Я заварила себе крепкий кофе и позвонила Сане Шереметьеву, знакомому майору из пресс-службы. Прежде всего нужно было уточнить обстоятельства гибели Бориса Сергеевича. Он обещал помочь, договорились созвониться через час. Потом позвонила Главному, отпросилась с работы на весь сегодняшний день. Он был еще не в курсе того, что погиб Кирюхин, и стал неприлично убиваться, что вот, мол, интервью вышло, а человека нет уже в живых, но отпустил меня без проблем.
С большой кружкой кофе и телефоном я отправилась в комнату. Включила компьютер и, пересилив приступ тошноты, вставила диск. Первые два видеосюжета пересматривать не стала, а третий, с рок-концерта, прокрутила трижды, внимательно всматриваясь в каждую деталь. Оказалось, что вчера я очень многое пропустила. Прежде всего первая половина съемки и вторая (камера скользнула вниз, ударилась обо что-то, а потом резко поднялась вверх) отличаются по качеству и стилю. Очевидно, снимали два человека. Первый, поддавшийся всеобщему безумию, камеру бросил, а второй, на которого это безумие почему-то не распространилось, поднял и продолжил съемку. Но если первый снимал целенаправленно и как-то со знанием дела, то второй просто беспорядочно наводил объектив то на одно, то на другое, выхватывал кадры. Кроме того, вчера я не заметила в толпе безумствующих Бориса Сергеевича. А между тем в кадр он попадал трижды: первый раз сбоку — сбегает по лестнице с искаженным от ярости лицом, второй — со спины, в самом низу, у помоста с музыкантами, а третий — совсем близко к камере — черты лица почти до неузнаваемости расплылись. Просмотрев ролик в четвертый раз, я поняла, что он-то и был тем, кто снимал вначале. А вторым человеком был мальчик-даун. Судя по всему, его сын. Это Борису Сергеевичу он прокричал: «Папа!» — когда тот забрал у него камеру, случайно повернув ее на мальчика.
То, что произошло на этом концерте, объяснить было невозможно. Зрителями ни с того ни с сего овладело какое-то массовое безумие. Но распространилось оно не на всех. По крайней мере, два человека оказались ему не подвержены — сын Кирюхина и мужчина, спокойно наблюдающий за беснующейся толпой. Это так же не поддавалось объяснению.
Где-то я когда-то читала, что «Битлз» на одном из своих концертов использовали собачий свисток, и все окрестные псы прямо-таки взбесились. Может, и наша группа что-то такое придумала? Но зачем, ведь, кроме агрессии, направленной непосредственно на музыкантов, никакого эффекта не было? И почему это что-то не подействовало на этих двоих? Или не музыканты, а эти двое чем-то воздействовали на зрителей? Но чем? И как смогли себя обезопасить? Применили массовый гипноз? Трудно представить, чтобы ребенок с синдромом Дауна владел гипнозом. Да и этот мужчина на гипнотизера во время работы не был похож. Он просто наблюдал за толпой, лицо его было спокойным и каким-то изучающе бесстрастным. Он не радовался тому, что происходило, его не пугало всеобщее безумие, он наблюдал, словно со стороны, как наблюдает ученый за поведением подопытных крыс. Кто он такой? И какова роль в этом сына Кирюхина? Что имел в виду Кирюхин, когда передал мне диск? И кто был виноват в его смерти? Тот, кто и устроил этот кошмар на концерте? Один из этих двоих? Но не собственный же сын, к тому же страдающий такой болезнью, подстроил автокатастрофу? По-моему, это нереально. Значит, второй — Наблюдатель? Но может быть, его смерть совсем не связана с тем, что произошло во время концерта?
Я чуть не упустила из виду одну вещь. Воздействию не подверглись не только эти двое, но и рок-группа. Агрессия публики была направлена на музыкантов, но сами они оставались психически адекватными. Музыканты были испуганы, растеряны, не понимали, что происходит — реакция вполне естественная. Но на публику ведь они не бросились. И кстати, публика тоже не стала драться между собой. Значит, если действительно было применено какое-то воздействие, оно было направлено только против группы. Зачем? Чтобы ее уничтожить? Но почему тогда дело не было доведено до конца — к счастью, конечно, но все же это странно?
Одни вопросы и никаких ответов. И не с кем посоветоваться. В милицию с этим не пойдешь, даже своему знакомому майору Сане я не смогу довериться. Одно дело — узнать у него обстоятельства смерти погибшего бизнесмена, совсем другое дело — показать этот диск.
Зазвонил телефон. Я думала, что это Саня, легок на помине, а оказалось, звонил Федя, мой лучший друг. Мне вдруг сразу стало легко и спокойно. На этого человека я могу положиться в любом случае. Я решила попросить у него помощи. Но, конечно, ни показывать диск, ни рассказывать о своем разговоре с Борисом Сергеевичем, я Феде не стану. И не потому, что не доверяю ему, а исключительно чтобы уберечь его от опасности. Он был на этом концерте, я попрошу его рассказать, что же там произошло на самом деле. Понимаю, что ему не то что говорить, вспоминать об этом не хочется, но если он поймет, что это для меня действительно важно, не откажет. И к тому же Федя может мне реально помочь еще в одном деле: он классный компьютерщик и тайный хакер — настолько тайный, что об этой стороне его жизни никто, кроме меня, не знает. Да и я обнаружила это недавно, и то совершенно случайно. Федя человек довольно замкнутый, ни о своих достижениях, ни о своих неудачах распространяться не любит.
— Ты сможешь ко мне сегодня приехать? — спросила я, прерывая свои размышления и Федину болтовню — он рассказывал о том, что их директор собирается открыть конную школу.
— Конечно, — с какой-то радостной готовностью согласился Федя. — У меня в летнем кружке последнее занятие, как только закончится, сразу приеду.
Значит, в моем распоряжении примерно час. От школы, где работает Федя, до моего дома две трамвайные остановки. За это время хорошо бы переговорить с Саней и подготовить материал Федору. Прежде всего вырезать кадр, где лицо Наблюдателя наиболее четко видно, а место действия, наоборот, плохо просматривается — я не хотела, чтобы Федя связал этого человека с событиями на рок-концерте. От Федора мне нужно было, чтобы он пробил личность этого человека.
С «фотографией» Наблюдателя я провозилась дольше, чем ожидала. Подходящего кадра не было: либо лицо видно недостаточно четко, либо стадион хорошо просматривается. В конце концов пришлось наложить другой фон. Наблюдатель расположился на скамейке в парке. Теперь связать его с теми жуткими событиями было невозможно. Просто отдыхает человек и наблюдает за кем-то, кто не попал в кадр: может быть, за играющими детьми, может, за любимой девушкой, которая спешит к нему на свидание. В этой новой обстановке взгляд его словно изменился, подобрел, приобрел другое значение. Он мне стал даже симпатичен. И чем дольше я всматривалась в его лицо, тем больше он мне начинал нравиться. Я представила себя на месте той девушки, что спешит к нему. Невольным движением поправила волосы, подумала, что все-таки стоит выбрать время и сходить подстричься. И не знаю, что бы еще навоображала, но тут, к счастью, снова зазвонил телефон и отвлек меня от глупых фантазий.
Это был Саня Шереметьев. Я стряхнула с себя нелепое наваждение и ответила на его деловое приветствие так же по-деловому. У Сани была одна немного смешная особенность: излагал события он так, словно они были написаны на бумаге. При этом говорил каким-то монотонно-нудным голосом, таким обычно скучающий учитель диктует скучающему классу скучный диктант.
— Смерть бизнесмена не вызвала у правоохранительных органов никаких вопросов, — делился информацией Саня. — Даже дела заводить не стали. Обычная авария, несчастный случай, никакого криминала. Борис Сергеевич Кирюхин вчера, впрочем, как каждый вечер, поехал навестить сына. Петя Кирюхин два раза в год проходит курс лечения в реабилитационном центре «Солнышко» для детей с синдромом Дауна. На повороте с основной трассы к центру, машина врезалась в бетонный столб. Свидетелей аварии нет, но и так все ясно: водитель не справился с управлением. В крови Кирюхина обнаружен алкоголь…
— Да, — перебила я Саню, — Борис Сергеевич пил коньяк. Так, может быть, в этом все дело? — У меня снова родилась надежда, что виновен коньяк, а диск ни при чем, но Саня задушил ее в самом зародыше.
— За рулем был его шофер, абсолютно трезвый. Он тоже погиб.
— Понятно, — упавшим голосом пробормотала я — не знаю почему, смерть шофера меня очень расстроила, чуть ли не больше, чем смерть Бориса Сергеевича, хотя водителя я в глаза не видела. — Слушай, а ты уверен, что здесь нет криминала?
— Я не был на месте аварии, поэтому ни в чем не могу быть уверен, но согласно протоколу с места происшествия… — снова занудил Саня, но мне пришлось его прервать, потому что в дверь позвонили.
— Ладно, спасибо, я все поняла.
Быстро попрощавшись, я повесила трубку.
Федя принес набор пирожных в красивой подарочной коробке. Мы сели пить чай, но тут вдруг выяснилось, что мой бедный друг умирает от голода. Я разогрела вчерашние котлеты, нарезала салат. Пока я готовила этот немудреный обед, Федя опять стал рассказывать о том, как их директор решил организовать конную школу.
— Место просто шикарное, правда, далековато от города. Это совсем рядом с вашей дачей. Но зато там все есть: конюшни, административный корпус. Конечно, предстоит большой ремонт — все это находится в плачевном состоянии, но мы справимся. Общими, так сказать, силами. Организуем старшеклассников, родителей. Дети просто в восторге, готовы работать все лето. Все горят, все полны энтузиазма.
Я с улыбкой смотрела на Федю. В этот момент он сам был похож на ребенка. Мне вдруг представилось, что это мой сын, вернувшийся из школы, — я кормлю его обедом, а он рассказывает о своих детских планах. Он вообще был каким-то маленьким, ненамного старше моей шестилетней Машки. Хотя мы с ним почти ровесники.
— А где вы возьмете лошадей? — спросила я, продолжая улыбаться материнской улыбкой.