Мученическая смерть Жанны д'Арк ничего не дала англичанам. Начавшийся благодаря ей перелом вдохновил французов, и они одерживали победу за победой (известную роль в этом сыграл главный военачальник Карла VII, коннетабль де Ришмон, имя которого мелькает на страницах книги Фавье). В 1453 году война закончилась полным освобождением Франции за исключением города Кале, удержанного англичанами, а герцог Бургундский Филипп Добрый был вынужден заключить мирный договор с Карлом VII. В дальнейшем французский король, победы которого были связаны с именем «колдуньи», пошел на «реабилитацию» Жанны д’Арк. После тщательной подготовки, через два года по окончании войны, был организован новый процесс, на котором те же ученые мужи, осудившие некогда Жанну на смерть, теперь объявили ее невиновной и полностью оправданной, а в дальнейшем (в 1920 году) она была причислена к лику святых. (Заметим, что в современной французской историографии вместо «реабилитации» принято говорить об «аннуляции осуждения» Жанны д’Арк.) Франсуа Вийону в том году (1456) исполнилось двадцать пять лет, и в его стихах Жанна д’Арк упоминается неоднократно. Нужно было залечивать раны, оставленные войной. Карл VII провел ряд реформ, о которых упоминается в книге Фавье, в том числе военную, налоговую, реформу Парижского университета и «Прагматическую санкцию», ослабившую зависимость от Рима французской церкви (она стала называться «галликанской»). Однако последние годы правления Карла VII были омрачены борьбой с наследником престола, дофином Людовиком (будущим Людовиком XI).
Рожденный и воспитанный в обстановке постоянных интриг и вероломства, юный Людовик, обладавший живым характером, пытливым умом, наблюдательностью и редким упорством, как губка вбирал в себя все окружавшее и делал немедленные выводы. С детских лет познав цену «феодальной верности», свидетель бесчисленных ложных клятв, маскировавших предательство, он рано усвоил и навсегда сохранил в себе лицемерие и неразборчивость в средствах ради достижения цели, а целью была абсолютная власть. В 1440 году семнадцатилетний наследник престола принял участие в «Прагерии» — мятеже, поднятом против Карла VII крупными феодалами. Мятеж был быстро подавлен, а своего сына король сослал на 15 лет в провинцию Дофине. Позднее, обвиненный в отравлении королевской фаворитки, Людовик оказался вынужден бежать к своему дяде, герцогу Бургундскому Филиппу Доброму — старому сопернику французских монархов. При бургундском дворе дофин прожил несколько лет, вплоть до смерти отца, с которым он так и не помирился. Герцог Бургундский рассчитывал сохранить влияние на племянника, но просчитался. Едва Людовик вступил на престол (1461), как сразу же взялся за реализацию своей программы, сложившейся у него в предшествующие годы. Речь шла о полной перестройке общества и государства, ликвидации феодальных порядков, предельной централизации страны в ущерб крупным сеньорам и под эгидой единого правителя — абсолютного монарха. Впрочем, описание феномена Людовика XI выходит за рамки нашего очерка; для Вийона, как показал Фавье, вступление на престол нового короля ознаменовалось освобождением из мёнской тюрьмы, но уже через два года (1463) поэт навсегда исчез со страниц истории, и оказался ли он свидетелем преобразований нового короля или умер, так и не соприкоснувшись с ними, остается неизвестным.
В заключение несколько слов о настоящем издании книги Ж. Фавье. Предыдущее (1991 года) нельзя назвать удачным: оно изобиловало неточностями и ошибками, иногда — грубыми. В издании не было иллюстраций и отсутствовала составленная автором хронологическая таблица, необходимая для книг такого рода. Ныне все эти дефекты устранены. Перевод выправлен и приближен к подлиннику. В приводимую в конце книги хронологическую таблицу внесены некоторые необходимые для издания на русском языке исправления и дополнения. Полностью приведена библиография из французского оригинала, а также дана краткая библиография на русском языке. Особо хочется отметить, что настоящее издание снабжено необычайно интересными и редкими иллюстрациями, отражающими различные аспекты жизни Франции в XV веке. Мы уверены, что обновленный «Франсуа Вийон» найдет своего читателя и не залежится на полках книжных магазинов.
ПрологЯ ЗНАЮ ВСЕ, НО ТОЛЬКО НЕ СЕБЯ…
5 января 1463 года. Три дня на то, чтобы убраться из Парижа. Это единственное, чего удалось добиться мэтру Франсуа де Монкорбье по прозвищу Вийон, которого приговорили накануне к казни через повешение за то, что каким-то образом он оказался причастен к одному скверному делу, во время которого пошли в ход ножи. И вот 8 января, в самом начале того года, о котором нотариус Жан де Руа сообщает, что он «не был отмечен ни единым примечательным событием», Вийон навсегда вышел из истории.
И вошел в легенду. Его приговорили к изгнанию сроком на десять лет, так что в 1473 году он мог бы вернуться. Однако к этому времени в городе никто о нем уже не вспоминал. Поэтому, когда в 1489 году книготорговец Пьер Леве опубликовал «Большое и Малое завещания Вийона и его баллады», в Париже не нашлось ни одного человека, способного похвастаться личным знакомством с уже знаменитым поэтом. А ведь если в ту пору он еще не умер, ему было всего каких-нибудь шестьдесят лет.
Поэт сам рассказал о своих физических страданиях, явившихся следствием тяжелой жизни, лишений и нескольких тюремных заключений. Тот Вийон, который торжествует над своим тюремщиком — «Разве я был не прав?», — ничуть не похож на прощающегося с жизнью человека, хоть накануне он действительно был в самом жалком состоянии духа. За тридцать два года жизнь здорово потрепала этого озорника. Кстати, о жизни Вийона поведал нам летописец по имени Франсуа Рабле. В выправленной им в 1550 году четвертой части «Пантагрюэля» Рабле рассказал, что автор «Завещания», поселившись «на склоне лет» в расположенном в Пуату местечке Сен-Максен, сочинил «на пуатвенском наречии мистерию Страстей Господних», какие пишут, дабы повеселить народ на ярмарке.
Вийон в роли постановщика был столь же неординарен, как и в роли автора «Страстей Господних», написанных для деревенских подмостков. Легко себе представить, что он вполне мог стать зачинщиком какого-нибудь скандала. А ведь в сцене, где загримировавшиеся под чертей сен-максенские селяне наказывают брата Этьена Пошеяма — ризничего францисканского ордена, монаха, скорее всего, обязанного не только своим существованием, но и именем сочинительскому дару Франсуа Рабле, — речь идет именно о скандале.
Рабле не без удовольствия рассказывает печальную историю того скверного ризничего, который отказался одолжить горожанам кое-что из церковного облачения — епитрахиль и ризу, необходимые для того, чтобы обрядить одного старого крестьянина, занятого в почетной роли Господа Бога. Месть была чудовищной. Вийон заставил своих артистов изображать чертей, и вся эта нечисть подстроила провинившемуся ризничему западню. Кобыла ризничего понесла, «начала брыкаться, на дыбы взвиваться, из стороны в сторону метаться» и наконец сбросила Пошеяма, но одна его нога очень неудачно застряла в стремени. А кобыла пустилась во всю прыть. И пришлось волочившемуся по земле ризничему расстаться с головой и мозгами, руками и ногами, кожей и костями. Кишки же его оставили длинный кровавый след.
Увидев, что от прибывшего во францисканский монастырь брата Пошеяма осталась лишь запутавшаяся в стремени правая нога, Вийон якобы утешил участников фарса следующим образом: «Славно же вы сыграете, господа черти… О, как славно вы сыграете!»
Но может ли быть, чтобы Вийон получил пристанище в Сен-Максене в качестве руководителя труппы комедиантов-любителей? Анекдот этот заслуживает внимания, хоть Рабле превратил его в фарс и произвольно перемешал в своем воображении людей и места действия, вплоть до того, что приписал Вийону честь стать героем еще одной истории, в которой поэт, став своим человеком при английском дворе, заботясь о здоровье короля Эдуарда, заменяет клистирную процедуру созерцанием французского герба.
Сен-максенский эпизод неплохо соотносится с тем, что нам доподлинно известно о жизни поэта. И если в 1463 году после изгнания из Парижа ноги действительно принесли его в Пуату, тут нечему удивляться. Разве не написаны четыре стиха его «Завещания» на пуатвенском наречии?
И стоит ли отрицать, что Вийон имел непосредственное отношение к театру? Ведь на протяжении всего поэтического творчества он только тем и занимался, что разыгрывал общество, участвуя в постановках в качестве актера. «Фарсы, пантомимы и непристойные увеселения» в его глазах были способом заработать, хоть он и признавал суетность этих заработков, коль скоро они все равно в конце концов становились добычей «трактирщиков и шлюх». А разыгранный не на театральных подмостках фарс, жертвой которого стал Пошеям, вполне мог родиться из какого-нибудь скандала, случившегося в будущем Латинском квартале.
Остается лишь представить себе Вийона, отошедшего от преступных дел, Вийона, шествующего по стезе добра и пользующегося покровительством сен-максенского аббата. Такого Вийона, строками которого мы уже не стали бы дорожить.
Вполне вероятно, что некоторые детали рассказа Рабле соответствуют действительности. Вполне вероятно, что Вийон и вправду оказался в Пуату и, чтобы заработать на жизнь, принялся развлекать публику. Во всяком случае на протяжении какого-то времени…
Чтобы как-нибудь заполнить полное отсутствие сведений о последних годах Вийона, причиной которого, вероятно, был его уход из жизни, читатель имеет право помечтать. Забавляясь с буквами и цифрами, можно обнаружить — хотя и не без труда — некие тайные признаки присутствия человека, отнюдь не склонного к тайнописи. При таком подходе присутствие автора «Завещания» можно заметить во всем. Если принять, что Вилен означает Вийон, а последние три стиха кончаются на и URF и и URF превращаются в FRU, то есть в FRV, то современная критика готова кроме шуток приписать Вий