— А ты как думала? — возмутился редактор. — Конечно. Ладно, иди работать.
Спорить с ним не имело никакого смысла. Я повернулась и пошла из кабинета. Но тут мне пришла в голову одна мысль, которую нужно было срочно проверить.
— Скажите, — спросила я, оборачиваясь к Главному, — откуда вы узнали о происшествии в парке?
— Мне позвонили, — сказал Главный, уставившись в монитор компьютера, — у него опять возникла эта странная фобия — боязнь встретиться со мной взглядом.
— Кто позвонил?
— Какой-то человек, — редактор щелкнул мышкой. — Сказал, что проезжал мимо парка в троллейбусе и видел из окна, как люди пытаются забраться на крышу художественной галереи.
— Ни из какого окна троллейбуса он этого видеть не мог! — второй раз за сегодняшний день взорвалась я. — Галерея находится почти в самом центре парка.
— Ну почему не мог? — Главный пожал плечами. — Я помню, как-то, проезжая мимо, умудрился даже рассмотреть растяжку над галереей: Благотворительная рождественская выставка. Не помню точно, что-то в таком роде. И послал кого-то, кажется, Лену Самойлову, написать о ней.
— Рождественская выставка?! — взвилась я. — Так то было зимой. Зимой вы из троллейбуса могли увидеть все что угодно. А сейчас лето!
— Ну и что? — Главный наконец оторвался от монитора и озадаченно посмотрел на меня. — Какая разница?
— Очень большая! Зимой деревья голые, и парк прекрасно просматривается, а сейчас из-за листвы там совсем ничего не видно.
— Действительно! — удивленно проговорил Главный и почесал висок. — Я не подумал.
— Какой голос был у человека, который вам позвонил?
— Обычный, мужской. Никаких характерных черт.
— А возраст?
— Да какой угодно! Не мальчик, но и не старик. Ему могло быть лет двадцать, а могло и за сорок перевалить. Но к чему все эти вопросы? Какая теперь разница, кто сообщил нам о происшествии, если…
— Если никто не погиб и сенсации на этом не сделаешь? — язвительно уточнила я, переходя всякие границы субординации. — А разница такая. Сообщить о происшествии мог только участник. Участник, на которого в отличие от всех остальных не подействовало… — с жаром начала я объяснять и тут прикусила язык. Не знаю почему, когда затевала этот разговор, думала, что звонил Федор. Но теперь мне стало ясно, что звонить мог совсем другой человек. Аркадий. Ведь именно на него и не произошло воздействия. Вадик Майер рассказывал, что все это время, пока народ бесновался, он спокойно сидел внизу и играл на гитаре. И эта женщина, у которой я взяла интервью, Седых, говорила… что испугалась взгляда, бесстрастного, изучающего. Она испугалась взгляда Наблюдателя! Но ведь я и сама сначала, когда просматривала диск с записью этого злосчастного концерта, испугалась его взгляда. Почему же потом…
— Ну, ну, продолжай, — проговорил Главный заинтересованным тоном: кажется, моя теория ему понравилась — из нее можно было выжать ту самую сенсацию, о которой он возмечтал с утра. — Что же ты замолчала?
— Нет, ничего, все это ерунда, — поспешно стала я открещиваться от своей опасной теории. — Пойду работать.
И быстро, чтобы не дать опомниться Главному и попытаться меня остановить, вышмыгнула из кабинета.
К счастью, у нас все так же было пусто — никто с задания не вернулся. Я сделала себе кофе и начала писать информацию о происшествии в парке. Мне хотелось поскорее от нее отделаться — журналистского интереса она больше для меня не представляла. Я яростно лупила по клавишам, сухо излагая события: такого-то числа, такого-то месяца, там-то и там-то произошло то-то и то-то. Даже прослушивать запись на диктофоне не стала. Зачем? Никому не сдались тут ощущения очевидицы, никого не чешет, что чувствуют люди, попавшие в этот дьявольский круг. А уж кто в этом виноват, тем более неинтересно. Никто ведь не погиб. С информацией справилась в мгновение ока, даже кофе не успела допить. Переслала Главному — встречаться с ним лично у меня сейчас не было никакого желания, — и, посчитав, что поработала достаточно, с меня на сегодня хватит, дезертировала из редакции.
Мне нужно было срочно встретиться с Аркадием. Мне необходимо было понять, что он за человек и какую роль играет во всех этих событиях. И потому я решила нагрянуть к нему в гости, воспользовавшись приглашением. У меня не было конкретного плана, как я стану действовать. Да и возможен ли вообще какой-то конкретный план в отношении такого человека, как Аркадий? Больше всего на данный момент меня интересовал вопрос: он позвонил в редакцию или не он? Если он — значит, Аркадий не просто наблюдатель, он — тот человек, который создает все эти ситуации. Иначе и быть не может. Но мог ли Аркадий позвонить? Вадик Майер говорит, что с крыши галереи видел и слышал его все время. Получается, Аркадий никуда не уходил, оставался на своем месте в момент событий? Автоматы находятся довольно далеко от фонтана, ему понадобилось бы не меньше семи минут, чтобы дойти до них и позвонить. А такого длительного отсутствия вряд ли Вадик мог не заметить. Конечно, есть еще один вариант — мобильник. Но вряд ли он имеется у Аркадия, нищего поэта.
Мобильник, и даже совсем неплохой, есть у Федора. Да и возможностей отойти к автоматам у него было сколько угодно. Но у Федора очень характерный голос, и с Главным по телефону и лично он разговаривал не раз. Федя давний внештатник нашей газеты. Да нет, звонил не он. Мне вспомнилось, как Федя по-детски обиженно выходил из машины, и стало стыдно за свои нелепые подозрения, и жалко его, и захотелось немедленно позвонить ему и извиниться. Но не знаю почему, я делать этого не стала. А села в машину и поехала в сторону Бородинской, в сторону улицы, где по вечерам не горят фонари, где живет мой любимый человек… Стоп, стоп! Я поехала продолжать свое главное в жизни журналистское расследование. Вот доеду и спрошу его, звонил он в редакцию или нет. Вот доеду и все узнаю.
«Бей в барабан, мой шаман», — внезапно всплыла строчка из его песни. Он — никакой не любимый, он, конечно, тот самый шаман, что бьет в барабан, вынуждая людей совершать все эти дикие поступки. Дикие, безумные и абсолютно бессмысленные. Зачем ему это нужно? Зачем, например, пробуждать у людей желание забраться на крышу художественной галереи? Неужели лишь за тем, чтобы наблюдать, как обычные, вполне нормальные люди вмиг превращаются в безумцев? Странное, какое-то дьявольское развлечение — наблюдать за разрушением человеческой личности. Или это еще один вариант спора с Богом? Дьявол пытается доказать Богу, что творение Его ничего не стоит?
Какой-то теологический бред! Кажется, меня занесло совсем не туда. Но тут мне вспомнился его взгляд — пугающий и завораживающий одновременно, и я подумала, что, возможно, все это не такой уж и бред. Так человек обычный смотреть не может. Так смотрит посторонний, которого не касаются наши дела, наши чувства. Так смотрит тот, кто почему-то имеет право так смотреть. Его взгляд похож на гладкую поверхность озера, если смотреть сверху, спускаясь по горной тропинке в осенний дождливый день. Кажется, что вода за тобой наблюдает, видит тебя насквозь, знает все твои секреты, но ни за что не выдаст свои. Она может обмануть, а может одарить высшим счастьем. И вот ты уже видишь на противоположном берегу того, кого любишь больше всего на свете, к кому стремишься всю свою жизнь.
Я подъехала к супермаркету, возле которого первый раз встретила Аркадия, и остановилась. Мне нужно было сделать передышку, собраться с мыслями. Чувствовала я себя как-то странно.
Чувствовала я себя так, словно действительно была влюблена и ехала на свидание. Это было неправильно. Это было очень опасно. Я не должна поддаваться глупым, непонятно откуда взявшимся чувствам. Я совсем не знаю этого человека, я еду к нему навстречу лишь для того, чтобы понять: преступник он или просто не от мира сего, он виноват в том, что с какого-то момента стало происходить в нашем городе, или не он.
Чтобы развеяться, отвлечься от ненужных мыслей, я зашла в супермаркет. Мой холодильник был пуст, все, что я купила в пятницу, увезла на дачу. Но когда из магазина я вышла с двумя объемными пакетами, поняла, что тот набор продуктов, который я приобрела, единственно для чего подходит, так это для продолжительного романтического ужина. Бутылка вина, разнообразные фрукты, нарезка бастурмы, нарезка «Пармезана», коробка конфет, пирожные и все в таком роде. Я даже свечи купила, идиотка!
В злости пнув колесо моей ни в чем не повинной малышки «Пежо», я распахнула дверцу, чтобы положить дурацкие пакеты на заднее сиденье. И тут наткнулась на бейсболку Федора. Она неуклюже распласталась на полу, пузатая, отвратительно ярко-зеленая, как какая-нибудь ядовитая жаба. Мне было неприятно до нее дотронуться, словно эта нелепая кепка была живым существом. С трудом пересилив себя, я подняла ее с пола, отряхнула, хотела положить рядом с пакетами и замерла, застыла, ощутив невыразимое отвращение и почему-то страх. Мне показалось, что кто-то смотрит на меня сзади, и в этом взгляде столько злобы и ненависти! Наверное, так чувствует себя человек, ощутивший, что к его затылку вдруг приставили пистолет. Я хотела обернуться, но не смогла.
Глупости! Никто на меня не смотрит! Нужно спокойно обойти машину, сесть за руль и продолжить свой путь. Я собиралась поехать в гости к Аркадию. Нет… я собиралась…
Какое все же неприятное у Федора лицо, и эти красные, мокрые губы в обрамлении бороды, и эти глаза чуть навыкате, и это вечно обиженное на весь свет лицо разочарованного в жизни гнома. Обиженный, злой черный гном, таящий в глубине своих глаз ненависть ко всему человечеству. Эти короткие, толстые пальцы вполне способны нажать на курок. Я была не права, когда думала, что эта ужасная зеленая бейсболка ему не идет. Да она словно специально сшита для него на заказ — как нельзя лучше дополняет его облик.