[48]. Действия этих частей подчас оказывались несогласованными и отнюдь не только по вине Ренненкампфа. Он прикрывал левый фланг конницы Самсонова, вышедшей к Сяньшанцзы 9 (22) октября 1904 года, а утром того же дня попытался продвинуться далее до деревни Бенсиху при поддержке отряда генерал-майора Г. П. Любавина. Однако из-за неуверенных действий последнего от своего замысла отказался и Ренненкампф.
11 (24) октября последний еще раз попытался наступать на укрепленные позиции японцев и вновь был вынужден отойти — на сей раз по причине бездействия не кого иного, как Самсонова. На исходе дня тот и вовсе отступил, лишив Ренненкампфа возможности организовать еще одну, уже ночную атаку. И именно тогда начальник Забайкальской казачьей дивизии в свою очередь отказался поддержать Самсонова, запланировавшего атаку, но так и не решившегося на нее. Но и это было следствием не самодурства Ренненкампфа, а приказа Штакельберга приостановить наступление всего Восточного отряда.
Тактическая инициатива была упущена — 12 (25) октября в наступление перешли японские войска. Еще накануне перед Самсоновым и Ренненкампфом стояла прежняя задача — продвижение с выходом в тыл армии генерала Куроки. Однако на следующий день тот подтянул на свой правый фланг артиллерию, и под ее огнем русские части начали отступление с позиций. В этой крайне непростой ситуации, сложившейся в том числе и по их вине, вероятность возникновения ссоры между генералами была высока, как никогда прежде. Однако по свидетельству очевидца описываемых событий барона П. Н. Врангеля, ничего подобного не случилось: «…Подъехав к батарее, генерал Ренненкампф спешивается и, отойдя в сторону с генералом Самсоновым, с ним долго о чем-то совещается»[49]. Хотя согласно версии писателя А. А. Бушкова драка не просто была, а в ней Ренненкампф избил Самсонова: «… Самсонов как раз держался скверно: в Шахейском сражении попросту бежал с поля боя со своим отрядом — без сопротивления отошел перед японцами, обнажив фланги и тылы русских войск, понесших из-за этого тяжелые потери. Командовавший этими войсками Ренненкампф позже, встретив Самсонова на вокзале, отхлестал его перчаткой по физиономии…»[50].
Как бы то ни было, фиктивность «свидетельств» Гофмана становится очевидной. Возможно, в своих сочинениях он делал акцент на ссоре Самсонова и Ренненкампфа со вполне обыденной целью: для придания post factum большей значимости своей роли в организации разгрома одной русской армии и вытеснения другой из пределов Восточной Пруссии в 1914 году. Странно, что опытный прусский генштабист ставил на одну ступень кропотливую оперативную работу и слухи десятилетней давности, однако он мог беспрепятственно козырять тем, что уведомил о них командование 8-й армии.
Как читатели могли убедиться, этот образчик саморекламы Гофмана обрел немало сторонников в отечественной и зарубежной литературе. Одним из первых проникшихся к ней доверием советских авторов стал комбриг А. К. Коленковский[51]. Практически одновременно с ним виднейший военный историк русского зарубежья А. А. Керсновский, напротив, негодовал: «С легкой руки пресловутого генерала Гофмана заграничную печать обошли нелепые басни о какой-то личной вражде, существовавшей якобы еще с Японской войны между Ренненкампфом и Самсоновым, и что, мол, по этой причине первый не подал помощи второму. Нелепость этих утверждений настолько очевидна, что их нечего и опровергать»[52]. В современной литературе версию о «мукденской пощечине» однозначно отверг писатель В. Е. Шамбаров[53], отнюдь не отличающийся научной скрупулезностью автор.
Причины и обстоятельства ее неудачного для Русской императорской армии исхода давно названы и обсуждены специалистами. Значение этой битвы в рамках дальнейшего развития событий остается предметом дискуссий. Согласно мнению британского дипломата Брюса Локкарта Танненберг и вовсе приблизил крах Российской империи[54]. Однако совершенно некорректно связывать его с некоей мифической ссорой двоих генералов еще в годы Русско-японской войны, как это ничтоже сумняшеся сделал тот же Дуршмид. Сознательная или невольная солидарность с ним некоторых отечественных историков не может не удивлять. На этом фоне показательно скептическое отношение собственно немецкой историографии к версии о конфликте Самсонова и Ренненкампфа. Ведь, как резонно замечал британский историк Джон Уилер-Беннетт, если битва при Танненберге была проиграна русскими войсками на железнодорожной станции в Мукдене десятью годами ранее, то германское командование не может считать победу в ней своей заслугой[55].
Для тех же, кому версии о «пощечине» и «предательстве» по-прежнему кажутся убедительными, приведу иной, подлинный пример ссоры двоих — правда, не генералов, а полковников Русской императорской армии в начале Первой мировой войны. Исполняющий обязанности начальника штаба 2-й кавалерийской дивизии полковник В. Н. Гатовский и брат сербского короля Петра I, князь Арсений Карагеоргиевич, командующий 2-й бригадой того же соединения, повздорили 28 октября (10 ноября) 1914 года буквально из-за квартирного вопроса. Князь был рассержен тем, что Гатовский занял лучшую комнату, тогда как его собственная «провоняла лекарствами». Дело дошло до рукоприкладства, Гатовский ответил на удар оплеухой по лицу. День сменился, и Карагеоргиевич принес извинения и. о. начштаба. Прошло более полугода, и 6 (19) июля 1915-го ссора вспыхнула вновь. Князь увел бригаду с позиций, а в ответ на устный выговор Гатовского принялся осыпать того оскорблениями. Полковник не сдержался и дважды огрел Карагеоргиевича по голове. Следствием стало разжалование Гатовского в рядовые Высочайшим приказом от 2 (15) декабря с назначением в Приморский драгунский полк. Правда, за потерявшего все офицера вступился великий князь Александр Михайлович, и окончивший в 1911 году Офицерскую воздухоплавательную школу Гатовский 2 (15) февраля прибыл в 25-й корпусной авиаотряд, став в нем летчиком-наблюдателем. Он продолжил служить, был сперва произведен в младшие унтер-офицеры, а 6 (19) мая 1916 года получил обратно чин полковника с прежним старшинством, но вместе с тем и назначение к приморским драгунам. В конце года Гатовский оказался прикомандирован к Кабардинскому конному полку, а со 2 (15) декабря 1916-го исполнял обязанности начальника штаба Кавказской Туземной конной дивизии. В феврале он станет начштаба без каких-либо «и. о.», а с 25 октября (7 ноября) 1917-го — генерал-майором[56]. Впоследствии Гатовский примет участие в Корниловском мятеже, в 1918 году вступит в Красную армию, окажется в финском плену, будет преподавать в Военной академии РККА до и после ареста по делу «Весна» и нескольких лет лагерей… К сожалению, и головокружительная карьера этого офицера, и жизненный путь этого незаурядного человека остаются малоизвестными широкому кругу любителей истории, особенно по сравнению с небывальщиной о потасовке Самсонова и Ренненкампфа.
Генерал от кавалерии П. К. фон Ренненкампф, фото 1914 года
Еще одним скандальным мифом той поры стал мнимый адюльтер генерала Ренненкампфа с германской шпионкой Марией Соррель. Он тоже неоднократно упоминался в произведениях Пикуля. Карикатурная история об измене генерала супруге и Отечеству заканчивалась его бегством из Восточной Пруссии вместе с Соррель на автомобиле. Правда, здесь Макс Гофман уже был ни при чем — расстаралась английская журналистика. Рассказ о польской барышне, будто бы завербованной немцами, обрастал новыми подробностями в каждой следующей бульварной газетенке. Она покорила сердце пожилого генерала, тот мигом перевербовал роковую красотку, шальная пуля сбила с нее головной убор, русские солдаты взяли и повесили девицу…[57] Ну а сегодня о Соррель подчас говорят и пишут абсолютно всерьез!
Современники не судачили ни о мести Ренненкампфа за пощечину десятилетней давности, ни о его якобы любовнице. В Первую мировую для подозрений в предательстве оказалось достаточно звучной фамилии генерала. Однако в первые дни войны по столице пополз еще более страшный слух. Без преувеличения детективный сюжет сплетался вокруг смерти одного офицера. Уже десятки их сложили головы на поле брани, но лишь одному Ренненкампф приказал свести счеты с жизнью. Якобы.
Кто убил полковника Веденяпина?
Гибель офицера на войне — горькая повседневность военной жатвы. Каждый павший заслуживает светлой памяти, воспевания его подвига в стихах и песнях. Но порой вместо этого в истории укореняются темные слухи и таинственные версии. Имя остается в тени на столетие, словно до него нет дела даже пытливым ученым. Смерть полковника Веденяпина — именно такой случай[58].
В тексте одного из Высочайших приказов, от 26 августа (8 сентября) 1914 года, содержится запись: «Умерший исключается из списков — начальник Вержболовского отделения жандармского полицейского управления Северо-Западных железных дорог, полковник Веденяпин».
Умерший — то есть не погибший от полученных в бою ранений (для них существовала отдельная категория). «Смерти не миновать никому, ни царям, ни пахарям», — справедливо говорил А. П. Чехов устами своего персонажа. Но сложно было представить и долю той драматургии, что связана с кончиной полковника Веденяпина, даже судя по скудным мемуарным свидетельствам. На сегодняшний день можно выделить несколько версий случившегося.
На довоенной открытке запечатлена кирха в Вержболове