Представив эпоху феодальной раздробленности как «темный» и малозначительный период русской истории, Н.М. Карамзин, естественно, не интересовался процессами дробления и консолидации территорий княжеств. В его труде нельзя найти обобщающих данных о существовавших в XIII–XV вв. северо-восточных русских княжествах, их центрах и примерных границах, административном делении и т. п.
Если многие проблемы образования и эволюции государственной территории Северо-Восточной Руси остались вне интересов Н.М. Карамзина, то нельзя не отметить его стремления к точной локализации указанных в летописных известиях, правда лишь домонгольского времени, городов, сел, рек и урочищ, расположенных на этой территории.
Выяснение таких конкретных вопросов способствовало решению более широких задач: определению приблизительных размеров территории, ее административных центров, маршрутов походов и т. д. В методику локализаций Н.М. Карамзин сумел внести значительную лепту. Определяя место того или иного древнего географического объекта, он исходил из обстоятельного анализа описания места событий в летописях, сопоставлял между собой различные летописные версии об этих событиях, географические номенклатуры XI–XIII вв. он сравнивал с данными известного географического справочника XVII в. «Книги Большому Чертежу» и, видимо, с показаниями современных ему карт.
В результате многие географические объекты XI — первой трети XIII в. Северо-Восточной Руси были определены Н.М. Карамзиным верно[41]. Впрочем, были и ошибки[42]. Что касается послемонгольского периода, то здесь историк сделал гораздо меньше. Выписывая вслед за М.М. Щербатовым длинные перечни волостей и сел из духовных грамот московских князей, он оставлял их без каких-либо комментариев, лишь в единственном случае мимоходом заметив, что «многие из сих деревень или сел известны и ныне под теми же именами»[43].
К середине XIX в. изучение истории формирования территории Древней Руси и Русского государства, а также определение местоположении различных древних географических объектов вылилось в публикацию ряда уже специальных работ, посвященных этим сюжетам. Среди них должны быть отмечены разыскания М.П. Погодина о местонахождении городов, селений, рек и урочищ древнерусских княжеств домонгольского времени, дополненные Н.И. Надеждиным и К.А. Неволиным[44]. Один из разделов исследования М.П. Погодина посвящен географическим номенклатурам Переяславского (Южного) княжества, в состав которого М.П. Погодин включил и Ростовскую землю[45]. М.П. Погодин выписал почти все такие, относившиеся к Северо-Востоку номенклатуры из русских летописей за период до конца 30-х годов XIII в. Их оказалось больше, чем, например, у Н.М. Карамзина. Но при локализации летописных названий М.П. Погодин из-за поверхностного анализа не смог существенно дополнить своих предшественников. Напротив, иногда М.П. Погодин делал ошибки по сравнению с ними или предлагал явно неудачные варианты[46]. Н.И. Надеждин и К.А. Неволин внесли несколько уточнений в заключения М.П. Погодина и правильно определили местонахождение ряда рек и пунктов, отыскать которые М.П. Погодину не удалось[47]. На основании проведенных локализаций М.П. Погодин сумел в общих чертах наметить границы Владимиро-Суздальского княжества к 30-м годам XIII в.[48] Но установив границы этого и других княжеств, он сделал совершенно неожиданный вывод: «пределы княжеств… совпадают с пределами древних племен»[49]. Однако Волго-Окское междуречье не было территорией расселения какого-то одного восточнославянского племени. Стремясь согласовать этот факт с общим выводом, М.П. Погодин объявил, что «все области по княжествам — Полоцкому, Смоленскому, Суздальскому — принадлежали Новугороду искони»[50]. Последнее уже решительно противоречило источникам. Определяя размеры территорий древнерусских княжеств по разновременным данным XI–XIII вв., М.П. Погодин не смог проследить динамики изменения границ. Отсюда и его заключение об их длительной стабильности и глубокой древности. Этот вывод М.П. Погодина некритически был воспринят последующими исследователями, и его мысль о тождестве территорий древнерусских племен с территориями позднейших княжеств находила сторонников не в одном поколении историков.
При относительной скромности конечных результатов труд М.П. Погодина, П.И. Надеждина и К.А. Неволина ценен прямыми указаниями на методику исследования: локализация географических объектов по смежности с известными пунктами, привлечение различных летописных версий с описанием мест событий, использование подробных географических карт XIX в. и замечаний краеведов, наконец, обращение к спискам поселений XIX в.[51] Хотя изложенная методика была несовершенна, с ее помощью нельзя было определить местонахождение исчезнувших или переменивших к XIX в. свои названия древних объектов, тем не менее она явилась шагом вперед по сравнению с приемами прежних исследователей.
Несмотря на начавшуюся специальную разработку историко-географических сюжетов, наиболее заметный прогресс в изучении формирования государственной территории Северо-Восточной Руси был достигнут в русской исторической науке XIX в. в работе общего характера. Речь идет об «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева. Уже в первом томе своего труда С.М. Соловьев сформулировал новый по сравнению с дворянской историографией взгляд на происхождение Русского государства и его территории. По его мнению, государство появляется тогда, когда возникает монархическая власть. Но эта власть зародилась не в IX в., как считал Н.М. Карамзин. Единодержавие на Руси сложилось в XVI в., с того времени и можно говорить о Русском государстве [52]. В древний период русской истории, т. е. до XVI в., преобладали родовые отношения между князьями. Лишь со второй половины XII в. на Северо-Востоке начинается борьба между родовым и государственным началами, которая оканчивается тем, что «княжество Московское вследствие разных обстоятельств пересиливает все остальные, московские князья начинают собирать Русскую землю: постепенно подчиняют и потом присоединяют они к своему владению остальные княжества, постепенно в собственном роде их родовые отношения уступают место государственным, удельные князья теряют права свои одно за другим, пока наконец в завещании Иоанна IV удельный князь становится совершенно подданным великого князя…»[53]. Таким образом, консолидация территории средневековой Руси представлялась С.М. Соловьеву гораздо более сложным процессом, чем Н.М. Карамзину, сводившему его к усилению желания единовластия того или иного великого князя.
Как же объяснял С.М. Соловьев причины дробления территории между различными княжескими ветвями и последующее ее объединение? С его точки зрения, основную роль здесь сыграла географическая среда. В условиях Восточно-Европейской равнины решающее значение имели реки, водные пути, по которым и шло образование древнейших княжеств: «…особые речные системы определяли вначале особые системы областей, княжеств»[54]. Природа указала и место сложения Русского государства. Это район истоков рек Волги, Днепра и Западной Двины — «Великая Россия, Московское государство, справедливо называемое страною источников: отсюда берут свое начало все те большие реки, вниз по которым распространялась государственная область»[55]. Политический центр рассматривался как центр географический, к которому в силу естественных природных условий стягивались территории более удаленных княжеств. Рост государственной территории С.М. Соловьев трактовал как колонизацию, мирное заселение пустых пространств вдоль течений крупных рек: «государство при расширении своих владений занимает обширные пустынные пространства и населяет их; государственная область расширяется преимущественно посредством колонизации…»[56], «…реки много содействовали единству народному и государственному» [57]. Применительно к Северо-Востоку увеличение государственной территории выразилось, по мнению С.М. Соловьева, в освоении земель по р. Волге и по речным путям на юг от г. Ростова[58].
Соловьевское объяснение происхождения государства и его территории было материалистическим. Оно представляло собой шаг вперед по сравнению с идеалистическими и субъективистскими концепциями дворянской историографии[59]. И тем не менее оказалось далеко от истинного. Материализм С.М. Соловьева страдал схематизмом, был механистическим.
Органические изъяны схемы С.М. Соловьева ясно проявились в его конкретном исследовании вопроса о сложении и развитии государственной территории на Северо-Востоке. Расширение этой территории шло не только по Волге и не только по рекам на юг от оз. Неро. А в послемонгольское время образовалось не одно Московское княжество, но и ряд других, которые ранее Московского стали претендовать на роль центра, вокруг которого должны были объединиться остальные княжества Северо-Восточной Руси. У С.М. Соловьева нет сколько-нибудь подробной характеристики таких княжеств и их территорий. Но в изучении Московского княжества, стержневого в концепции С.М. Соловьева, им по сравнению с прежними историками было сделано немало.