В- девяти львовских кинотеатрах население смотрит «Кутузова» и «Битву за Россию», «Давид-Бека» и чеховские кинофильмы. Скоро пойдет «Радуга» и «Секретарь райкома». Все эти картины смотрел и пересмотрел советский зритель, и ничего особенного, казалось бы, в том, что их показывают во Львове, нет. Но ведь три года подряд большинство жителей Львова не видели ни одного фильма, ни одной театральной постановки. Надписи «Только для немцев» висели около касс лучших кинотеатров города. Но даже если бы кому-нибудь из львовян, не сотрудничавших с немцами, и представилась возможность купить билет, он бы не сделал этого.
— Не такое было время, чтобы в кино развлекаться, когда виселицы стояли за оперным театром! — сухо сказал нам один из львовских старожилов.
Вот почему в полутьме кинозалов в августе 1944 года мы наблюдали небывалую реакцию зрителя, мы видели слезы на глазах у львовян, выходивших на улицу по окончании сеансов. И понимали, от чего они...
Девятнадцатого августа львовские артисты показали «Запорожца за Дунаем». Опять услышали львовяне незабываемую арию Карася и его дуэт с Одаркой. Коллектив местных украинских артистов сразу же стал готовить «Украдене щастя» Ивана Франко; несколько раньше украинских актеров пьесой Габриэли Запольской «Их четверо» открыл свою сцену польский драматический театр. Его спектакли мы смотрели во Львове и раньше, почти до конца июня 1941 года. Тогда литературной частью театра заведовала Ванда Василевская. Премьера пьесы «Их четверо» была подготовлена артистами к приходу Красной Армии еще в подполье...
Внизу ка перекрестке недавно повесили радиорупор. Если из рупора льется музыка, люди часто проходят мимо. У них нет времени задерживаться для развлечений.
Но ближе к восьми часам там начинает собираться толпа. Водители идущих с фронта машин, притормаживая их, выскакивают из кабин, не понимая причин такого скопления народа.
Люди стоят молча, разные по. внешнему виду: старички в котелках еще времен Габсбургов, в шляпах, в канотье, трамвайщики в форменных фуражках с высокой тульей, монтеры телефонной сети со стрелками на петлицах, доктора, домашние хозяйки, даже монахи — кого только нет здесь в этот серый, предвечерний час у рупоров!
С каждым новым днем все радостнее, свежее лица у людей, слушающих «Последние известия».
...И, слушая родной бодрый голос великого русского народа, люди города, который один из его поэтов назвал «открытым вечности», пережившие фашистскую неволю, перестают разговаривать шепотом и шире расправляют усталые плечи...
Открытый вечности. Из хроники древнего города
Вот и более четверти века миновало с тех пор как состоялось мое первое знакомство со старинным украинским городом Львовом.
Пожалуй, нет в нашей стране такого города, который бы так изменился внутренне за последние десятилетия, как Львов. В его социальной структуре произошли такие сдвиги, каких не помнит вся история семивековой жизни города. Да только ли семивековой?
Ведь до сих пор точная дата основания Львова не определена. Историки пока установили, что при упоминании в старинной летописи о большом пожаре в Холме есть такая запись: «Сицю же пламени бывшу, якоже со всее земли заре видите, якоже и со Львова зряще видити, по полем Бельзским, от горения сильного пламени». Пожар в Холме, увиденный с вершины львовского IВысокого замка, о котором вспоминает летописец, был в 1259 году. Вполне возможно, что столица Галицко-Волынского княжества Львов существовала значительно раньше. Предоставим решать этот вопрос ученым, а мы заглянем в более близкое нам прошлое города.
В дни Великой Отечественной войны на Крайнем Севере в руках у моряка союзного конвоя я увидел книжку коротких рассказов известного американского писателя Вильяма Сарояна, изданную в 1943 году в Нью-Йорке.
Среди многих лаконичных «шорт сториз»— коротких рассказов, помещенных в этой книге, мое внимание привлекла новелла «Маленькая Манон», посвященная досоветскому Львову тридцатых годов. Вот каковы были первые впечатления:
«Львов — это кошмар. Предполагается, что оный Львов есть город, место, где человеки слоняются, покуда не помирают, но он только один из скверных снов божьих. На стогнах Львова вы можете различить черты измученного лика спящего господа бога. Небо Львова нависшее, мрачное. Атмосфера застойная, удушливая. Горожане — сплошь лунатики.
Это город скверны. Олицетворенное тление. Монумент кончине, запустению и бесплодности.
А великолепные польские солдатики на тротуарах ретиво козыряют друг другу.
Львов — один из сквернейших божьих снов, а это козырянье— грустный элемент комического, которое всегда есть в трагическом.
Пованивает на улицах, пованивает в домах, пованивает от жителей. Здесь нет воды. Здесь нет чистоты земли и неба, нет ясности преходящего мгновения. Здесь вообще нет мгновений в двадцати четырех часах суток. Город вне времени, пространства, вне реальности.
У людей, кажется, есть занятия, и это очень странно. Здесь есть лавки с вывесками Портной, Кондитер, Мясник, Парикмахер. По-польски. Печатными литерами. Книжный магазин. Кинотеатр. Учреждение. И публика на улицах. Их лица — это лица нулей. Все лица — ничто. Это только снится скверный сон богу. Во всех обличьях одно-единственное — пустота».
Признаться, я был удивлен этим восприятием. Моя память сохранила совсем иные впечатления от Львова, освобожденного войсками Красной Армии в сентябре 1939 года.
Город трех митрополий Ватикана — римско-католической, греко-католической и даже армяно-католической (что само по себе было исключительным явлением),— город, стоящий не только на естественном европейском водоразделе, но и на политическом рубеже Восточной и Западной Европы, был наполнен многими противоречиями. Обманчива была прежде всего его внешность. Львов выглядел шумным, говорливым, кое в чем беспечным перекрестком Европы, потревоженным войной, но жизнь заполненных народом львовских улиц далеко не совсем правдиво и глубоко отражала его подлинную социальную и национальную суть.
В узеньких средневековых улочках Львова, казалось, еще сохранился запах бензинного перегара от сотен промчавшихся здесь совсем недавно автомашин. В них драпали через Львов в боярскую Румынию, хортистскую Венгрию, покинув на произвол судьбы свои войска и страну, кичливые полковники из клики Пилсудского, военный министр Польши Каспшицкий со своей любовницей, сотрудники последнего министра иностранных дел буржуазной Польши Юзефа Бека.
Свидетель этого «драпа» польский прогрессивный писатель, участник Львовского антифашистского конгресса защитников культуры, состоявшегося в 1936 году, Эмиль Зегадлович отлично передает это время в своей пьесе «Карточный домик», которая опубликована в Народной Польше.
Рушился на глазах у львовян «карточный домик» пилсудчины, из которого не раз и не два угрожали Советскому Союзу разукрашенные позументами генералы усатого маршалка.
В длинных лимузинах и бордовых тупорылых малолитражках Львов пересекали будущие сообщники генералов Андерса и Бур-Комаровского, враги нынешней демократической Народной Польши, те, что с исступлением лгут по ее адресу через микрофоны «Голоса Америки» и «Свободной Европы».
Тогда, осенью 1939 года, они позорно покидали Польшу. Покидали в грозный час гитлеровского вторжения народ, истекающий кровью в неравном бою с немецким оккупантом, и вместе с легкомысленными воспоминаниями о безбедном прошлом увозили в новую, заокеанскую жизнь тяжелые чемоданы с драгоценностями, с краденым государственным золотом, баулы и лакированные кофры, наполненные фраками и манто из соболей и горностаев.
А потом, когда промчались эти машины с убегающими предателями Польши, когда львовские спекулянты все еще раздумывали, отдавать ли банку бензина за бриллиантовое колье или повременить, подождать последних машин, жизнь тихого до войны воеводского центра нарушили беженцы. Они приближались ко Львову с запада почти одновременно с Красной Армией, идущей с востока.
Сейчас уже забылось, что Красная Армия буквально вырвала Львов из рук гитлеровцев: их боевые линии уже пролегали по окраинным львовским улицам, пересекали Кульпарков и конец улицы Энгельса.
Первые простреленные каски немецких фашистов и их могилы мы, советские люди, прибывшие во Львов вместе с войсками Красной Армии, увидели как раз здесь, на окраинах древнего украинского города, за два с лишним года до разгрома гитлеровцев под Москвой. Под защиту Красной Армии на улицы Львова, как, впрочем, и многих других городов, расположенных восточнее так называемой демаркационной линии, отделяющей нас от фашистов, ринулись тогда через «зеленую границу» сотни тысяч тружеников, будущих воинов Первой польской дивизии Тадеуша Костюшко, но были и люди-паразиты, те, что отнюдь не украшали Польшу, а сейчас хотели переждать военную заваруху на советской земле, а заодно и «интересы» сделать.
Для людей труда, очутившихся на советской территории, как только они попали во Львов, сразу же возник вопрос: «Что делать?»
Полезно вспомнить, что вслед за советскими войсками на освобожденные территории прибыли представители многих наркоматов Советской Украины. Они открыли свои пункты по набору квалифицированной рабочей силы на заводы и фабрики Украины. Впервые за последние пятьдесят лет на стенах львовских домов были расклеены плакаты, сообщающие о наборе рабочих и выгодных условиях переезда к новому месту работы.
Тысячи львовян, особенно беженцев из центральных районов Польши, до поздней ночи толпились у свежих плакатов, с удивлением читали и перечитывали их. Но тут же действовала вражеская «шептана пропаганда». Какие-то подозрительные личности в котелках и канотье еще времен австрийского императора Франца-Иосифа вертелись здесь, шипели: «Это все вранье, большевистская пропаганда». Они призывали простачков «не верить Советам», во что бы то ни стало сидеть во Львове и никуда «не рыпаться».