[26]. Такой ракурс придал новую ценность разным по характеру произведениям политической мысли, в которых оказались важны не столько оригинальность идей, сколько, напротив, наличие топосов, общих мест, расхожих идей и кочующих сюжетов, следование «общему руслу» политических представлений эпохи. Особым знаком этой «команды» стала смелость языка; вслед за Б. Гене его ученики и последователи использовали «анахронизмы»: «информация», «пропаганда», «чиновники», «экономическая политика», актуализируя тем самым позднесредневековое государство. Такая «модернизация» раскрывала средневековые истоки многих современных идей, ритуалов и практик.
Во многом благодаря такому ракурсу в конце XX в. оформилось новое направление, избравшее объектом исследования État moderne как предтечу и «матрицу» современного государства. Удалось создать международную исследовательскую группу ученых — сторонников этой концепции под руководством Ж.-Ф. Жене и запустить программу по изучению государства в широком временном отрезке — от XIII до XVII вв. — и на общеевропейском материале, организовавшую несколько коллоквиумов и завершившуюся семитомным изданием, в котором отдельный том был посвящен властным элитам и их роли в становлении государства[27].
Однако следует признать, что в области потестологии французская историческая наука отторгает многие появившиеся в мировой медиевистике направления. Идея о противостоянии власти и общества остается особенностью национальной исторической школы. К тому же излюбленная просопография не смогла дать выход на феномен власти. Несмотря на возрождение интереса к политической истории, ею во Франции занимаются не более 10% ученых, а их подходы, при всех декларациях «новой исторической школы», остаются во многом враждебными некоторым новейшим тенденциям, в частности изучению ритуалов, корпораций, политического символизма и т. д.[28] Кроме того, идеи проекта État moderne не принимаются большинством специалистов по Новому времени, не желающих заглядывать глубже конца XV в. и настаивающих на принципиальной «новизне» государства Старого порядка.
На этом фоне становление российской школы политической истории выглядит более органичным, поступательным и мобильным. В отечественной медиевистике традиционно анализ политической сферы ставился в контекст экономической и социальной структуры общества, что придавало объемность и глубину изучаемым процессам[29]. На смену первоначальной недооценке политического фактора в истории, начиная с 60-х годов XX в. приходит понимание значения государства в качестве активного «модератора» развития общества. В противовес господствовавшей на тот момент в трудах западных медиевистов негативной оценке роли государства (преувеличение его эксплуататорской, прессовой функции, противостояния власти и общества) в трудах российских ученых был сделан акцент на охранительных функциях государства как «собирательно организованной жалости» (по выражению философа В.С. Соловьева[30]). В трудах российских франковедов история французской монархии обрела глубокое социальное наполнение, в том числе через призму изучения формирования социальной группы служителей короны, с их особым статусом и специфическими идеями, в сложном взаимодействии власти и общества[31].
Особое значение для выработки концепции данного исследования имеют труды Н.А. Хачатурян. Она впервые в отечественной историографии исследовала институциональную историю французской сословной монархии, причем в полном объеме (суд, финансы, армия и сословно-представительные учреждения) и в социальном контексте, создав в России школу изучения средневековой государственности[32]. В работах Н.А. Хачатурян показаны трансформация природы политической власти от частной к публично-правовой, роль права и юристов в этом процессе, сложное переплетение двух принципов властвования — авторитарного и коллективного, наконец, феномен корпоративизма как сущностной характеристики средневековой социальной структуры[33].
Произошедшие в конце XX в. перемены в отечественной исторической науке, связанные с отказом от «предписанной» методологии и с поиском новых, ранее почти запретных тем и ракурсов исследований, в области политической истории открыли широкие горизонты. Многочисленные «вызовы», на которые историческая наука сумела найти ответ к началу нового тысячелетия привели к позитивному разнообразию методологических подходов, к отказу от доминирующей парадигмы, к междисциплинарному диалогу. На выработку общей концепции и отдельных подходов данного исследования оказали влияние различные направления современной медиевистики, которые будут далее рассмотрены по проблемному принципу.
Начать мне представляется целесообразным с давней книги немецкого историка Э. Канторовича «Два тела короля», изданной в США в 1957 г. и посвященной средневековой «политической теологии» во Франции и Англии, в которой органично были соединены правовые теории, политические идеи и ритуальные практики, легитимировавшие бюрократическое поле власти в форме «мистического/неумирающего тела» государства[34]. Оно породило новое направление в исследовании государства позднего Средневековья и раннего Нового времени — так называемых церемониалистов, вдохновленных Э. Канторовичем на изучение различных политических ритуалов и светских церемоний как стратегии развития и утверждения государства. Через изучение церемоний помазания, коронаций и похорон монархов, «ложа правосудия» и парадных въездов королей в города исследователи рассматривают истоки, эволюцию и репрезентацию монархической идеологии[35].
Подходы этих исследований пробудили интерес к политической символике, а их результаты подвергаются критике прежде всего из-за недооценки религиозной составляющей монархических ритуалов и, в целом, заданности их интерпретаций вне политического контекста[36]. Сакральная природа королевской власти, органично связанная с тайнами человеческого сознания и подсознания, с коллективными представлениями и архетипами, прежде всего с харизмой монарха, стала объектом пристального внимания и отечественных медиевистов на рубеже XX–XXI вв., знаменовав, в известном смысле, начало нового этапа средневековой потестологии в России[37].
И здесь мы вновь сталкиваемся со сложным отношением к самому феномену государства в разных исторических школах. Не вдаваясь в политические аспекты вопроса, отметим, что заложенное либеральными отцами-основателями французской исторической школы (Гизо, Тьерри, Мишле и др.) «демократическое» видение исторического процесса сказывается на недооценке во Франции глубокой взаимосвязи власти и общества, прежде всего на непонимании феномена государства как объекта целенаправленных усилий людей. В этом контексте чрезвычайно значимой представляется книга американского специалиста по чиновничеству эпохи Филиппа Красивого Дж. Стрейера «Средневековые истоки современного государства», чей пафос был направлен на акцентирование позитивной роли государства в развитии общества. Он писал о необходимости понять значение морального авторитета верховной власти и нравственных общественных ценностей, воплощенных в ней и защищаемых ею, как важнейшего фактора успехов в построении государства, не сводимого к «легальному насилию», что нашло отклик в отечественной историографии[38].
Роль государства как социального регулятора сказалась на формах социальной стратификации и идентификации сословий и групп общества, в том числе и в сфере «социального воображаемого». В новейшей отечественной медиевистике проблема социальной идентификации средневекового человека или группы рассматривается в широком междисциплинарном контексте — в синтезе права, экономических параметров, культурных практик и их идейного осмысления[39].
Для данного исследования особенно важны новейшие тенденции в изучении корпораций и различных социальных институций, которые характерны для немецкой исторической школы, практически игнорируемой во французской историографии социально-культурных феноменов Средневековья[40]. Особое значение для данной работы имеют труды немецкого социолога Н. Элиаса, достойного продолжателя М. Вебера, предложившего новаторскую концепцию феномена государства и соединившего анализ социальной дифференциации общества с генезисом королевской власти и процессом цивилизации[41]. В рамках этой традиции корпорации рассматриваются в виде стабилизирующих социальных институтов, в которых артикулируются, воспроизводятся и репрезентируются специфические групповые системы ценностей. Особое место в новейших, в том числе отечественных, исследованиях занимают мемориальные практики и, в целом, memoria социальных групп как важнейший фактор консолидации и идентификации сообществ[42]. В отечественной медиевистике с ее традициями социально-политического анализа общества изучение корпораций опирается на прочную теоретическую базу. Социально-политическая характеристика феномена корпоративизма и теоретическое осмысление понятия «сословий» в средневековом обществе, данные в исследованиях Н.А. Хачатурян, была углублена в работе Е.Н. Кирилловой о корпорациях в Реймсе в раннее Новое время, где органично соединены социально-экономический, политико-юридический и ментально-культурный анализы