Мы долго блуждали по улицам Сухум-кале в поисках циркового шатра. По пути нам встретилась не одна тумба с цирковой афишей, и все они были одинаковы. Помню, это обстоятельство меня немного расстроило. Будь моя воля, я нарисовала бы множество разных афиш с портретами эквилибристов, Любови Пичуги и великого клоуна Афанасия Страбомыслова.
Наконец, мы разыскали шатёр, представлявший собой высокое сооружение с конической крышей и разрисованными брезентовыми стенами, вокруг которых стояло множество кибиток. Тут же располагался загон для лошадей. Несколько пустых клеток стояли в два ряда. Пахло конским навозом. Над площадкой перед цирком кружились рои мух. Тут же с лотка продавалась сельтерская вода и кое-какая выпечка. Хозяин побрезговал, но я упросила, и он купил мне питья и воды.
При упоминании графского имени кавказец с крючковатым носом — повелитель билетёрской будки — сделался чуть менее надменным и действительно выдал нам две крошечные картонки, дававшие право на два места под самым куполом цирка.
Зрелище циркового представления вскружило мне голову. Лошади с высокими султанами скакали по кругу. Их золочёные копыта вздымали облака пыли под звуки духового оркестра, расположившегося в первом ряду зрительного зала. Средь сверкающей меди духовых инструментов неведомо зачем затесался огромный барабан. Время от времени угрюмого вида человек ударял в его бок большим молотком. Получалось громкое "БАМ!!!". Рядом с ним помещался высокий и жизнерадостный человек с двумя медными же тарелками в обеих руках. Когда он взмахивал руками, тарелки издавали веселящий и скандальный звук, похожий на звон бьющейся посуды. В целом, вместе с трубами и литаврами, получалась ужасная какофония, которая, впрочем, понравилась мне чрезвычайно.
Учёные собаки и медведь на велосипеде пробудили в моём сердце горячий восторг, а эквилибристы на трапеции благоговейное преклонение. Отвага, ловкость, тонкий расчёт и гром аплодисментов, и восхищённые взгляды в награду за всё. И золотой песок арены. И золотая пыль, вздымаемая в воздух копытами цирковых лошадей.
Фигурки на арене и под куполом цирка казались крошечными, кукольными, а вот облик гадалки по имени Любовь Пичуга и её огромный большой учёности попугай не произвели на меня ровно никакого впечатления. В действе с попугаем я чуяла подлог. Причина простая: гадалка хоть и провозглашала свои пророчества громовым, не по-женски низким голосом, но лицо её с галёрки никак не разглядеть. Какого там цвета у неё глаза? Стара она или юна? Какого роду племени? Из какой ткани пошито её яркое платье? В какие туфельки обуты её кукольные ножки? С галёрки ничего не разобрать. Главным действующим лицом её номера являлся именно попугай, который, порхая над рядами зрителей, присаживался на плечо то к одному, то к другой. Далее Пичуга при помощи карт и кофейной гущи раскрывала подноготную избранного попугаем зрителя под изумлённый гул разномастной публики. И никто не подозревал подлога, меж тем юная Амаль Меретук скучала, слушая крики гадалки и чириканье её попугая.
Сам Страбомыслов в полосатом балахоне и высоком колпаке оказался точно таким же, как его изображение на афише. Он появлялся на арене чаще других, но смысл его шуток, вызывавших в зале бурный хохот, оставался тёмен для меня. От него я скучала так же, как от гадалки с попугаем, недоумевая: за что обоим такая слава?
Но вот представление закончилось. Зрительный зал вокруг пустующей арены тоже начал пустеть. Люди покидали цирк неохотно. Каждому, как и мне, хотелось задержаться, ещё раз задрав голову посмотреть в феерическую высь купола. Тогда-то мой сатанёныш сдержал своё обещание, снова явившись ко мне. "Ты сумеешь это сделать куда лучше, чем какая-то там Пичуга", — ехидно проговорил он и, не замеченный Хозяином, скрылся.
Мы с Хозяином сидели на галёрке бок о бок до тех пор, пока последний зритель не покинул зал, и остались бы сидеть ещё, если б Афанасий Страбомыслов вновь не появился на арене и не окликнул нас. Ответом ему было имя инвалида, просившего милостыню у ворот ботанического сада, упоминание его сиятельства графа Лорис-Меликова и слово Эрзерум. Слово это, выкрикнутое Хозяином во всю мощь его глотки, поразило мой привыкший к русской речи слух своею чужестранностью, чужеродностью и опасностью.
Ответом на произнесённые пароли было приглашение спуститься. Мы прошли в закулисье по песку арены слишком быстро. Мне хотелось задержаться. Потрогать песок руками. Неужели он на самом деле золотой? Но Хозяин тащил меня за руку, торопился изо всех сил, но не поспевал за клоуном.
Закулисье цирка оказалось тесным лабиринтом со множеством закоулков и перегородок, в котором клоун Страбомыслов тут же исчез. Пришлось спрашивать дорогу. Пришлось объяснять, кто таковы и зачем пришли. При этом Хозяин ещё раз произнёс слово "Эрзерум".
— Знаю-знаю! — ответил ему какой-то человек, по виду конюх. — Эрзерум — место нечеловеческой жестокости, сотворённой женщинами-мусульманками. Много слышал историй про кровавый 1878 год. Люди говорили так: как только в городе Эрзеруме стало известно об окончании битвы, женщины — жены и дочери солдат османли — вышли на поле боя, вооруженные ножами, топорами и прочими режущими кухонными предметами. Брали всё, что попадалось им в руки. На поле боя ещё оставались русские солдаты — тяжело раненные и убитые. Я почитываю английские газеты и оттуда узнал, что почти каждый русский, найденный лежащим на поле боя под Эрзерумом, был обезглавлен или искалечен. "The Times" писала, будто внешний вид ран доказывал, что многие из них были нанесены еще живым людям. Эта девочка не оттуда ли? Не из Эрзерума? По виду она турчанка. Ишь, глазки-то, как фиалки. А вы не читаете "The Times"?
Мы двинулись дальше. Я следовала за Хозяином. Цепляясь за полы его одежды, дергая за них, я спрашивала его об инвалиде-попрошайке у ворот ботанического сада. Мне хотелось узнать, не там ли, не под Эрзерумом ли он потерял свои ноги при столь ужасных обстоятельствах.
Хозяин обернулся, бросил небрежно:
— Да, так и было. Крепко пострадал человек. Но это ничего. На войне творится много всяких злых дел.
Наконец мы нашли дверь с пышной надписью готическим шрифтом.
— Директор цирка "Черноморские огни", всемирно известный артист, личный друг графа Виндзора и шейха Алима ибн Сауда, Афанасий Иванович Страбомыслов, — прочёл Хозяин. — Ишь ты! Заматерел Афоня!
Он распахнул дверь из легчайшей фанеры, и мы вступили в святая святых. Ах, тогда Амаль Меретук подумалось сдуру, что именно так мог бы выглядеть православный алтарь, в который мне навек дорога заказана…
Кабинет Страбомыслова — снятый с колёс и помещённый под цирковой купол кузов кибитки. Стены и потолок — обтянутый брезентом решетчатый каркас. Все стены изнутри увешаны старыми афишами и фотографическими портретами каких-то людей. Иногда лица этих людей покрыты вульгарным гримом, иногда чисты и оттого ещё более выразительны. Посреди кабинета под лампой установлен гримёрный стол. Рядом с ним на вешале в ряд разноцветные костюмы, сценические и обычные. За ширмами — узкая кровать. Вот и вся обстановка будуара личного друга графа Виндзора и шейха Алима ибн Сауда.
— Здравствуй, Афанасий Иванович! — произнёс Хозяин.
При этом нос его коснулся штанины чуть выше колена — так велико и глубоко было его почтение.
Одетый в огромный балахон в чёрно-белую полоску и красную шапочку, украшенную множеством разноцветных помпонов, Страбомыслов походил на сломанную куклу, брошенную в сломанное колченогое кресло. В зеркале гримёрного стола он отражался вполоборота. Таким образом я могла видеть Страбомыслова в двух проекциях. Лицо клоуна представляло собой ярко раскрашенную плачущую маску. Обведённый чёрной краской рот походил на бездонный колодезь, а подведённые синим глаза — на яркие незабудки. На белёных щеках чья-то небрежная рука нарисовала кривые антрацитовые пятна, долженствовавшие изображать слёзы. Я растерянно рассматривала эту маску, словно она была неодушевлённым предметом. Но самой странной деталью его облика мне показались огромные с загнутыми округлыми носами ботинки. Была у клоуна и ещё одна приметная черта. На правой руке его недоставало трёх пальцев. Оттого и выглядела она довольно забавно, будто клоун непрестанно показывал кому-то "козу". Глядя на ботинки и на эту его "козу", я рассмеялась. Ах, дети часто бывают так бесцеремонны! Право слово, человек не может иметь таких огромных ступней. В такой обуви и стоять-то тяжело, а ходить и вовсе невозможно. Может быть поэтому, он, не способный подняться на ноги, валяется в этом кожаном кресле, подобно тряпичной кукле, и только в напряжённых, перевитых паутиной синих жилок руках чувствуется энергия человеческой жизни. Руки эти, правая искалеченная, двухпалая, а левая пятипалая, выдают и привычку к тяжёлому труду. В этих руках я не обнаружила совсем ничего кукольного.
Рассмотрев как следует ботинки и руки клоуна, я уставилась на собственные чумазые, крепкие и босые ноги, торчащие из-под оборванного подола. Ха! У меня-то всё было настоящим — от взъерошенных на макушке волос до грязных ногтей на мизинцах ног. И плакать я умею настоящими горько-солёными слезами, которые рисуют на моих щеках светлые сплошные полосы, а никакие-то там чернильные капли.
— Как тебя зовут? — с преувеличенной ласковостью спросил клоун.
В ответ я назвала своё первое, мусульманское имя, которое теперь не помню.
— А фамилия?
Я молчала, не понимая вопроса.
— Не возьму, — проговорил клоун, и лицо его сделалось горше прогорклой простокваши.
Я стояла, как громом поражённая. Как же так? Хозяин собрался на "севера", где мне не место. Клоун брать меня не хочет. Выходит, я опять останусь брошенной, одна. Страх вцепился в мою душу, как собака в недогрызенную кость. Но мой не ведающий страха Хозяин оказался не таков, как я.
— Она дочь Меретука. Того самого, что напал на село Долгое и погиб от казацкой шашки при отражении набега, — ответил мой Хозяин. — Девочка хорошая. Возьмите, не пожале