Маляренко мечтательно улыбался. Рулить переселением народов, вот так, лёжа на кровати, было чертовски приятно. Ваня зажмурился от удовольствия. «Режим Бога» Когда-то давно, в офисе, он поигрывал в компьютерные игры.
«Поселить бы здесь с десяток пар, да к Звонарёву с десяток отослать. Да пяток на ферму к Кузнецову. Да у дальней рощи посёлок поставить. Э-эх!» Некстати вспомнилась Алина. Ваня мысленно сплюнул.
– Знаешь, Манюня, я, когда на север пойду, с собой Таню возьму. Согласна?
«Манюня» победно сверкнула глазами и одобрительно царапнула коготками по груди. «Этих баб, хрен поймёшь. Часть вторая!»
Глава 6. В которой говорится о том, что каждый человек должен делать то, что должно.
Новость о том, что она включена в состав экипажа, Таня сочла дурной шуткой. Весь последний месяц, что она прожила в доме любимого, после его возвращения из северного похода, Ivan Andreevich не обращал на неё никакого внимания. Просто ровно, по-дружески, общался, перекинувшись с ней, за всё это время, двумя десятками фраз. Masha, как могла, успокаивала её, уговаривая подождать и потерпеть, но, напуганная холодностью мужчины, Таня впала в отчаяние. Слёзы в подушку ночь напролёт стали для неё нормой. Только постоянная и ежедневная возня с малышнёй и кухонные обязанности не давали девушке окончательно уйти в депрессию.
Толстый и весёлый Франц бодро заскочил на кухню, жахнул стакан наливки и, подмигнув, велел идти собирать вещи. Таня, всегда очень хорошо относящаяся к единственному соотечественнику, набычилась и, разразившись сочной немецкой руганью, швырнула в инженера стаканом.
Франц сначала ловко увернулся, а потом обиделся и ушёл. Самодельный глиняный стакан разбился, а девушка села за стол и горько разрыдалась.
Через полчаса в кухню притопал Игорь и, осторожно выглядывая из-за двери, изобразил руками лодку, море и поход. Таня удивилась, а потом завернула в три этажа и добавила, что она не дура и прекрасно понимает русский язык.
– Ну а если не дура, то собирай манатки и бегом к лодке! – Игорь тоже обиделся, хлопнул дверью и ушёл. Таня растеряно замерла, а из-за двери донеслось:
– А то шеф вот-вот из Юрьево приедет!
А потом вихрем ворвалась лучшая подруга и, сверкая глазами, потащила её собираться. А потом в её спальню зашёл ОН.
Приветливо улыбнулся, что-то спросил (она автоматом кивнула), подхватил её рюкзачок и, спокойно повернувшись, вышел. Не чувствуя ног, не слыша ничего из-за бьющегося сердца, Таня пошла за ним следом.
Напоследок она успела почувствовать, как её локоть ободряюще сжала Машина ладонь.
– Вот жеж, твою мать! – Франц, облитый морской водичкой, плевался и протирал свободной рукой глаза. Волна поднялась нешуточная и экипаж, ругаясь, на чём свет стоит, лихорадочно натягивал тент. «Обрусел вконец. Быстро он»
Маляренко вцепился в рвущийся из рук брезент с другого краю и держал его из последних сил. Как обычно, поход начался не ахти. То есть, вышли то они из «Севастопольской бухты» при ярком ласковом солнышке, тихом и спокойном море и с замечательным настроением. Всё дерьмо осталось в прошлом. Впереди был бескрайний простор моря и ожидание чего-то нового и прекрасного.
Иван натянул тент, плюхнулся на палубу и призадумался – в голову упорно лезли мысли о том, что осталось позади. За кормой его корабля.
Когда из Бахчисарая пришёл улыбающийся Звонарёв, а с ним крепко озадаченный срочным вызовом Андрюха, Ваня провёл две очень разные встречи.
Сначала, вызвав Бориса, посадив рядом жену, Иван долго и весело пил со старым другом, вспоминая прошлое и фантазируя на тему будущего. Затем, когда градус уже подошёл к опасной черте, Иван отставил алкоголь в сторону и просветил Серого насчёт идеи Бориса.
Серый не впечатлился. Растолстевший делец вообще заявил, что де «школа это ещё туда-сюда, а Университет – это, брат, такая херня…»
Пришлось разъяснять, что университета, они, скорее всего, увидеть не успеют. А вот училище – возможно и вообще…
Тут Иван хлопнул ладонью по столу, как это делал дядя Паша и совершенно трезвым голосом объявил о введении налога на образование.
– С тебя, мил-человек, через полгода – бумага.
Серый икнул и тоже протрезвел. Друг то, он, конечно, друг. Но вот когда он ТАК говорит…
– К-какая бумага?
– Любая, на которой можно писать! Придумывай, ищи, пробуй. Опроси всех. Может хоть кто-то знает, как её делать. Опилок у тебя много. Нехрен их на удобрения пускать. К тебе придёт Борис, будет делать перепись населения, знаний и умений. Жить будет у тебя, а охрану ему Стас выделит, я договорюсь. Вот такие, брат, пирожки с котятами. Выпьем?
Маша принесла ещё бутылку, а на веранду притопали Олег, Семёныч и Франц. «Пирожки с котятами» удались на славу.
С кемеровчанином Маляренко говорил в доме. Запершись и с глазу на глаз. Долго. Почти весь день. О чём они говорили – никто никогда так и не узнал. На следующее утро Андрюха неторопясь, с чувством собственной значимости, ушёл в Юрьево.
Вслед ему со страхом смотрели десятки глаз, а Иван закрылся в своём доме и, прямо с утра, в одиночестве, напился. «Господи, прости!»
Впрочем, таким его видела только Маша. Для всех остальных жителей он по-прежнему был сильным и уверенным человеком. Он был Хозяином. За ним они все были как за каменной стеной.
Андрей сделал всё, как надо. Так, как ему велел сделать хозяин. Жену и ребёнка он лично, ласково и с уговорами, привёл в усадьбу и велел дождаться, когда их примет САМ. Потом палач вернулся на ферму, собрал народ и ЗАЧИТАЛ приговор. А потом привёл его в исполнение.
Елену с маленьким Егоркой Иван Андреевич велел поселить в бывшем доме Сашки, к чертям повыгоняв в сараи весь молодняк. Женщина не просила за мужа, даже не плакала, да и Иван не просил у неё прощения за то, что осиротил её ребёнка. Маляренко отпер дверь, пропустил женщину внутрь уютного, меблированного домика и, не глядя на неё, добавил.
– Однажды я уже дал слабину. От первого посёлка здесь почти никого не осталось. Надеюсь вы, Елена Васильевна, сможете ЭТО объяснить своему сыну когда он подрастёт.
Знаете, молодость порой бывает так горяча, так… неосмотрительна. Я, – Ивану было стыдно за эту угрозу. – Я прошу вас. Не дайте ему навредить самому себе.
– Франц! Ты съезжаешь! Будешь квартировать у Елены. Там же теперь будешь столоваться. Насчёт продуктов я распоряжусь. Если бы у босого немца были каблуки – он бы ими щёлкнул.
– Яволь! «Ну всё, одной заботой меньше»
Штормовой переход на север, до побережья, занял больше недели, что, в общем, было совсем неплохим результатом. Единственным недостатком была сумасшедшая качка и, как следствие, сухой паёк, потому что ничего жидкого сварить у Тани не получалось.
Что зимой, что сейчас, в начале марта, берег был всё таким же – серым, унылым и пустым. Неприветливым, одним словом. Оставив «Беду» в уже знакомом лимане и чмокнув на прощание в щёчку Таню, Иван, вместе с Игорёхой, высадился на влажный глинистый берег.
– Какой хороший цемент! Не отстирывается совсем! – Боец, навьюченный рюкзаком с припасами, шёл позади и постоянно чертыхался. Глина здесь оказалась жииииирная. На ботинках у Вани чугунными гирями висело по многокилограммовому комку грязи. И очистить её не было никакой возможности. Через два шага всё налипало по-новой. Кроме того, размокшая после дождей глинистая корка оказалась чертовски скользкой и в результате оба ходока были с ног до головы покрыты мокрой грязью.
Ваня сунул руку за пазуху. Пистолет был тёплый и сухой. Он приятно грел ладонь и придавал чувство уверенности. В этот поход Маляренко шёл с двумя пистолетами и со всеми имевшимися патронами.
«Кто его знает, что там этот Лукин наворотил. Сначала осторожненько издалека посмотрю. Осторожненько. Осторожненько, я сказал! Твою дивизию!» Иван в очередной раз поскользнулся и плюхнулся в жидкую грязь. Тридцать километров до посёлка мужчины шли полтора дня. «И почему мы не высадились прямо там?»
– Слышь, братан! – Аудрюс вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Позади него с флягой в руках стоял высоченный араб и скалил зубы.
– Братан! Move!
«Вот бля! Выучили русский язык, называется! Как тебя там… Али? Мохаммед? Ибн-ибн? Хоттабыч, одним словом!»
Когда-то давным-давно, в детстве, маленький мальчик Одря очень любил эту книгу.
Очередь к роднику двигалась очень медленно, но никто не жаловался и не старался влезть без очереди. Прошлый месяц выработал у оставшихся в живых великолепные манеры и безукоризненную вежливость.
Когда Лукин пристрелил Доброго и его замов из подаренного пришельцами пистолета, а потом, подхватив заряженную «Сайгу» пахана, расстрелял ещё пятерых самых оголтелых бандитов, в посёлке началась анархия. Сначала все дружно гоняли уцелевших «шестёрок» и «коренных», потом, когда их разорвали на куски, начались межобщинные столкновения. Все «воевали» со всеми. Арабы, индусы, китайцы, англосаксы. И все, все вместе, против «русских». После правления Доброго отношение к тем, кто говорил на этом языке было самым, что ни на есть поганым. Причём в разряд «русских» попали не только пассажиры и экипаж сорокового ЯКа, но и полтора десятка пассажиров из Канады и США. Евреи, украинцы, сербы. Даже вот его, литовца, в эту партию записали. А он и не возражал. Аудрюс усмехнулся.
«А чего, не самые худшие люди, по крайней мере, крыс среди них нет, и друг друга поддерживают. И не делятся, татарин ты или еврей. Тьфу ты!»
Старпом припомнил, как позавчера из арабской общины пинками гнали индуса-мусульманина. Старика изгнали за то, что он не араб. А индусы не приняли его за то, что он не сикх. Чёрный, со сморщенным, словно старый изюм, лицом мужичок, завёрнутый в лохмотья, долго скулил под дверью арабского дома, пока одна из русских женщин не сжалилась и не привела его к нашему костру. По ночам под открытым небом было очень холодно. «Скорей бы лето!»
Глиняный карьер не работал. Лагерь штрафников тоже отсутствовал. Иван перевёл монокуляр на скопище глинобитных домиков вокруг лежащего на боку корабля. Сквозь камышовые крыши кое-где тянулись сизые дымки, а вдоль главной «улицы» тянулась длинная очередь людей с бидончиками. «Ба! Знакомые всё лица!» Потрепанную фуражку старпома невозможно было не узнать.