й маятник обратно и позволь местному светилу растопить ледяной панцирь вылизанных за миллионы лет вечной мерзлоты равнин. Насыщенность атмосферы кислородом напоминала, что под этими снегами таится притихшая, но готовая в любой момент пробудиться жизнь. Юная невинная планета на периферии чужой галактики.
Невезучая планета.
Человек никогда бы не ступил сюда, если бы не цепочка несчастных обстоятельств. Если бы не тысячелетняя с перерывами война, если бы не сначала беспрестанно наступавший, а потом раз за разом всё глубже загоняемый в ловушку Второго Барьера враг. Если бы не вынужденное решение эвакуировать население ГД, оставив врагу кажущийся надёжным после потери родного дома форпост, который в итоге и станет для того могилой.
Столетия безраздельного властвования над окружающим пространством стали для планеты почти приговором — здесь не было нужды что-то целенаправленно уничтожать, но механоиды, не нуждающиеся в подобных колониях вообще, почему-то предпочитали в память о своём происхождении создавать промышленные комплексы и перевалочные базы именно на таких девственных живых планетах, предпочитая их мёртвым камням.
А потому теперь, когда враг уже столетие как был отброшен, экспедиционные силы Планетарного Корпуса КГС продолжали методично вычищать испачканные врагом планеты, пока Пространственные Силы космофлота продолжали выслеживать и уничтожать затерянные в пустоте пространства разрозненные рои флотов Железной армады. Для таких планет, не имевших даже официального названия, была разработана стандартная процедура. Барраж с орбиты, потом приповерхностная операция по уничтожению врага малыми силами. Так, чтобы после того, как всё закончится, на планете не осталось бы даже следа пребывания двух враждующих армий. Не сейчас, так хотя бы века спустя. Мгновение в истории Метагалактики.
Тотальный же конфликт убьёт эту планету навсегда, как убил многие до неё. А потому главной задачей орбитальной сети, плотным коконом окутывающей планету, был ежесекундный мониторинг активности оставшихся без поддержки из космоса сил врага. Любой его шаг — выбросы нанотехнологических облаков оборонного или атакующего назначения, перемещения крупной техники, состояние и активность мобильных вооружённых комплексов, скорость извлечения и переработки полезных ископаемых, всё это плотным информационным потоком в виде тактических и аналитических отчётов лилось вниз, в командный комплекс.
Для узлового церебра орбитальной группировки враг представлял собой переменной плотности серую кляксу на чистом снегу. Эта клякса, как гигантское простейшее, жила своей жизнью, переваривая стороннюю субстанцию в живые соки, накапливая силы для нового броска в бой за пищу и пространство, а если позволят условия, то и для успешного деления. Как и у всякой жизни, пусть и чудовищно извращённой, у механоидов уничтоженной микрогалактики R-x была одна ключевая функция — распространение. Враг был злокачественной опухолью на теле Ближайшего Скопления, но опухолью почти разумной. А потому обладающей, помимо инстинкта самосохранения, ещё и способностью к самопожертвованию ради главной цели. Целью этой почему-то были люди.
Другие расы воевали с механоидами врага тысячелетиями, ограничиваясь редкими стычками в пространстве. Но Старую Терру враг некогда уничтожил целенаправленно и безжалостно. И потому с приходом человека на межгалактический театр военных действий война, открытая и тотальная, стала неизбежна. В неё были втянуты все известные расы, локально же она сейчас выглядела вот так — церебр следил за врагом, чтобы враг, осознав вдруг себя загнанным в угол, не попытался сделать эту планету непригодной к обитанию, уничтожив её вместе с собой.
Любой скачок радиационного фона или попытка запустить достаточно высокоэнергетическую установку, работа которой могла иметь тотальные последствия, тут же вызывали холодный и расчётливый удар с орбиты, выжигавший на поверхности километрового диаметра круг, блестящий, как стекло. Шрам на лике планеты. Малое зло ради предотвращения большого.
Это была игра в кошки-мышки.
Врагу позволяли думать, что у него есть шанс. Кажущаяся малость противостоящих ему сил позволяла ему рассчитывать на возвращение, на отложенную победу.
Если планета после длительной колонизации роботами ещё оставалась пригодна для жизни, значит, это был периферийный анклав, неважный и ненужный, стоящий поодаль от основных трансгалактических спиралевидных трасс, а значит, оборона его была слаба, и этот расклад сил не изменится, если не давать врагу передышки. Отработав с орбиты по основным целям, развесив над планетой орбитальную группировку и накачав оборонительный щит, КГС удалялся, оставляя на поверхности соединения величиной максимум в гвардейский Легион. На большее у человечества не было сил, слишком много планет, слишком мало людей. Флот же улетал прочь, добивать врага в его логове — вечной пустоте космоса.
Там же, где есть хоть один человек, должен править только он. Потому церебр орбитальной группировки ежесекундно был занят одним — обеспечением тех, кто сражался внизу, информацией.
Между тем боевые действия на поверхности то затихали, то разгорались с новой силой, а то словно исчезали вовсе, погружая планету в давно позабытую ею тишину. Две крошечные кляксы на снегу, серая и зелёная, замерли друг напротив друга перед очередным броском.
Легион никогда не затихал.
Вели свою безостановочную перекличку дежурные постов, ремонтировался парк боевых машин, гудела столовая для гражданского персонала, напряжённо звенел стратосферный канал связи, но Капитан Алохаи всегда мог различить, когда под н-фазными куполами наступало своеобразное перемирие. Всё то же самое, не меняющееся годами движение людей и машин, но вот именно в эту секунду не происходит ни единого боестолкновения, персонал дежурных смен сведён к минимуму, как будто и не осталось в нескольких сотнях километров отсюда готовых к бою оборонительных комплексов врага, будто и войны никакой нет. Капитан Алохаи особенно ценил подобные мгновения именно здесь, в десятках парсек от ближайшего человеческого форпоста, в полном одиночестве, наедине с таким слабым и одновременно смертельно опасным врагом.
Мгновения, когда можно никуда не спешить, когда все указания сделаны, все планы составлены, осталось только лечь, да спокойно поспать или почитать чего-нибудь, или послушать.
Именно в такие моменты командир перестаёт, наконец, бежать наперегонки со временем. И только в такие моменты, когда никто не видит, он имеет право расслабиться и спокойно подумать о своём, а не о боевом духе Легиона или пополнении запаса боеприпасов и спецсредств. Победа, она иногда скрывается и вот в таких вот праздных мыслях.
Да и что она, вообще, такое.
Захваченный промцентр врага — это победа, уничтоженный транспорт — это тоже победа, но ведь спасенный человек ли, ирн ли, житель Галактики Дрэгон или великолепный летящий — тоже победа, а вот слезы матери и кровавая роса на снегу — всегда, абсолютно всегда поражение.
Как много было в его жизни поражений, иногда садишься и начинаешь вспоминать поимённо. Юлю Маример, сержанта Интенда, реал-капитана Сориджа, манипул «Тинао» — прежних Капитанов Северного Легиона Белых Тигров. Других воинов, бывших их родными, друзьями, подчиненными, просто служившими с ними бок о бок под одними небесами. Их было много — случайных и, что страшно, неизбежных жертв этой войны, которая официально завершилась без малого сто лет назад.
Уходили друзья, уходили сослуживцы, уходили просто незнакомые военные, молодые парни и девушки, уходили с готовностью, сражаясь за освобождение планет далекой Галактики. От них этого требовало понимание своей собственной роли в этой реальности. А что оставалось тем, кто не ушёл? Вспоминать хоть иногда, если выдастся время.
Шла война, как её ни называйте, война неотвратимая, жестокая, смертельная. И Капитан Алохаи отлично знал, что это в первую очередь их война. Не чужая и далекая, но именно своя. Много лет она бушевала очень далеко, но снова и снова давала о себе знать, огненными буквами пылали названия в мемориальных списках Совета Вечных: Терра, Новый Вавилон, Мария, Сирилен… им нет конца, не дочитаешь эти страшные строки, не хватит сил, но последний мир, Пентарра, был в истории Капитана Алохаи особенным, поскольку рядом с ним постоянным напоминанием, тенью прошлого, никуда не девался со-командир Легиона, второй и последний оставшийся в живых боец манипула «Катрад» Капитан Ковальский.
У них обоих, как и у человечества в целом, была хорошая память на подобные трагедии. За долгие тысячелетия своей галактической истории впервые появилась настоящая возможность прекратить эту вселенскую войну, начала которой уже никто толком не помнил. Прекратить навсегда. Поэтому жители многих сотен миров становились в строй, поэтому гигантские трансгалы летели сквозь огненные недра иной проекции в сторону Галактики Дрэгон, ставшей последним оплотом бездушных машин, поэтому продолжалась бесконечная война.
— Мы слишком близко к Барьеру, каждый раз вздрагиваю, когда начинает работать внешний канал, — проворчал Алохаи. — Скорее бы они начали сдвигать его к внутреннему синусу, как подумаю, что мы до сих пор от них в полупрыжке… Одно радует, планета эта им не нужна вовсе, их группировка снялась, только наши показались. Оставили всё, что внизу, не оглядываясь.
— Радуйся, что почти нечего было оставлять. Нам меньше работы. А по поводу Барьера… после операции свяжись с Флотом. У меня есть что им сказать, — Капитан Ковальский полулежал в кресле и рассеянно чертил на эрвэпанели нечто сюрреалистическое. Было похоже, что он уже выбросил из головы детали плана и отвлечённо углубился в собственные мысли.
Легион мог начинать праздновать, когда тот выглядел вот так. Спокойно, уверенно. Когда взгляд расслабленно скользит, а не впивается тебе в лоб прогоревшим орудийным стволом.
«Редкость. Странно все-таки, — подумал Алохаи, — столько лет мы друг друга знаем… полвека уж. А Рэд почти не меняется. Словно застыл в одной позе, с одним выражением на лице, разве что раз в полгода словно снова становится человеком. Как он умудряется так жить?» И кажется ведь порой, что вот оно! Очередной оборот уж изменит, распрямит ту внутреннюю пружину, что гнет его уже столько времени. Ан, нет. Проходит время, и он опять замечает этот ненавидящий взгляд, направленный во тьму внешнего мира, раскинувшегося за оболочкой купола. И снова появляется на свет та проклятая эрвэграфия.