«Не печалься, — писал муж, — когда-нибудь я вернусь, и мы нагоним все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить. Будь здорова, любимая!»
И только наедине с подругой — Верой Избицкой Екатерина Александровна сокрушалась:
— Уж и не знаю, замужем я или нет. Встречи считаешь на дни, а не видимся — годы.
И вдруг он вернулся. Вера Избицкая работала тогда в «Интуристе». Они пришли к ней на второй этаж «Метрополя», Рихард и Катя, оба сияющие, возбужденные, и потащили ошеломленную Веру с собой. Рихард и слышать ничего не хотел:
— Нет, девочки, мой приезд нужно отметить!
Они все вместе спустились в кафе. Рихард был весел, говорил, что по дороге избежал серьезной опасности. Ему показалось, что на пароходе какой-то нацист, знавший Зорге коммунистом, опознал его. Рассказывал он увлекательно, с юмором, и слушательницы не знали, где в этом рассказе правда, а где вымысел. Зато последующие слова его прозвучали вполне серьезно и были, как когда-то в Нижне-Кисловском, обращены только к Кате:
— Теперь-то я никуда не уеду, Катюшка, больше мы не расстанемся. Мне обещают работу в Москве, в Институте марксизма-ленинизма. Я ведь, знаешь, люблю свое дело. — И было неясно, говорит он о той работе, которую оставил, или о той, которая ему предстояла. — А пока мы с тобой поедем на юг. Я давно мечтал побывать на Черном море…
Катя взяла на заводе отпуск и стала укладывать вещи. Друзья забегали только на минуту, понимая, что им хочется побыть вдвоем, вместе побродить по московским улицам. Столица жила недавним подвигом челюскинцев, стройкой метрополитена, рекордом донецкого шахтера Никиты Изотова. По ее улицам ходили новенькие, только что с завода двадцатиместные автобусы, в магазинах уже не требовали карточек и висели объявления о снижении цен. Мальчишки засматривались на летчиков — шла пора воздушных рекордов и перелетов… Но рядом с информацией о строительстве шлюза на будущем канале Москва — Волга, таблицами займа второй пятилетки газеты печатали тревожные вести: съезд фашистов в Нюрнберге, сообщения ТАСС об антисоветских замыслах Японии…
Через две недели Екатерина Александровна сама позвонила Вере.
— Приходи. Рихард уезжает. Я остаюсь.
Это был его последний приезд в Москву. Он еще не знал, что никогда больше не вернется. Он не знал, что никогда не увидит Катю, Берзина, Боровича. Он снова отправлял письма, коротенькие записки, посылки.
Письма на редкость простые, «домашние», написанные не для постороннего глаза. В них нежность, заботливость, мужская ответственность за судьбу близкого человека — это все тот же Зорге с его мужеством, высоким чувством долга, душевной взыскательностью и суровой требовательностью к себе.
1936 г.
Милая Катюша! Наконец-то я получил от тебя два письма. Одно очень печальное, видимо, зимнее, другое более радостное — весеннее.
Благодарю тебя, любимая, за оба, за каждое слово в них. Пойми, это был первый признак жизни от тебя — после долгих дней, а я так жаждал этого.
Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это должно быть прекрасно — поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда-нибудь осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как сильно…
Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. Иногда я купаюсь в море, но особенного отдыха здесь нет.
Во всяком случае работы полно, и, если ты спросишь о нас, тебе ответят, что нами довольны и я не на последнем счету Иначе это не имело бы смысла для тебя и для всех нас дома[2].
Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала об этом в газетах, но мы миновали это хорошо, хотя мое оперение и пострадало несколько. Но что можно ждать от «старого ворона», постепенно он теряет свой вид. У меня к тебе большая просьба, Катюша, пиши мне больше о себе, всякие мелочи, все, что хочешь, только больше. Напиши также, получила ли ты все мои письма за прошлый год.
Ну, пока, всего хорошего! Скоро ты получишь еще письмо и даже отчет обо мне. Будь здорова и не забывай меня. Привет друзьям. Шлю сердечный привет, жму руку и целую. Ика.
Август 1936 г.
Милая К.!
На днях получил твое письмо от 6.36. Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, что ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула. Была ли ты в санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть, просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответ, да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты почти забудешь об отпуске. Между тем пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие.
Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших место здесь. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.
Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно вследствие влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи.
Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу — совсем легком, состоящем, главным образом, из раздвигаемых окон, на полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже «современнее», чем старые дома, и довольно уютен.
Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное: варит обед, если я обедаю дома.
У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.
Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что-либо случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Я постоянно спрашиваю себя — должна ли ты это делать? Не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать.
Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год.
Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более, чем когда-либо, хочу вернуться домой к тебе.
Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важной работы.
Ну, милая, будь здорова!
Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю недель через 6. Пиши и ты мне чаще и подробней.
Твой Ика.
Октябрь 1936 г.
Моя милая К.!
Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и дела мои, дорогая, в порядке.
Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо.
Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима по крайней мере внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом.
Когда я печатаю на своей машинке, это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки — плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству.
Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много своеобразия, и я с удовольствием рассказал бы тебе. Над некоторыми вещами мы вместе бы посмеялись, ведь когда это переживаешь вдвоем, все выглядит совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.
Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что «твой» является вполне полезным парнем. А если ты мне чаще и больше будешь писать, я смогу представить, что я к тому же еще и «милый» парень.
Итак, дорогая, пиши. Твои письма меня радуют. Всего хорошего.
Люблю и шлю сердечный привет — твой Ика.
1 января 1937 г.
Милая К.!
Итак, Новый год наступил. Желаю тебе самого наилучшего в этом году и надеюсь, что он будет последним годом нашей разлуки. Очень рассчитываю на то, что следующий Новый год мы будем встречать уже вместе, забыв о нашей длительной разлуке.
Недавно у меня был период очень напряженной работы, но в ближайшее время будет, видимо, несколько легче. Тогда же было очень тяжело. Зато было очень приятно получить от тебя и несколько строчек от В. Твои письма датированы августом и сентябрем. В одном из них ты писала, что была больна, почему же теперь не сообщаешь, как твое здоровье и чем ты болела. Я очень беспокоился о тебе. Поскорее сообщи о своем здоровье. За письма же сердечно благодарю. Я по крайней мере представляю, где и в каком окружении ты живешь. Месторасположение твоей квартиры, видимо, очень хорошее.
Ты, наверное, удивишься, что у нас здесь сейчас до 20 градусов тепла, а у вас теперь приблизительно столько же градусов мороза.
Тем не менее я предпочитал бы быть в холоде с тобой, чем в этой влажной жаре.
Ну, всего наилучшего, милая, мне пора кончать. Через два месяца получишь снова весточку от меня, надеюсь, что более радостную.
Ты не должна беспокоиться обо мне. Все обстоит благополучно.
Целую тебя крепко, милая К.
1938 г.
Дорогая Катя!
Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то был настолько уверен, что мы вместе летом проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его.
Однако я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне не остается ничего более, как только молча надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все-таки есть перспектива осуществить нашу, пятилетней давности, мечту — наконец получить возможность вместе жить дома. Эту надежду я еще не теряю даже в том случае, если ее неосуществимость является полностью моей виной или, вернее, виной обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами определенные задачи.