И Ла-5 не избежал общей участи. И его проверили под тяжкой нагрузкой. Ничего не предвещало беды. И вдруг неожиданные катастрофы.
Для Лавочкина удар особенно болезнен. Ведь работа Семена Алексеевича в авиации началась с проблем прочности! Всю жизнь он уделял прочности огромное внимание. Его самолеты славились высокой надежностью.
«Для того чтобы систематически контролировать прочность, — вспоминает генерал В. Р. Ефимов, — была создана лаборатория статиспытаний. Лавочкин лично занимался этой лабораторией. Как правило, присутствовал на всех ответственных испытаниях… Он интересовался этим не спроста, так как при больших скоростях деформация играет немаловажную роль. Он следил за деформацией регулярно, поэтому, когда выявлялись какие-либо отклонения, интересовался ими».
В чем дело? Почему? Кто виноват?
Ответ могут дать только испытания…
Поскрипывают тросы в лаборатории статиспытаний. Крыло снова сдает суровый экзамен. Сдает блестяще. Прочность в норме. Но в чем же тогда секрет катастроф? Почему отвалились крылья на двух самолетах?
Не ответить на этот вопрос невозможно, а ответа не было. Все расчеты, все эксперименты соответствовали нормам. Но инженеры отлично знали — чудес не бывает. Перебрав самые разные варианты, аварийная комиссия разыскала «диверсанта»…
Чтобы присоединить крыло, сверлили, а затем многократно развертывали отверстия. Стыковочный узел делали из очень качественной, очень твердой стали. Развертки быстро изнашивались, и отверстия получались несколько меньшего диаметра, чем предусматривали чертежи. Естественно, что в более узкие отверстия болты не желали влезать. Но их вгоняли. Вгоняли (нарушая соответствующие инструкции) ударами молотка. Отсюда огромные внутренние напряжения конструкции. Не предусмотренные никакими расчетами, они разрушали узлы крепления крыльев.
…Сюрприз за сюрпризом преподносил своему конструктору новорожденный Ла-5. В неприятных неожиданностях проявлялась жестокая закономерность творческого инженерного труда — за успех надо платить. [124]
А платить приходилось каждый день. Машина загадывала загадки, и любая из них требовала безотлагательного ответа. Одну из таких загадок (не опасных, но достаточно неприятных) Ла-5 преподнес, когда возникла необходимость охлаждения пилотской кабины. Кабина этой машины была на редкость жаркой. Летчики ворчали — летать надо чуть ли не в трусиках. Однако снизить температуру долго не удавалось. Не удалось даже после того, как на помощь КБ пришли научные сотрудники двух научно-исследовательских институтов.
С самолетом происходило что-то странное. Чем больших размеров делали воздухозаборники проточной вентиляции, тем жарче становилось в кабине. В поисках разгадки самолет поставили в натурную аэродинамическую трубу. По ходу испытаний один из инженеров внес неожиданное предложение — заткнуть все выходные отверстия. Нелепо? Нелогично? Да! Но в кабине сразу же стало прохладнее.
Секрет оказался прост. Вентиляция снижала давление в кабине, создавая таким образом разность давлений между кабиной и моторным отсеком. Это не могло остаться без последствий — через щели шлангов и поводков в кабину всасывался горячий воздух. Заткнув выходные отверстия, исследователи увеличили давление в кабине. Разность давлений снизилась, и подсос горячего воздуха сократился. Отыскав причину неприятностей, конструкторы устранили ее раз и навсегда. Они установили под кабиной специальный воздухозаборник. Воздушный поток, врываясь при полете в кабину, повышал давление, начисто исключив подсос горячего воздуха. Больше на жару никто не жаловался.
Размышляя о неожиданностях, подстерегающих конструктора, невольно приходишь к выводу о сходстве его труда с трудом писателя. Поведение персонажей, рожденных воображением писателя, не всегда соответствует первоначальным замыслам их творца. Так и самолеты. Получившие жизнь благодаря знаниям и воображению конструктора, они покидают завод, чтобы зажить своею собственной, уже не подвластной ему жизнью.
Однако и туда, в эту далекую фронтовую жизнь, вынужден вторгаться конструктор. Связь с самолетом не прекращается и после того, как истребитель попал на фронт. У Лавочкина, с его аналитическим умом, эта [125] связь с фронтом носила характер подлинного исследования.
Линия фронта очень далека от города, где работал конструктор. Но, проходя вдоль чертежных досок, Семен Алексеевич чувствовал себя как в бою. Ведь еще прежде чем грянули первые выстрелы, завязалась дуэль конструкторских умов, не прекращавшаяся ни на день, ни на час.
В этой незримой войне происходили наступления и держалась оборона. Существовала своя стратегия и тактика. И трудно не согласиться с Лавочкиным, что «это была война мысли. И когда мы победили Германию, это была и победа мысли конструктора».
По мере того как вопреки планам гитлеровцев война затягивалась и боевые самолеты морально старились, нацистские конструкторы были вынуждены подвергнуть существенным изменениям основной истребитель германских ВВС Ме-109. В 1942 году на Сталинградском фронте появились первые отряды этих новейших модернизированных «Мессершмиттов» — Me-109G2. С ними-то и предстояло вступить в бой новорожденному Ла-5, еще не успевшему до конца преодолеть «болезни роста».
В сентябре 1942 года, как вспоминает генерал В. Р. Ефимов, первую партию Ла-5 направили в Сталинград. По решению командования полк был сформирован из заводских летчиков, перегонявших машины в войсковые части. По дороге к Сталинграду некоторые самолеты отказали из-за дефектов двигателей. Пришлось буквально на ходу организовывать их ремонт и досылку на фронт. И все же успех новых машин бесспорный.
«Легко управляемый Ла-5, — писал французский авиационный журнал, — развивал скорость на 40–50 километров в час больше германского истребителя Ме-109. Осенью 1942 года первые авиационные полки Ла-5 были переброшены в район Сталинграда, где битва достигала наивысшего накала. Эти свежие эскадрильи обеспечили развитие гигантской операции по окружению вражеских армий и способствовали успеху советских войск».
Фронтовые испытания нового истребителя окончились блестяще. Ла-5 доказал, как необходимо его массовое [126] производство. Лавочкин вторично продемонстрировал право называться Главным конструктором.
«Празднуя свою огромную победу, — отмечал в приказе командующий 62-й армией генерал Чуйков, — мы никаким образом не забываем, что в ее завоевании большая заслуга вас, товарищи летчики, штурманы, стрелки и младшие авиаспециалисты… Вы заслужили право и можете смело вместе с нами разделять радость победителей той величайшей в истории войн битве, которая выиграна нами в районе Сталинграда. С самых первых дней борьбы за Сталинград мы днем и ночью беспрерывно чувствовали вашу помощь с воздуха…».
В 1943 году, когда страна подводила итоги величайшей победы на Волге, был высоко оценен и труд Лавочкина. В сорок три года Семен Алексеевич получил высокое звание Героя Социалистического Труда. На лацкане его пиджака заблистала первая Золотая Звезда.
Кому много дают, с того много и спрашивают. Ла-5 под Сталинградом отличнейшим образом зарекомендовал себя. Но военным этого мало. И, как это уже было в свое время с ЛаГГ-3, они потребовали, чтобы конструктор улучшил летно-тактические характеристики машины. По-своему они были бесспорно правы: успешное наступление советских войск потребовало увеличения дальности полета. Но Лавочкин отлично помнил печальный урок, преподанный ему ЛаГГ-3. Он усилил тогда по просьбе военных вооружение и ничего хорошего не получилось. Перетяжеленный самолет повел себя в воздухе гораздо хуже, чем опытный образец.
Увеличить дальность Ла-5 Семен Алексеевич отказался, хотя, прямо скажем, отказ потребовал от него немало мужества. На увеличении дальности настаивал в первую очередь не кто иной, как Верховный Главнокомандующий.
Вместе с Яковлевым, Ильюшиным, Мясищевым Лавочкина вызвали к Сталину.
«Я хорошо продумал этот вопрос, — писал Семен Алексеевич в статье «Конструктор и завод», — и пришел к выводу довольно ответственному, что дальность моего самолета тогда увеличивать не следовало. Конечно, хорошо иметь дальность, — кто этого не понимает, — но я должен был купить это дорогой ценой, то есть прибавить [127] емкость бензина, а значит прибавить вес. Летные качества машины ухудшились бы…
После выступления конструктора Мясищева товарищ Сталин обратился с вопросом ко мне. Я встал и сказал:
— Не могу увеличить дальность.
— Не можете? — переспросил товарищ Сталин.
— Не могу, товарищ Сталин.
Я привел свои соображения, и товарищ Сталин говорит:
— Значит моего предложения ваш самолет не принимает?
— Не принимает, товарищ Сталин, не могу.
— Посидите подумайте.
Я сел. После меня выступают другие конструкторы, которые говорили о возможности повышать дальность их машин. Потом опять вернулись ко мне. Я привел доводы, почему не могу в данный момент повысить дальность машины, но тут же просил разрешения усовершенствовать самолет. Товарищ Сталин шутя сказал:
— Ну что я могу с ним сделать, не хочет? Ну что, оставим так, — решил товарищ Сталин».
Да, положение к 1943 году изменилось. Наша промышленность неуклонно наращивала производство боевой техники. Фашисты все больше и больше утрачивали былое превосходство в воздухе.
3 мая 1943 года в обстановке чрезвычайной секретности по личному приглашению Гитлера в небольшом городке Оберзальцберге собрались столпы немецкой конструкторской мысли. Дорнье, Мессершмитт, Хейнкель, Танк, Арадо и еще несколько человек почтительно ожидали аудиенции.
«Я удивился тому, что не было никого из высшего начальства люфтваффе. Ни Геринга, ни Мильха, — писал в своих мемуарах Эрнст Хейнкель. — Не присутствовал даже авиационный адъютант Гитлера. Нас по одиночке приглашали к Гитлеру. Я зашел первым. Гитлер был очень серьезен и производил впечатление еще совершенно здорового человека. Довольно откровенно он заявил:
— Об этой конференции в люфтваффе никто не знает. Я пригласил вас неожиданно. Я не хотел, чтобы Геринг и Мильх стали между нами. Я хочу лично составить себе картину технической ситуации в люфтваффе, [128] которая не была бы приукрашена докладами этих господ, не была бы ими фальсифицирована.