Бойцы внимательно слушали Степана.
— Все это хорошо! Спасибо за науку, — сказал один из молодых воинов с энергичным лицом. — А вот по-моему, труднее всего приходится в разведке. Хотел бы я стать разведчиком.
— Бывал я в разведке, — сказал Головко, — да только об этом лучше всего может рассказать сержант Михаил Чубенко. Много «языков» он взял. Все тонкости разведки знает.
Бойцы попросили Чубенко рассказать о себе.
— Ну, что же, попробую, — начал Михаил. — Вот с кем ни поговоришь из вас, каждый стремится отличиться, совершить какой-то подвиг. Это хорошо, просто здорово. Но подвиги, я думаю, совершаются не ради подвигов. Вы все слышали, конечно, о том, что над Москвой летчик-истребитель комсомолец Талалихин таранил вражеский самолет. Что руководило им, когда он направлял свою машину на фашиста? Слава? Нет! Желание победить, не допустить стервятника к Москве. Или вот подвиг Александра Матросова, закрывшего своим телом амбразуру фашистского дзота. Почему он пожертвовал собой? Для того, чтобы другие жили, чтобы товарищи победили. Вот если потребуется, могли бы вы поступить так, как Матросов, готовы ли совершить такой подвиг?
По сосредоточенным лицам бойцов было видно, что они близко к сердцу приняли слова сержанта. Наступила тишина. Чубенко ждал ответа.
— Ну так это если нужно… А вот вы могли бы? — неожиданно спросил боец с бесцветным пушком на широких скулах.
Чубенко хотел что-то сказать, но его опередил Головко:
— А как же иначе? На месте Матросова я поступил бы так же.
Все присутствующие повернулись в его сторону, а он как ни в чем не бывало спокойно докуривал цигарку.
— Это все на словах, — усомнился молодой боец. — А я вот еще не знаю, как бы поступил. Страшно все-таки…
— А думаете, в разведке не страшно? Еще как! — сказал Чубенко. — Идешь и не знаешь, что тебя за каждым кустом поджидает, какая мина подстерегает. Да только об этом не думаешь. Главное — приказ выполнить: «языка» взять, разузнать где что…
…Противник все чаще и чаще стал обстреливать лес, где располагался третий батальон. Появились раненые: блиндажи для этого батальона, недавно переведенного из резерва, строили наспех. Командир полка приказал сделать на каждый блиндаж еще по одному накату бревен. Среди молодых солдат появились нездоровые настроения. «Готовимся к наступлению, — рассуждал кое-кто из них, — а заставляют строить крепости».
— Да, мы готовимся к наступлению, — разъяснял им Каграманов, — но никто не знает, сколько еще дней будем находиться в обороне. Если каждый блиндаж будет иметь перекрытия в четыре наката, в наступление пойдет весь батальон, если в два наката — только полбатальона, а если не укрепим блиндажи сегодня же, большинство из нас останется здесь навечно.
Всю ночь бойцы работали с большим напряжением. И хотя на следующий день обстрел наших позиций продолжался, потерь не было и в третьем батальоне.
Подготовка к наступлению шла полным ходом. Бойцы снова и снова проверяли исправность автоматов, винтовок, пулеметов и минометов, набивали вещмешки патронами. И хотя все стремились к активным схваткам с врагом, все же обнаруживались случаи несерьезного отношения к подготовке снаряжения. На одном из построений третьего батальона комбат заметил, что некоторые солдаты встали в строй без лопат. Предполагая, что лопатами обеспечен еще не весь личный состав, он потребовал у ротных командиров объяснения, почему его распоряжение не выполнено своевременно.
— Лопаты выданы всем, — доложили ему офицеры.
Комбат подошел к рослому худощавому бойцу:
— Где лопата?
— Я ее в блиндаже оставил. Мешает. Идешь, а она бьет по бедру.
— Значит, и в бой пойдете без лопаты?
Боец замялся, не зная что ответить.
Об этом случае стало известно командиру полка. В тот же день по указанию подполковника Додогорского и майора Буланова комсомольские активисты проводили в подразделениях беседы с молодыми воинами. Во втором батальоне мне довелось услышать разговор комсорга Анатолия Горецкого с бойцами. Он сдержал свое слово. После ранения, немного подлечившись в медсанбате, вернулся в полк. Его вновь назначили комсоргом батальона.
— Лопата может сделать нас неуязвимыми, а значит, и более страшными для врага, — говорил Анатолий. — Установлено, что вероятность поражения лежащего бойца по сравнению со стоящим в пять раз меньше, а окопавшегося — в двадцать пять раз. Об этом надо помнить.
На следующий день я вместе с парторгом отправился в тыл полка, где обучалось молодое пополнение. Еще накануне мы помогли агитаторам подготовить на русском и казахском языках боевые листки, посвященные предстоящему учению, на котором должны были отрабатываться задачи штурма оборонительных укреплений противника. Партийные и комсомольские активисты, принимавшие участие в учении, имели задание еще раз напомнить молодежи о лопате, передать свой опыт самоокапывания. Пригласили на занятие в поле самых бывалых воинов — участников первой мировой войны: повара Ивана Софроновича Бурмистрова и телефониста из роты связи Леонида Зиновьевича Суслова. Они уже в годах, но силе и сноровке старых солдат можно было позавидовать. Софроныч и Зиновьич, как их любовно называли бойцы, — неразлучные друзья. Объединяли их не только прожитые годы, но думы о семье, доме. Оба вот уже более полугода не получали писем от сыновей с фронта, хотя и сами находились в действующей армии. Не за себя, за сыновей тревожились. При встрече один любопытствовал у другого: «Есть весточка, Софроныч?» — «Пока нет, Зиновьич». И, уединившись где-либо в укромном месте, молча раскуривали самокрутки. Выкурят, разойдутся молча, и так до следующего раза.
Перед началом учения комсорг роты Татевосян на фанерном листе написал:
«Как нельзя научиться метко стрелять, если не упражняться в стрельбе, так нельзя научиться и окапываться под огнем противника, если постоянно не тренироваться в этом».
У лозунга толпились бойцы. Разгладив усы, Софроныч начал беседу:
— Помню, в первую мировую войну заняли мы один рубеж. Я окопался. Добротный вырыл окоп — глубокий, удобный, с хорошим бруствером. Рядом со мной лежал товарищ. Чуть-чуть поцарапал землю и на этом успокоился. «Рыть надо глубже», — говорю ему. «И так хорошо», — отвечает. Лежим. Я бью по неприятелю. Сосед тоже стреляет. Вдруг он смолк. Оглянулся я, а парень лежит, раскинув руки. Убит. Из-за чего, спрашивается, человек жизни лишился? Из-за своей лени. Лишний раз лопатой копнуть не захотел. А ведь давно известно, что, когда зароешься в землю глубоко, ни танк, ни мина, ни пуля тебя не возьмет. Не верите?! А ну-ка, Зиновьич, расскажи, что на этот счет Климент Ефремович говорил.
Зиновьич — участник встречи с Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым, посетившим 15 июля 1942 года нашу дивизию во время ее тактических учений.
— Что ж, рассказать можно, — с достоинством начал он. — Слушайте и запоминайте совет товарища маршала. Выступил тогда Климент Ефремович на красноармейском митинге. От Центрального Комитета партии и нашего правительства привет всем бойцам и командирам передал, пожелал нам хороших боевых успехов. Высоко оценил он знание бойцами техники. Но не только хвалил нас, а и критиковал. «Плохо вы, товарищи бойцы, — говорил он, — научились еще маскироваться. Нет еще четкости и быстроты в выполнении приказаний командиров. Слабо, без напряжения делаете перебежки». Укорял нас за то, что не пользуемся лопатами. «А кто из вас раньше времени хочет идти до прабабушки? — спрашивал Климент Ефремович. Мы хором отвечали: «Никто!» «А коль так, — говорил товарищ Ворошилов, — то нельзя пренебрегать лопатой. Она такое же оружие, как винтовка: от пули спасет и в рукопашной поможет».[3]
По сосредоточенным лицам бойцов было видно, что выступления Софроныча и Зиновьича сильно подействовали на них. Некоторые тут же развязывали вещевые мешки и, извлекая из них лопаты, прикрепляли к поясным ремням. Софроныч, видя это, прищуривал глаза и говорил:
— Добре, добре, сынки… Так-то будет лучше.
По пути с полевых занятий я заглянул к комсоргу батареи 76-миллиметровых пушек Василию Гречишникову. Когда договорились о рассмотрении на бюро заявлений вновь вступающих в комсомол, он сказал:
— Знаете, у нас среди комсомольцев идут разговоры о соревновании между расчетами за то, чтобы при наступлении не отставать от боевых порядков стрелковых подразделений.
Соревнование в бою? Это было еще одним почином комсомольцев. Не зная еще, как отнесется к нему командование, я сказал Гречишникову, что дело стоящее.
…Шла напряженная учеба и у снайперов. Расположившись в тылу полка, они изучали винтовку с оптическим прицелом, совершенствовали меткость стрельбы, обучались правилам маскировки, умению быстро ориентироваться в обстановке. Трудным было научиться выдержке, чтобы, когда потребуется, часами лежать не шелохнувшись.
Занятия по теории сочетались с практикой. Снайперы, чередуясь между собой, через день ходили на «охоту». Удача сопутствовала им не всегда, первое время они часто делали промахи из-за спешки, невнимательности, неумения быстро определить силу ветра, дистанцию до цели.
Головачев каждый раз устраивал обстоятельные разборы действий снайперов на позициях, давал бойцам советы.
— Как определить силу ветра? — спрашивал офицер.
Новички отвечали невпопад, а некоторые даже удивлялись: чего, мол, тут сложного, стоишь — чувствуешь на себе, какой ветер.
На это Головачев отвечал:
— На позиции не встанешь, не поднимешь руку, если не хочешь попасть на мушку вражеского снайпера. Видите, листья деревьев еле шевелятся. Значит, слабый ветер, а если тонкие ветви покачиваются, — умеренный…
Советы офицера и опытных снайперов не пропадали даром. Бойцы с каждым днем становились все более проницательными наблюдателями, лучше изучали окружающую местность, более умело применялись к ней.
Новички делали первые успехи. Это радовало всех. Однажды рядовой Алексей Жижин, неказистый, худощавый паренек с впалыми щеками и юношеским пушком на подбородке, которого не касалась еще бритва, придя «домой», коротко, но многозначительно сказал: «Есть один». Товарищи от души поздравили его и выпустили боевой листок, посвященный удачному началу «охоты» молодого снайпера за гитлеровцами. Через несколько дней Алеша довел свой счет до десяти уничтоженных врагов. Пока из новичков ему не было равных в полку. Особенно Алеша полюбился Софронычу.