— Рэд.
— Да? — я только теперь повернул голову. Читай мои движения, Творец!
— Рэд, я только узнал, что там случилось. Ты знаешь, вы всегда мне нравились… страшно это.
Я всё не двигался, оставаясь в напряжении, общаться с человеком вот так, спиной, было верхом того, на что я сейчас был способен:
— Я думал, ты не решишься. Похоже, я ошибался.
— Она просила больше не… Требовала, если честно. Ото всех наших.
— И ты всё-таки приехал?
Запоздалая пауза. Что ж, думать надо было до этого. Почти щенячий взгляд в мою сторону. Они всегда так, сначала сделают, а потом пугаются:
— Я… зря я это сделал.
— Угу. Вот это — правда. Вот поэтому мне и нужно было прилететь самому, — я смотрел на него, не мигая.
Когда Симеон всё-таки кивнул в ответ, только тут я отвёл глаза. Пусть его. В конце концов, он-то уж точно ни в чём не виноват.
— Она знать не желает, по крайней мере так говорит, всё время проводит на репетициях, ты же знаешь… Весёлая, как всегда.
Ещё бы.
— Как ты меня нашёл?
— Автоинформатор сообщил, что ты прибыл на Пересадочную. Дело техники. Как раз успел сюда. Так и знал, что полетишь паромом. Ты ужасно предсказуем.
Ясно. На Изолии приватность всегда была не в чести, в особенности среди Творцов.
— Скажи, Рэд, о тебе тоже ходила какая-то противоречивая информация…
Я молча швырнул ему пакет мыслекода, пускай переваривает. И остальным передаст. Живой я для Галактики или нет, при всём хорошем, что было между нами в прошлом, это теперь касалось только меня и Лианы, остальные пусть идут… своим ходом.
Глиссер беззвучно швырнул меня в сторону голубой глади залива, облака прекрасно гармонировали с оттенком воды. Творцы и здесь оставались сами собой. Вода тоже была великолепна, я проплавал на мелководье вокруг глиссера добрых три часа кряду, пока не выбросил из головы все дурные мысли. И даже эхо этих мыслей словно решило отдохнуть.
Выписка из бортового журнала: «Счастье солдата — игра удачи. Даже великий воин ничто без неё, но только лучшие из нас способны управлять этой странной силой. Я редко веду записи, но именно сейчас мне бы хотелось с кем-нибудь поделиться.
Бывают мгновения, когда воин должен быть немного философом. Тебя окружает смерть, может, легкая и быстрая, а может, долгая и мучительная, какая разница, конец-то один. Но её ожидание, оно хуже всякой смерти, которая для солдата — дело привычное и даже обыденное.
Когда твой штурмовик идёт в атаку, когда его броня сверкает, а энерговоды гудят, ты иногда вспоминаешь о ней, но никогда не сжимаешься на ложементе, воображая возможное будущее. Ты летишь вперёд, отчётливо сознавая возможный исход и надеясь на удачу. И когда этот баланс удается сохранить на годы, вот это я и называю настоящим солдатским счастьем».
Подопечные Кенстриджа и его ребят иногда были осведомлены о негласном контроле за их делами, связями и перемещениями, но почти всегда — хотя бы подозревали о самой возможности такого контроля. А когда имеешь дело с Кандидатами, то ты никогда не ошибёшься, если будешь считать, что подозрение у них переходит в неоспоримую уверенность спустя минуты эдак полторы. Как вообще можно пытаться понять, что происходит в голове у человека, который не только способен в любой момент просто исчезнуть из поля зрения любого прибора, но и, при желании, скормить ему любую липу, какую ему заблагорассудится. Как?
А вот так и можно. То, что эти люди — Кандидаты, ничего в действительности не меняло. Они оставались людьми, до последнего цепляясь за свою человеческую природу как за спасительную соломинку. Соломинка не спасала, но тем не менее. А значит, они терпели и будут терпеть пусть самый тонкий, самый ненавязчивый, самый необязательный, но контроль, потому что человек верит человеку. А в команде Кенстриджа работали люди.
И сам Кенстридж был человек. Никогда он бы не переступил черты сам, и не дал бы её переступить любому другому. Их вечные в обоих смыслах оппоненты в Совете могли решить для себя что угодно, но это должно быть их решение, а не его, и не его ребят. И исполнять эти решения предстоит уже совсем не людям.
А значит, помни первое правило инвестигейтора — доверяй объективным свидетельствам, по крайней мере до тех пор, пока они не начинают противоречить друг другу. И не доверяй ничему вовсе, как только подобное противоречие будет обнаружено.
Кандидат, сокрытый за очередным безумным кодовым именем, был террой инкогнитой не только для Кенстриджа, но прежде всего для самого себя, а потому, решив в уме простейшую задачку, сложив два и два, легко становился собственным соглядатаем, даже не отдавая в том себе отчёта. С их непогрешимой памятью это было немудрено, принятое однажды решение легко терялось в завалах мелких каждодневных деталей, но продолжало оставаться в силе.
Если подумать — вполне логично.
Каждый Кандидат однажды задумывается, а что сделал бы я, если бы знал, что по Галактике в попытках найти себя шатаются десятки чёрных ящиков убийственной мощи. Что бы он сам сделал, доведись ему решать? Он бы затих и выжидал. Вот и они теперь — наблюдают и ждут. Других вариантов нет.
И потому Кенстриджу не приходилось каждодневно извлекать крупицы истины из отвалов шумовых помех, исходящих от весьма способного к тому объекта. Наоборот, информация лилась к нему рекой, кристально-чистая и… непонятная.
Хотя, если подумать, чего в ней непонятного. Бортовые журналы, переписка, дневники, отчёты, рапорты, распоряжения. Логи переговоров, список просмотренного и прослушанного. Ни единой попытки что-то зашифровать, малейшая двусмысленность во фразе помечена сноской и педантично расшифрована. Любой Кандидат на поверку оказывался открытой книгой, написанной для пятилетнего ребёнка — крупным кеглем и с развивающими картинками. Только толку.
Железная логика действий, немыслимая педантичность, суровый аскетизм солдата звучали в каждом слоге. Предельно последовательно, максимально предсказуемо и безэмоционально. И тут — откуда ни возьмись — раз, и словно после пятой страницы романа идёт сразу двести шестая. Целый мир прожил эпоху-другую, а наблюдение этого не заметило, потому что в нашей вселенной прошла всего доля секунды.
Кенстридж привык к такому, но всё равно каждый раз, натыкаясь на подобные провалы, мысленно принимался складывать в уме сложные идиоматические выражения на древних мёртвых языках. О, он это умел в совершенстве.
Особенно неведомым террианским предкам доставалось, если такой рывок случался во время отчётных консультаций на «Сайриусе». Потому что это означало одно — все красивые доклады, свёрстанные и подшитые, шли коту под хвост, и пока кризис не минует, никуда Кенстридж отсюда даже не двинется. Будет сидеть и долбить по кругу, выискивая причину или хотя бы разбирая возможные последствия.
Временами он начинал подозревать, что Кандидат в такие моменты и сам не замечал — ни с самим собой, ни вокруг — каких бы то ни было случившихся изменений. Наблюдатель оставался вовне, но одновременно получал на руки все необходимые элементы мозаики. Только сложи из воедино, ты же посторонний, тебе проще.
Такова была вторая часть сделки. Ты сидишь за килопарсеки от места событий, ты не лезешь под ноги, ты не ограничиваешь свободного человека ни в чём, кроме самого гипотетического факта собственного существования и присутствия. А он в ответ ждёт, что в случае чего, ему будет услужливо выкинут красный флажок — здесь осторожно, опасность, ты прошёл очередной излом, но вовне он ещё не проник, с ним ещё можно что-то поделать. Значит, будь осторожнее вдвойне.
Правда, Кандидаты боялись своей силы куда больше, чем их боялся Кенстридж. И были бы искренне благодарны за любую помощь, только чтобы это была помощь, а не препона, которая будет только сужать и без того предельно узкий коридор выбора для самого Кандидата.
Так они работали в тандеме. Одинокое кодовое имя и его немой и безымянный наблюдатель. Оба пытались уловить ничтожный сигнал, который оправдает их долгое ожидание. И оба в него не очень-то верили.
Потому что помимо их двоих оставалось ещё и всё остальное. Вселенная против них обоих. А с ней-то уж точно не совладать. Никак.
Кенстридж помнил, как страшно было, когда на Элдории со сканеров разом пропала поверхность. Он был тогда ещё совсем молод, грузный старый инвестигейтор, его юные дочки даже не собирались заводить никакие семьи, у него было мудрое начальство, масса времени для личной жизни и первое кодовое имя в рабочей папке. На, полистай пока, поприсматривайся.
С тех по их стало куда больше, а на доклад к Вечным стал таскаться уже он сам, каждый раз задумываясь, кому он пытается что объяснить.
Но в те дни, сложившиеся в итоге в недели, он постарел лет на десять. Недели зловещей тишины. Они остались тогда совсем без информации, в полном вакууме.
Потом Ковальский с манипулом вернулся, и даже сведения об истинной судьбе их коллеги сержанта Рихарда Дайфа иль Миттель-арен навсегда остались в недрах закрытых архивов отдела, но те варианты развития событий, один чудовищней другого, который они успели за это время перебрать… лучше забудем от греха.
Почему, всё-таки, Кандидатам оставляют свободу воли? Вопрос даже не о ней. Вот попросись сегодня тот же Кенстридж в полевые медики КГС, о чём он когда-то мечтал, его вежливо попросят вон, несмотря на все свободы. Если бы этого захотел Кандидат — всё сложилось бы к вящему удовольствию сторон, хотя, действительно, захоти Кандидат хоть играть на скрипке — заиграет так, что меломаны вокруг начнут падать в восторженные обмороки.
Но Кандидат Ковальский решил после Элдории вернуться в кадровый десант. Спасибо, не в родное ГКК, иначе бы работа Кенстриджа становилась бесполезной. Дальний рейдер привозил бы по возвращении данные прямиком в архив, инвестигейтор не может становиться археологом, он работает здесь и сейчас, в динамической обстановке боя со временем.