, вскрикнув, будто голубь, выпорхнувший на свободу из ненавистной клетки.
Блеснула молния, перечеркнув прекрасный порыв. Что-то отбросило меч Дзиро вверх и резко опустилось вниз – он ощутил, как раскаленным клеймом лег на него тяжелый меч Киноути.
2
Дзиро стал капитаном клуба этой весной. Его назначение предопределил естественный ход событий, и внутренне Дзиро знал об этом уже давно.
Собственное мастерство было для него само собой разумеющимся. Однажды оно превратилось в невидимую глазу нательную сорочку, которая обволакивала его, чуть ли не срастаясь с кожей, и временами он забывал, что носит ее на себе.
«Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он в день назначения капитаном. – Отдам себя целиком, душой и телом. Вы выбрали меня, и вы не ошиблись. Те, кто последует за мной, я уверен, тоже не ошибутся. Если можете, идите за мной. Если не можете – поступайте, как вам заблагорассудится».
Когда Дзиро в присутствии предшественников-капитанов произносил речь перед членами клуба – их было сорок, – он принял решение.
Он много лет знал, какие именно слова скажет в подобных обстоятельствах. Именно их он и сказал. Давнее предчувствие воплотилось в жизнь. Годами он носил эти слова в себе, и теперь они вырвались наружу, расправили крылья и полетели.
Он чувствовал, что вместе со словами его наконец покинуло то рвущееся, мальчишеское, что жило в нем до тех пор: мятежность, стихийная ненависть к себе, презрение. Душевная мягкость, незрелая впечатлительность – все это бесследно исчезло. Остался стыд, но смятенная робость ушла без остатка.
Итак, все чувства, порожденные принципом «я хочу», нужно искоренить, освободив место для чувств, порожденных принципом «я должен».
Так он решил. Он посвятит фехтованию всю свою жизнь, каждый миг повседневного бодрствования. Меч – заостренный кристалл, квинтэссенция незапятнанной, чистейшей силы – вот совершенная форма, которую принимают дух и материя, сливаясь в один ослепительный луч.
Все остальное – жалкая бессмыслица, не более того.
Быть сильным и праведным – еще ребенком Дзиро поставил перед собой эти две задачи.
Как-то в детстве он попытался, не моргая, взглянуть на солнце. Но еще до того, как он понял, справился с этим или нет, там, наверху, что-то произошло: пылающий красный шар, который только что неподвижно висел на небе, вдруг закрутился на месте, затем поблек и превратился в холодный иссиня-черный железный диск. Дзиро почувствовал, что постиг истинную сущность солнца.
Какое-то время после этого, куда бы он ни смотрел, повсюду ему чудился тусклый солнечный круг, его остаточный образ: в траве, в тени деревьев, в любой точке неба.
Правда, как и солнце, ослепительна настолько, что на нее невозможно смотреть. Но, однажды постигнув истину, человек вдруг начинает замечать повсюду ускользающие блики – ее остаточный образ.
Итак, Дзиро был облечен силой и облачился в одежды праведности. Он решил, что в мире нет больше никого, кто думал бы так же, как он. Это была свежая, прекрасная мысль.
Списывание, нарушение школьных правил, легкомысленность – особенно в том, что касалось денег, взятых взаймы у приятелей, – все это отличительные признаки мальчишества и юности. Но у него был единственный выбор: либо оставаться сильным и правым, либо убить себя. Когда один из его одноклассников покончил с собой, Дзиро мысленно одобрил этот поступок, хотя и сожалел, что его совершил человек, слабый духом и разумом. Строго говоря, это и не было поступком в том смысле, который имел в виду Дзиро, представляя себе мужественную красивую смерть.
По слухам, юноша наглотался снотворного. Его нашли в постели, белого, как простыни, на которых он лежал. В постели также лежала кожура мушмулы, которую он ел перед смертью, и пять или шесть крупных глянцевых семечек. Наверное, когда таблетки начали действовать, он ел мушмулу одну за другой, пытаясь подручными средствами заглушить нарастающий страх окончательной утраты сознания.
Кожура и семечки мушмулы. Животный аппетит в умирающем теле! Дзиро должен был оградить себя от этого. К тому времени он уже занимался кэндо.
Меч двигался сам по себе, по своей воле. Это действительно так, когда все хорошо. Даже если он не целился, меч безошибочно попадал в едва приоткрывшуюся, шириной с волос, щель в обороне противника, нанося сокрушительный удар.
Но как это? Что же это такое? Некий мгновенный отток энергии – и туда, в эту пустую точку, притягивало, непреодолимо влекло, как падающие с горного склона воды, его собственную силу. Его сила должна быть свободной, прозрачной, иначе она не сможет беспрепятственно добраться до притягивающей ее точки.
Он испытывал это не раз, но, чтобы достичь такого результата, требовалось непрестанно заниматься, бесконечно изнурять себя тяжелыми тренировками.
В автобусе по дороге в университет, едва завидев пожилую женщину или мать с ребенком, Дзиро вставал и уступал им место. Некоторые садились, поблагодарив за внимание, и потом благодарили еще раз, на выходе из автобуса. Но это бойскаутское поведение не доставляло ему никакого удовольствия. И, откровенно говоря, то, что оно не доставляет ему удовольствия, было даже приятно.
Ему хватало того, что поступки, которые он считал правильными, определяли для него некие границы, внутри которых все чисто и упорядоченно. Он ничего не смыслил в политике и не интересовался общественным устройством, изымая из этих областей лишь те крупицы знаний, которые мог использовать в своих целях. К обыденной болтовне однокурсников он прислушивался с молчаливой улыбкой. Книг не читал вовсе.
Кокубу Дзиро родился в удивительное время, когда такие, казалось бы, простые человеческие качества, как посвящение себя единственной цели, умение устоять перед повседневными соблазнами, скромность и простота надежд и желаний, – все это стало редкостью и считалось странным.
В один из дней поздней весны, узнав, что лекцию по административному праву отменили, Дзиро, повинуясь какому-то внутреннему зову, отправился в фехтовальный зал. До тренировки оставалось еще немало времени, единственным напоминанием о людях был едва заметный, но стойкий запах пота, плывущий по пустому залу.
Он переоделся в форму и, ступая по сияющему, без единого пятнышка полу, вышел на середину зала. Ему казалось, что он идет по поверхности какого-то священного водоема. Он топнул ногой. Пол отозвался. Выхватив бамбуковый меч, Дзиро выполнил серию тренировочных ударов, считая вслух:
– Один, два, три, четыре…
Так он дошел трехсот.
Стоял роскошный день. Чтобы утереть пот, Дзиро промокнул лицо полотенцем – позабытое кем-то, оно сохло на поручне с прошлой тренировки.
Как был, в темно-синей форме и с мечом, он вышел на улицу и взобрался на холм, который возвышался прямо за залом, в северной части университетской территории. Внизу, между раскиданными тут и там островками деревьев, никого не было видно. Он опустил меч на траву и лег рядом, откинувшись на спину и вытянув ноги под широкими хакама. Дзиро не искал одиночества, не стремился к нему, но было в этом чувстве – особенно после тренировки, когда еще не высохший пот исчезал со скоростью морского отлива, – какое-то очарование, благодаря которому он осознавал полноту своей силы как никогда отчетливо.
С другой стороны холма, под крутым склоном, раскинулся заводской район. Из труб валил густой дым, частично заслоняя современные офисные здания в отдалении.
Он ничего не ждал. Но, глядя в прозрачное небо с единственным ленивым, всклокоченным облаком, прислушиваясь к гулу промышленной зоны, на фоне которого иногда резко вскрикивали автомобильные клаксоны, предчувствовал приближение какого-то события. Он не знал еще, что именно произойдет, но предполагал, что ему отведена в грядущей истории некая героическая роль, хочет он того или нет. Фехтовальщики древности сказали бы, что он чувствует кровь.
Ружейный выстрел разорвал тишину, царапнув слух.
В ветвях послышался всплеск, крона зашумела, листья качнулись, и на землю рядом с ним упало что-то похожее на пухлый белый ридикюль. Он присмотрелся внимательнее и понял, что это голубь.
Птица билась на траве, из раненого крыла текла кровь, пачкая оперение. Дзиро осторожно взял голубя в руки и, осмотрев, заметил на подрагивающей лапке металлическое кольцо – это был голубь из университетской голубятни. Грудь птицы поднималась и опускалась, маленькая круглая голова беззвучно дергалась. Дзиро чувствовал ладонью трепет хрупкого тельца.
Он встал, решив отнести птицу в голубятню. Солнечный свет падал на него сквозь ветви деревьев. В одной руке Дзиро держал меч, в другой – голубя, прикрывая темно-синим рукавом его нежную красоту.
Зашелестела трава, и он увидел приближающихся пятерых или шестерых подростков. Эти непрошеные гости часто пробирались на территорию университета через дыру в заборе, что у дальнего подножия холма.
Вся компания была в джинсах, один держал на изготовку духовое ружье. Продравшись сквозь низкорослые заросли, они стали полукругом перед Дзиро и, недобро прищурившись, уставились на него.
– Это моя птица, отдай, – сказал парень с ружьем.
– Это университетский голубь, – ответил Дзиро. – А ты, как я понимаю, его подстрелил.