— Ты должна вернуть его во что бы то ни стало. Эта девчонка, с которой он сбежал, скоро ему надоест, как пить дать. А вы обвенчаны, и если ты родишь сына, то сердце сэра Тимоти растает и он признает тебя и внука. Отдай Шелли сейчас часть денег, немного, просто чтобы он не умер с голоду. Нам не нужны скандалы, их и без того уже было много. И главное — скрепи свое сердце и встреть мужа с улыбкой.
Гарриет так и поступила, хотя ей хотелось вцепиться в его кудрявые волосы и долго вырывать их по одному. Поэтому Шелли через два часа вернулся к испуганным Мэри и Джейн, ожидающим его на улице вместе с матросом, посланным капитаном, — за переезд в Англию они не расплатились, не было ни гроша! — вполне умиротворенный. Чего только не передумала Мэри за это время: что он бросит их с Джейн и вернется к жене или — что еще хуже — предложит жить всем вместе, вчетвером! Она слишком хорошо знала его мечты об обществе свободных людей, которые любят тех, кого хотят, не считаясь ни с чем остальным. Она боялась возражать ему, потому что надеялась, что этого все равно никогда не будет. Зато Джейн охотно поддерживала разговоры на эту тему, обещала, что никогда не выйдет замуж и все свои отношения с мужчинами построит только по зову сердца. Шелли был в восторге. Сейчас она с любопытством ожидала развязки: не постигнет ли ее неродную ученую сестрицу катастрофа. В конце концов, сама она была только компаньонкой, ну по крайней мере пока, до настоящего момента: Джейн не могла не знать, что очень нравится Шелли.
Из богатых кварталов вокруг Гросвенор-сквер — скоро их назовут «райскими кущами розовой терракоты» в честь пышной викторианской застройки — они отправились неподалеку, на Маргарет-стрит («Мне нужно будет часто видеть Гарриет: ребенок и все остальное», — сказал Шелли), в очень простой, если не сказать убогий, дом, арендованный за небольшую плату. Там было холодно и грязно и где-то зловеще попискивали крысы. Правда, на скромную еду денег пока хватало.
Здесь Мэри предприняла несколько неудачных попыток повидаться с бывшими друзьями — близкой ей с детства семьей Войсез и своей старой гувернанткой Марией Смит — ее нигде не пустили даже на порог. Когда она возвращалась на Маргарет-стрит, щеки ее горели и она с трудом сдерживала слезы. Дома ее ждало новое испытание: проведать Джейн пришли миссис Годвин и Фанни, но они даже не взглянули на Мэри и отказались войти, хотя Шелли настойчиво требовал этого. Тогда в ярости он написал письмо самому Годвину: мы с вашей дочерью не совершили никакого преступления — только воплотили в жизнь вашу и Мэри Уолстонкрафт философию о свободе и свободной любви! Ответ последовал незамедлительно: отец сообщил, что настоятельно советовал своей семье и своим друзьям навсегда забыть о существовании Мэри. Перси три дня прятал это письмо от нее, но она все-таки прочла его и молча ушла в свою комнату на целый день.
Мэри душило отчаяние. И вовсе не только потому, что от нее отвернулись все, даже обожаемый отец. Она чувствовала, что они с Шелли отдаляются друг от друга. Увы, он не любил беременных женщин. Такое случается у поэтов: «…не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики… а я была его женой» (Анна Ахматова). Когда Гарриет ждала Ианту, произошел его платонический (или нет, уже никто не узнает) роман с одной восторженно настроенной учительницей, любительницей поэзии. Теперь, когда Мэри чувствовала себя особенно слабой и рано ложилась спать, он все больше времени проводил с Джейн. Сквозь забытье она слышала раскаты смеха и беготню: Шелли обожал страшные истории, когда-то он доводил ими до слез своих маленьких сестер, а теперь нашел благодарного слушателя в лице Джейн.
Он называл это «часом ведьм»: они гасили свечи, забирались под покрывало, и он рассказывал ей тут же сочиненные истории о привидениях, восставших из могил покойниках и монстрах, пьющих человеческую кровь. Он вводил Джейн в состояние транса: с белым лицом она как сомнамбула ходила по комнате, пока не начинала кричать от ужаса, тогда он хватал ее, прижимал к себе и утешал всеми доступными ему способами. В том числе… своим любимым блюдом. Благодаря его другу по Оксфорду, адвокату и писателю Томасу Хоггу, мы точно знаем, что это было. Шелли крошил хлеб в миску, заливал его кипятком, обильно посыпал сахаром и мускатным орехом и потом доставал ложкой. Он поглощал эти сладкие куски с такой жадностью — о, он все делал со страстью! — что Хогг однажды сказал, что Шелли напоминает ему валькирию, сосущую кровь мертвецов. Поэту так понравилось сравнение, что потом он пугал гостей за столом перед десертом: «Сейчас я буду питаться кровью — кровью убитых королей!» У них было мало развлечений: они нигде не бывали, почти никого не видели, а Мэри все больше дулась и молчала.
Шестнадцатилетняя Джейн в глубине души ждала фанфар и мужского поклонения за то, что решилась исповедовать принципы свободы и независимости, — а получила только изоляцию и скучную жизнь едва ли не впроголодь. Иногда ей так хотелось забежать к матери на Скиннер-стрит: Мэри Джейн прекрасно готовила, и в доме отчима подавали к обеду такие вкусные блюда, которые когда-то, еще до возвращения Мэри из Шотландии, привлекли в гостиную Годвинов и самого Шелли. Теперь он был занят в основном тем, что скрывался от кредиторов: за год они переменили четыре адреса, и призрак долговой тюрьмы витал над молодыми людьми днем и ночью, так что Шелли часто не ночевал дома, а сонные девушки пытались убедить полисменов, что решительно не знают, где он может находиться.
Шелли предложил Джейн прочесть его любимую книгу — утопический роман Джеймса Лоуренса «Империя Наиров, или Права женщин», который вышел в 1811 году, — и теперь она старательно выписывала в свой дневник почерпнутые оттуда мысли: «Дайте женщине право жить не под контролем мужчины, дайте ей насладиться свободой, которой до сих пор наслаждаются лишь мужчины, пусть она сама выбирает и меняет любовников в соответствии со своими желаниями». Парадокс в том, что Лоуренс писал эту свою книгу под сильным влиянием идей Мэри Уолстонкрафт и ее знаменитого труда! В его утопическом мире царил матриархат, а женщины могли свободно выбирать себе сексуальных партнеров. Он (как и Годвин, во всяком случае в своих трудах) отрицал институт брака, который в XIX веке был одним из основ гендерно-иерархического устройства общества. И это очень нравилось Джейн — она действительно ненавидела всяческие цепи, которые общество накладывало на женщину, и так никогда и не вышла замуж. Мэри же в этих вопросах придерживалась гораздо более традиционных взглядов. Так что Шелли был не так уж далек от истины, когда говорил, что Джейн — точно дочь Мэри Уолстонкрафт, хотя бы по духу.
Пока что феминистские эскапады двух сестер натыкались не только на социальный остракизм, но и на те особенности женской природы, которые свели в могилу мать Мэри. Нравилось это Шелли или нет, но наступила череда родов — причем сразу у двух его жен. Сначала в ноябре 1814-го Гарриет родила мальчика, которого назвали Чарльз Биши Шелли. Отец, несмотря на двусмысленную ситуацию, так радовался его появлению на свет, что Мэри саркастически записала в своем дневнике: «Это событие должно приветствоваться колокольным звоном — в честь сына его жены» (последнее слово было выделено). Она отчаянно ревновала Шелли — и не столько к Гарриет, сколько к Джейн. Сначала мать Джейн отняла у нее горячо любимого отца, а теперь дочь, кажется, решила отнять возлюбленного, проводя с ним все больше времени. Теперь они подолгу гуляли вместе на пруду возле Парламентского холма (парк на юго-востоке Лондона), где предавались любимому занятию Перси: запускать по водной глади бумажные кораблики, а потом поджигать их. Ведь вечером это так красиво.
Вскоре после появления на свет Чарльза, 22 февраля 1815-го, Мэри — на два месяца раньше срока — родила девочку. Увы, ребенок прожил всего тринадцать дней. Когда наутро после похорон в дом пришел друг Шелли Томас Хогг, он оказался единственным, кто был готов утешать несчастную мать и разделять ее горе. Перси и Джейн куда-то ушли, и Хогг долго сидел возле постели Мэри, поил ее чаем и пытался развлечь рассказами об их с Перси юности. Никто уже не вспоминал, что Шелли еще осенью попросил друга приехать в Лондон для того, чтобы… завоевать сердце Мэри и отвлечь ее от грустных мыслей и нарастающей неприязни к Джейн. У нее не было сил с ним спорить, и она пообещала, что рассмотрит возможность отношений с Хоггом после рождения ребенка.
Вовсе не удивительно, что в тот период Шелли предпочитал проводить время с Джейн. Конечно, он жалел Мэри, только что потерявшую их первого общего ребенка, но не был готов постоянно видеть ее слезы и слушать рассказы о кошмарных снах, преследовавших ее по ночам. Она писала в своем дневнике: «Снова мне снится моя малышка — будто она такая холодная и мы растираем ее у камина, и она оживает — но тут я просыпаюсь и не вижу ребенка, я думаю о ней весь день». Ее преследовал еще один сон: прекрасный юный мужчина обнимает ее, но едва их губы соприкасаются, черты его лица резко меняются, и вот она уже обнимает труп, окутанный саваном, в складках которого копошатся могильные черви. Мэри просыпалась с отчаянным криком, в холодном поту, ее зубы стучали, тело сводила судорога, она вглядывалась в темноту — и видела в желтом свете луны, освещавшей комнату, силуэт чудовища, наблюдавшего за ней. Она вскакивала и пыталась найти его, заглядывала в шкафы, но комната, конечно, была пустой. «Ночной кошмар» — она снова и снова вспоминала эту картину, написанную художником, в которого была влюблена мать. Но тот демон с картины был маленьким и даже смешным — ее же казался огромным и уродливым.
Днем Мэри мысленно разговаривала с отцом и пыталась найти себе занятие, связанное с интеллектуальным трудом и познанием мира — то есть тем, на что ее всегда нацеливал Годвин. Она стала учить греческий язык, старательно записывая в тетрадь сложные глаголы и склоняя существительные. Шелли охотно давал ей уроки. Кроме того, она читала и перечитывала книги матери, пытаясь найти в них ответ на вопрос: как совместить стремление к свободе с ревностью и страшной зависимостью от одного-единственного человека? Как обрести дыхание творческого человека — о, она тоже хотела писать, но пока еще страшно робела. Ей казалось, что ее окружают гении — мать, отец, Шелли, — что может рядом с ними сказать она, измученная, несчастная, физически очень слабая? И справится ли она с той жизнью, которую выбрала сама, прыгнув тем июльским утром в карету к Шелли? Одно она знала точно: жизнь — самый драгоценный дар Господа, и она не расстанется с ней ни при каких обстоятельствах. Она никогда не окажется на мосту Патни, как Мэри Уолстонкрафт.