— Он вел себя не по годам серьезно, очень требовательно к себе. Небрежно не относился ни к чему. Всегда многократно проверял то, что делал, — сказала сестра конструктора Анна Алексеевна.
Одна из причин ранней серьезности юного Лавочкина — пресловутая процентная норма. Царское правительство установило ее, дабы ограничить право на образование лицам иудейского вероисповедания, как называли тогда в официальных документах евреев. Число гимназистов-евреев не должно было превышать пяти процентов. Чтобы стать одним из «пятипроцентников», требовалось исключительное трудолюбие и незаурядное дарование.
Лавочкин обладал и тем и другим.
В ту пору в ходу были так называемые решебники. За несколько копеек гимназист мог приобрести в книжной лавке сборник решений задач. Лавочкин не пользовался решебниками. Напротив, он подчас составлял их сам, изыскивая решения, весьма далекие от трафаретных.
Спустя много лет инженеры, работавшие с Лавочкиным, не раз наблюдали, как он по телефону помогал пятикласснику-сыну «решить задачку». Всякий раз, словно забыв о существовании алгебры, удивляя своих сотрудников, Семен Алексеевич быстро и точно объяснял сыну смысл задачи и способ ее арифметического решения. Вряд ли нужно объяснять, как трудны такие решения для человека, привыкшего в подобных случаях пользоваться алгебраическими уравнениями.
Психологи говорят, что способность удивляться более всего присуща молодости. Если это так — Лавочкин был молод душой всю жизнь. До самой смерти на его письменном столе рядом с серьезной научно-технической периодикой лежали свежие номера журналов «Знание — сила», «Техника — молодежи», «Вокруг света», «Наука и жизнь». Фантастика, приключения, рассказы о необыкновенном — частые гости этих изданий — притягивали Семена Алексеевича ничуть не меньше, нежели тех молодых читателей, на которых они рассчитаны. [14]
— Самые интересные замыслы возникали у меня при чтении такого рода произведений и в театре! — говаривал он.
Сохранились записи высказываний Семена Алексеевича о фантазии и мечте. Они предназначались для печати, но не успели увидеть света при жизни конструктора.
«Как порой делается обидно за нашу литературу, что нет у нас достойных преемников Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн Рида, Луи Буссенера, — писал Лавочкин в пору, когда фантастика и приключения не были у нас в большой чести и произведения этого жанра печатались редко. — Неужели героям новых фантастических романов уже нечего изобретать и некуда путешествовать? Наука и техника, сделавшие за последнее время так много открытий, далеко не исчерпали возможностей человеческого гения». Да, фантазия, с точки зрения Лавочкина, — неотъемлемая часть конструкторского таланта, больше того — очень существенная его часть. Семен Алексеевич прекрасно сформулировал это в статье, посвященной его коллеге Артему Ивановичу Микояну. Лавочкин характеризует в ней Микояна как «серьезного и энергичного инженера, человека смелой фантазии».
«В этом талантливом конструкторе удачно сочетаются два начала — изобретатель и инженер, — писал Лавочкин. — Вот почему машины, которые конструирует А. И. Микоян, смелые по идее… реальны, осуществимы на практике».
Эти слова, адресованные своему коллеге, Лавочкин с равным успехом мог бы отнести и к самому себе…
Первые приключения воздушного солдата
Итак, Лавочкин и самолет — ровесники. Начало нашего века — годы их детства, годы ученичества. К первой мировой войне оба пришли неоперившимися. Лавочкин — гимназист, жадно тянущийся к знаниям. Истребителя же просто еще не существовало.
Журналисты не обошли вниманием героическую экзотику воздушных боев первой мировой войны, когда [15] летчики пытались стрелять друг в друга из револьверов, бросать гранаты, сбивать противника таранными ударами. Гораздо меньше написано о тайной войне, которую, соперничая между собой, вели технические умы многих армий.
Тайная война опередила на несколько лет войну мировую. У этой тайной войны была четкая цель — каждая из воюющих сторон стремилась первой создать боевую машину, самолет, маневрируя которым, летчик мог бы наводить на цель установленный перед ним пулемет и стрелять.
Ну что тут мудреного? Сегодня — ничего, а тогда задача казалась просто неразрешимой. Вести огонь мешал винт. Летать же без винта было так же невозможно, как и стрелять через винт. И инженеры состязались в преодолении этой преграды.
Изобретатели шли разными путями — кто-то напрямик, а кое-кто в обход. Так, например, в 1912 году Август Эйлер предложил поставить пулемет на самолет с толкающим винтом, а спустя немного времени Франц Шнейдер запатентовал синхронизатор — устройство для стрельбы через винт, согласующее обороты винта с выстрелами пулемета. Военные не оценили этих идей. Ни то, ни другое предложение практического осуществления не получило. Практическое решение задачи принес отсекатель пуль, предложенный французским военным летчиком Ролландом Гарро. Рапортом Гарро в ставку главнокомандующего, поданным 3 ноября 1914 года, началась история, похожая на приключенческий роман.
Предложение Гарро ошеломило французских генералов. Шутка ли, любой скоростной маневренный самолет без труда можно превратить в боевой истребитель! Изобретению Гарро немедленно дали ход. В феврале 1915 года истребитель Гарро, проходя то, что сегодня мы назвали бы фронтовыми испытаниями, один за другим отправил на тот свет три самолета кайзеровской авиации.
Неожиданное появление у французов боевой машины, стреляющей через винт, что еще совсем недавно считалось совершенно невозможным, поразило немцев. Немецкие агенты во Франции получили срочное задание: раскрыть секрет самолета, изрыгающего смертоносный свинец.
Но шпионы не успели распустить паутину, как Гарро вместе с самолетом попал в плен. Зенитный обстрел. [16]
Повреждение мотора. Вынужденная посадка — и военный секрет оплошавших французов перестал быть секретом. Им явно не следовало разрешать Гарро перелетать через линию фронта. Подбитый немецкими зенитчиками летчик пытался поджечь самолет, но неудачно. Первый истребитель, целехонький, в руках врага.
Немецкие инженеры рты разинули от изумления. До чего же просто: пулемет бил через винт, защищенный броней, большая часть пролетала между лопастями, ну а те немногие, что попадали в лопасти, ударялись о наклонные стальные пластинки отсекателя и рикошетировали. Винт работал без малейшей угрозы разрушения.
Под усиленной охраной и самолет, и его создателя повезли в Берлин, куда был немедленно вызван Антонни Фоккер — голландский конструктор, работавший на немцев.
В 1933 году в книге «Летучий голландец» Фоккер подробно рассказал о своем участии в создании истребителя. События развивались с кинематографической быстротой. Осмотрев самолет Гарро, Фоккер через десять дней представил германскому командованию истребитель нового типа. Фоккер не стал бронировать винт. Он сконструировал и поставил на свою машину синхронизатор.
Воспоминания Фоккера очень увлекательны, но доверять им можно лишь с большой оглядкой: всю славу создания истребительной авиации предприимчивый голландец приписал себе. Факты же говорят о другом: с первых же дней своего рождения на свет божий истребитель потребовал усилий конструкторов разных стран. Велик вклад и наших соотечественников. Достаточно сказать, что по межсоюзническим обязательствам англичанам и французам были переданы чертежи и технология производства синхронизаторов русского инженера Смыслова. Русскими синхронизаторами англичане оборудовали самолеты «Бристоль», «Скаут», «Сопвич» и один из «Ньюпоров». [17]
Еще один «ветродуй»
Из первой мировой войны самолет-истребитель вышел вполне сформировавшейся боевой машиной.
Обрел самостоятельность и Семен Лавочкин. В 1917 году, окончив с золотой медалью курскую гимназию, он получил аттестат зрелости. Однако мысль о высшем образовании пришлось отложить. Семнадцатилетний Лавочкин вступил добровольцем в Красную гвардию.
В 1920 году все студенты, равно, как и лица, имевшие право поступить в высшие учебные заведения, были демобилизованы. Среди вчерашних красноармейцев, собравшихся в аудиториях МВТУ на берегу московской речушки Яузы, оказался и Лавочкин.
Московское высшее техническое училище, давшее Лавочкину путевку в авиацию, примечательно многолетними традициями. В 1909 году Н. Е. Жуковский прочитал здесь первый в мире курс лекций «Воздухоплавание» и организовал студенческий воздухоплавательный кружок. В нем начинали свой первый путь многие знаменитые ныне авиационные инженеры, с ним тесно связано формирование главного центра советской авиационной науки — ЦАГИ.
Став москвичом, Лавочкин делит с новыми земляками трудности того времени. Голод хозяйничал в Москве. С тележками, тачками и салазками москвичи бродили по деревням, выменивая продукты. В железных печках-буржуйках сгорали остатки заборов, деревянных тротуаров, паркетных полов…
Лавочкина и еще двух студентов поселили в квартиру профессора Стрельцова. По квартире бродили крысы. Было холодно. Однажды ночью крысы объели мех бекеши, которой прикрывался один из молодых людей. Это было большим огорчением — бекешу три товарища надевали по очереди.
Дом, где поселился Семен Алексеевич, стоял неподалеку от Мыльникова переулка, в котором жил профессор Жуковский. По утрам, направляясь в училище, профессор и студент не раз встречали друг друга. А скоро их путь стал общим не только потому, что проходил по одним улицам. Лавочкин примкнул к «ветродуям», — так называли [18] в МВТУ тех, кто отваживался на выбор аэродинамической специальности.
Друг и соученик Лавочкина по МВТУ С. М. Белявский подчеркивал, что ветродуи получали от своей необычной профессии бездну трудностей при полном отсутствии материальных благ. Нет, это занятие не для благоразумных, привыкших обращать свои помыслы к твердой земле, к спокойной жизни. Авиация — удел энтузиастов и романтиков.
За два года до начала студенческой жизни Лавочкина два таких романтика зашли в дом на Мясницкой улице Москвы. Они были очень непохожи — учитель и ученик, огромный старик с окладистой бородой и невысокий молодой человек.