– И что скажешь? – спросил Пипо беззаботно.
– Ничего, – сказала жираф, страус и Каланча и направилась к входу в зал. – Ты идешь?
– Я еще подожду, – сказал Пипо и снова включил камеру, теперь уже с высоты птичьего полета. Вся масса присутствующих медленно двигалась в сторону входа в зал, будто всасываясь в него через какую-то воронку. Пипо с удовлетворением наблюдал, как кадр постепенно пустеет. Минута показалась ему исторической: литература, которая через воронку вытекает из кадра современности… Нет, это не его время и не его пространство. Он случайно родился здесь и случайно застрял. Он не принадлежит к миру животных. У него нет жирных волос и пакостного взгляда. Он в своих мечтах готовил себя к иному. Не к этому. Это вообще не его столетие. Нет, он все-таки что-то другое. Ребята, я все-таки что-то другое! – крикнул мысленно Пипо вслед последней фигуре, вошедшей в зал, потом упаковал свою внутреннюю камеру и направился туда же. Перед входом взял наушники, вошел, сел в последнем ряду поближе к дверям и сразу же перевел аппарат на английский язык. Он соединил живой образ Прши на трибуне с приятным женским голосом в наушниках, который переводил Пршины организационные замечания на английский язык, и поплыл…
– Мне нравится, что вы покрасили дом в белый цвет. Он похож на большого белого лебедя, заблудившегося в снегах, – сказала Rose, палив Пипо Hennessy, а себе коктейль Kahlúa Surprise.
– Когда идет снег и Rose пьет коктейль, у нее бывают поэтические порывы… – сказал с мягкой иронией William Styron и подбросил в камин несколько поленьев. – Ну, как вам нравится в Rox-bury? – спросил он Пипо, охватив изящными длинными пальцами стакан с Hennessy.
– Нравится. Я всегда мечтал об уединенном доме где-нибудь в Connecticut. Но все же, – добавил Пипо, – я чувствую себя бигамистом…
– Что вы имеете в виду? – спросила Rose.
– Я люблю и Европу. К счастью, бываю там часто.
– Удивительно точно сказано, – сказал Styron. Мы здесь с 1954 года. Дом мы купили у Александра Керенского… Нам хотелось сбежать из варварского New York, не так ли, Rose? Но лето мы всегда проводим в Европе, хотя там паши вкусы расходятся. Я больше люблю Париж, Rose как активный борец за права человека связана с Восточной Европой, a Philip обожает Лондон…
– Bill, куда подевались Philip и Claire, они сказали, что будут в семь?… – обеспокоенно проговорила Rose. – Millefbi звонили, что опоздают, у них ужинают Galway Kinneil и какой-то журналист.
– Philip снова пережевывает Zuckerman'a, выдувает новые пузыри из старой жевательной резинки, – тихо сказал Styron, и ироническая усмешка пробежала по его бледному лицу.
– Не знаю, известно ли вам, – сказала Rose Пипо, – кроме Miller'oв, Arthufa и Inge Morath, наши соседи Richard Widmark, Dustin Hoffman… Вероятно, вы с ними еще не успели познакомиться?
– Нет, – кратко ответил Пипо.
– И к сожалению, Henry Kissinger и Calvin Klein…
– Klein, говорят, продает свой дом, – сказала Rose и подошла к окну. – Как валит! Bill, завтра тебе придется чистить снег, – добавила она, отпила глоток и осталась стоять у окна.
– Скажите, – обратился Styron к Пипо, грея в бледных пальцах стакан с Hennessy, – как дела с вашим новым романом?
– «Harper and Row» предложили мне пятьсот тысяч долларов аванса, но я отказался. Не хочу спешить, – сказал Пипо.
– Вы правы. Сейчас вы в таком положении, что можете выбирать, – сказал Styron медленно, а потом с улыбкой добавил: – После изнуряющей диеты из зеленого салата американская литература действительно нуждается в горячем мясном эксцессе… В этом смысле ваш последний роман многое дал нашему литературному barbecue. Не так ли, Rose?
– Вот и Roth, – прервала их Rose и поспешила к дверям.
Пипо очнулся от легкого прикосновения. Он поднял глаза и увидел перед собой футболку Berkeley University.
– Hi! – сказала футболка. – Можно сесть? Пипо кивнул. Светловолосый сел. Краем глаза Пипо заметил на его голове наушники и почти счастливое выражение лица. Глупый амер, – подумал Пипо, – его может осчастливить даже самая идиотская приветственная речь. Светловолосый заметил взгляд Пипо и широко улыбнулся. Потом снял наушники, дотронулся до плеча Пипо и молча предложил их ему. Он ненормальный, подумал Пипо, но все же снял свои наушники и надел те, что протягивал ему амер. В уши Пипо полились фантастические звуки последнего хита Talking Heads.
Остальные литераторы в это время слушали.
«Товарищи писатели!
Я очень рад, что мне выпала честь открыть очередную Загребскую литературную встречу, которая имеет многолетнюю и богатую традицию и в этом году посвящена теме „Современная литература, ее тенденции, направления и открытия в контексте диалектики современных событий в мире". Наш город, известный своим гостеприимством, уже много лет является устроителем этой международной литературной акции, которая привлекала и привлекает крупнейших мастеров пера как из нашей страны, так и из-за рубежа. Вы, литераторы, поэты, художники, труженики пера, своими произведениями вносите значительный вклад в дело мира. Преодолев географические, политические и идеологические барьеры, вы встретились на нейтральной полосе печатного слова, где вашим окружением является хрупкое, но обладающее мощнейшей силой воздействия перо…»
Ян Здржазил, представитель Чехословакии, переключал каналы на своем аппарате, он никак не мог найти русский язык. Вдруг на третьем канале он выловил: «…Vy, literatory, poety, hudozniki, truzeniki pera…», но тут голос опять пропал. Здржазил сидел, беспомощно щелкая переключателем, то надевая, то снимая наушники. Наконец, он опять надел их и направил маленькую металлическую пуговку на аппарате – антенну – не вниз, а вверх и снова на третьем канале услышал: «…Predlagaju vstat'…» Он тут же встал и зааплодировал. Встали и остальные участники, однако почему-то никто не хлопал… Чья-то рука резко дернула Яна Здржазила за рукав. Обернувшись, он встретился взглядом с грустными темными глазами незнакомой молодой женщины…
7
После торжественного открытия встречи атмосфера в фойе была чрезвычайно оживленной. Литераторы чувствовали себя не так скованно, как утром, они прохаживались, знакомились друг с другом, останавливались, бросая взгляд на прикрепленные к лацканам таблички с именами, объединялись в группы. Один только поэт Леш, который считал эксцентричность непременной принадлежностью стихотворца, прикрепил свою табличку с надписью «Ранко Леш» на брюки, слева от молнии.
Представитель Франции Жан-Поль Флогю, старый господин с водянисто-голубыми глазами навыкате, влажными толстыми губами и несколько вытянутой вперед шеей, копия старой черепахи, собрал вокруг себя небольшую группу писателей, которые, видимо, понимали по-французски. Жан-Поль Флогю о чем-то живо рассказывал, пуская сигарой круглые облачка дыма…
– Мне жаль нашего коллегу Хосе Рамона Эспесо. Однако, как вы и сами знаете, странная смерть не редкость в среде художников…
– Что вы имеете в виду?… – спросила датчанка Сесилия Стеренсен.
– Взять, например, воду… Я не буду сейчас говорить о символике воды, хотя и это невероятно интересно, поговорим о судьбах… Мне, как и всем вам, сразу же приходит на ум китайский поэт Ли Бо, хорошо известный как любитель рюмки, который в экстазе опьянения выпал из лодки и утонул, пытаясь обнять отражение луны на воде… Вспомним Менандра, который, плавая в Персидском заливе, утонул из-за судороги… и Percy Shelley…
– Virginia Woolf… – вставила датчанка.
– Смерть в воде замышлял, как считается, и Ewelyn Waugh, – продолжал Жан-Поль Флогю, спокойно пуская сигарой кольца дыма, – но утонуть ему помешала стая медуз, куда он угодил… Во всяком случае, так утверждает W. H. Auden.
– И Аристотель, как считается, утонул… – встрял поэт-игрушка. – А может, и нет… – прибавил он неуверенно.
– Смерть в воде все-таки не кажется мне такой уж необычной, – сказал поэт Ранко Леш. Господин Флогю направил на Леша свои водянисто-голубые глаза, выпустил дым и улыбнулся…
– Вот, пожалуйста, более необычный пример, который, разумеется, всем вам тоже знаком. Говорят, что древнегреческий поэт Терпандр задохнулся во время декламации, потому что из публики в него бросили смокву, которая попала несчастному прямо в рот и застряла в горле…
– А Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли… – опять тихо вмешался поэт-игрушка. – Это тоже необычная смерть, – добавил он, как бы оправдываясь. В тот же момент пример показался ему слишком банальным, и он добавил: – А Горького отравили!
– Вы правы! – сказал господин Флогю. – Возьмем более веселый случай… Английский писатель сэр Thomas Urquhart умер, как считают, от смеха, когда он услышал, что король Карл II сброшен с трона.
Писатели выглядели несколько смущенно, они не были уверены, следует ли этот пример воспринять как шутку господина Флогю или же это реальный факт. Кроме того, никто, кроме ирландского писателя Томаса Килли, понятия не имел, что это за Urquhart…
– А поэта Miklos'a Znnyii убил кабан, – сказала венгерка Илона Ковач. – Но это было в семнадцатом веке… – добавила она, как будто такое могло произойти только тогда, словно и поэты и кабаны жили только в XVII веке.
– Вы имеете в виду, конечно, нашего Николу Зрински![2] – Ранко Леш повернул в ее сторону нос, похожий на опасный клюв.
– Ну да… – кокетливо вздохнула венгерка и интимно взглянула на Леша.
– Это невероятно интересно, – любезно сказал Жан-Поль Флогю. – И конечно, вам всем известен тот факт, что знаменитый William Thackeray умер оттого, что обожрался.
– Francis Thompson совершил самоубийство из-за того, что ему приказал сделать это Thomas Chatterton, который покончил с собой за двести лет до этого, явившийся ему, – сказал ирландец Томас Килли.