Меня и в самом деле зовут Константином, только фамилия моя — Загорский. Девушка — Вера Загорская, моя супруга, мы вместе уже седьмой год. И… память приходила потоками, от неё становилось физически больно.
— Замечательно, замечательно, — улыбнулся врач. — Вижу, всё помните. Нет-нет, не пытайтесь встать, отравление — дело нешуточное. Вот завтра уже сможете встать.
— Я в больнице? — Я не мог глаз отвести от Веры. Смотрел бы и смотрел. И… чувствовал себя ужасно виноватым. И понял, что она недавно плакала. И плачет в последнее время очень часто.
— Нет, вы дома, — возразил врач. — Нет никаких оснований для госпитализации. Теперь, когда вы всё вспомнили. Основное вспомнили, остальное постепенно вернётся.
Вскоре он ушёл, оставив на столе лекарства, а Вера придвинулась поближе и улыбнулась мне сквозь слёзы.
— Извини. — Смотреть ей в глаза было непросто. Да, теперь я понимаю, что почти два месяца жил в другом районе города, придумал себе другую фамилию и нашёл новое место работы… Диссоциативная фуга, так это назвал врач. Вы были очень недовольны тем, как живёте, пояснил он, и мечтали о чём-то недостижимом. Настолько сильно мечтали, что однажды отказались от реальности, и бросились в фантазию с головой. Взяли другое имя, придумали другую биографию. Вы даже верили, что женаты на другой женщине и у вас двое детей. При том, что у четы Загорских детей пока что нет.
…Не стоит очень переживать. Фуга случалась со многими, в том числе с великими. Например, с Агатой Кристи. Да-да, и с ней тоже, представьте себе! Главное, что вы нашли смелость вернуться в реальность, признать, что здесь ваше место. Теперь можно не беспокоиться.
…Одно было общим: и Константин Загорский, и Константин Ерёмин отчаянно пытались возродить литературный конвент в Новосибирске. Вот только Загорский обратился к администрации города, и везде получил от ворот поворот. Да, ещё одно общее: и там, и здесь у меня есть друзья. Они очень помогали мне с организационными вопросами, пусть даже здесь, в реальности, мы ничего пока не добились…
— Всё хорошо. Просто выздоравливай, ладно? И не убегай от меня больше. Мы всё сумеем изменить, теперь точно сумеем, да?
Мы гуляли с Верой. Много гуляли: и специально проходили по всем тем местам, по которым любил гулять Ерёмин. Частенько сиживали в том самом кафе, где я говорил с Толстым и Ульяновым. Чёрт, пару раз мне даже показалось, что я узнаю запах ульяновского табака, но… Прочь, прочь. В этой реальности всё по-другому.
…Я вспоминал, кого именно воображение назначило на руководящие посты, и чем они там занимались. А занимались они… творчеством. Как ни странно говорить про чиновников, но они поддерживали то, что составляет, по Шилову, суть человека: умение и желание создавать. Правда, в основном сил людей хватает на основное, фундаментальное творчество — оставить после себя детей и научить их мыслить, быть самими собой. Не у всех хватает сил даже и на это — проходят, расточаются и не оставляют после себя следа. А исторические личности, пригрезившиеся Ерёмину, рьяно (может, за исключением Бронштейна) охраняли слабые, едва живые ростки культуры, пробивавшиеся сквозь пепелище…
И что бы это значило? В событиях фуги, если только вам удастся припомнить её суть, заключено объяснение. Почему именно так? Я не очень пытался искать смысл: если уж жить, то оставаясь Загорским. Как минимум, у него подлинные, не воображаемые родные и близкие.
…Меня нашли, когда я спасал книги. Пожар в библиотеке — коротнуло в подсобке — только чудом её не уничтожил. И говорят, что справился с огнём не кто-нибудь, а я — практически в одиночку. Не дал огню добраться до хранилища, спас почти все книги. И чуть не задохнулся. Конечно, при мне не было портфеля с «Основами», а телефона и вовсе не нашли. Теперь я уже не был уверен, что хочу возвращаться на место событий. Во-первых, не пустят. Во-вторых, а вдруг найду?
— Не молчи! — Вера потянула меня за руку. — Пожалуйста, говори со мной. Мы пять лет почти молчали, и вот чем всё кончилось! Что тебя беспокоит?
И я рассказал, что. Честно, глядя ей в глаза.
— Мы должны побывать там, — решила она. — В каждом месте. Обязательно. Побываем, посмотрим, и увидим, что там ничего нет. Не спорь, Костя! Это важно! Ты ведь не боишься?
Я боялся. Но недолго.
— Умница! — она поцеловала меня. — Начнём с «Пентагона», давай? Прямо сейчас!
15
В квартиру, которую снимал Ерёмин, мы пришли в последнюю очередь. Помню, что соседка по площадке, одна из тех всезнающих старушек, которые всё видят и всем докладывают, странно посмотрела на нас с Верой. Вернее, странно посмотрела на неё.
Квартира встретила нас спокойствием и приятными, совершенно домашними запахами. Вера прижала ладонь ко рту, словно хотела вскрикнуть, но передумала. На мой взгляд лишь помотала головой — всё в порядке, не беспокойся.
Я прошёлся по всем трём комнатам и кухне. Я уже почти привык к тому, что подробности быта Ерёминых почти полностью выветрились из памяти. То есть остались лишь фрагменты, смутные образы. Их никого не было, сказал врач. Соседи говорят, что слышали, как вы обращаетесь то к супруге, то к детям — скажем, когда открывали дверь, чтобы выйти наружу. Но их никого не было, поймите. Иначе бы их кто-нибудь видел. Вы сняли квартиру на полгода, не торгуясь, и владелец её не совал нос не в свои дела. Вы жили спокойно, не шумели, успели понравиться всем соседям по подъезду. А ваши разговоры непонятно с кем они трактовали как чудачество. Да, вы ведь считали себя литературным обозревателем. Мы пока не стали говорить главному редактору «Вестника», что с вами случилось. Он до сих пор недоумевает, куда делся новый сотрудник — внезапно появился, произвёл очень хорошее впечатление, практически сам создали сделал очень популярной литературную колонку — и так же внезапно пропал. Как только придёте в себя, я советую прийти и поговорить с ним. Необязательно всё рассказывать. Но вдруг ваше призвание действительно лежит в той области?
Я помотал головой. Присел на диван… и на долю секунды почувствовал: Мария сидит рядом, прижавшись щекой к моему плечу, а близнецы прямо на полу. И всё смотрим фильм.
— Костя? — Вера осторожно потрогала меня за плечо. — Ты устал? Может, достаточно на сегодня?
Нет ещё. Я попросил её проверить, что в холодильнике нет ничего испортившегося — квартира «моя» ещё почти полтора месяца, можно не торопиться, вернуться потом. Но я хотел всё забрать ещё сегодня. Здесь мои вещи — раз я тут работал, тут всё и лежит. Нужно найти.
Искать оказалось недолго. В этой квартире я тоже успел обставить своё рабочее место так, чтобы всё было под рукой, все однородные предметы — поблизости. Я сел за стол, за которым сидел, в полной воображаемых домочадцев и друзей квартире, многие недели. Я не чувствую себя здесь чужим. Напротив, это моя квартира, настоящий дом. Как такое могло случиться?
Я протянул руку, понимая, что включу стоящий под столом, справа от меня, системный блок компьютера. И включил. Интересно, а это у меня откуда? Не хозяйское, дом сдаёт пенсионерка, и у неё такого не водится.
Пальцы сами собой ввели имена и пароли. И я увидел — десятки файлов, документы. Книги, заметки, исследования. Когда я успел это сделать? Чем вообще занимался здесь на самом деле?
— Может, лучше всё это… — Вера не договорила «стереть». Наверное, побоялась произнести. Я тоже колебался: казалось, прочитаешь эти файлы — и подхватишь безумие вновь. Фуга или как оно на самом деле называется, бегство практически удалось. Но потом я замер на месте, увлечённый новыми заботами, и реальность мало-помалу меня нагнала.
Она стояла, сжимая мне плечи так, что уже становилось больно.
— Возьму на память. Если хочешь, прочитай ты первая, и скажи, что лучше с ними сделать.
Она кивнула. Я замер, завершив копирование, и мне послышалось… нет, разумеется, только послышалось — память альтернативной жизни едва теплилась, она не осмеливалась заявлять о себе в полную силу. Но я узнал звук — так шумели близнецы, когда, построив из конструктора военную технику, увлечённо освобождали выдуманные государства от тёмных сил. Да-да, помню: мы произносили это с обеих заглавных букв: Тёмные Силы.
Вера вздрогнула. Отпустила мои плечи и побежала — туда, в детскую. Я пошёл следом — мне не понравилось, что в доме стало тихо.
Вера стояла, прижав ладони ко рту. Я понял, почему она это сделала: мне показалось, что вещи стоят чуть-чуть по-другому. А на столе оказались игрушки, собранные из того самого конструктора. Два самолёта.
— Нет, — поймала она меня за руку, когда я шагнул, чтобы взять один из самолётов. — Не надо. — Она повернула меня лицом к себе, пристально глядя в глаза. — Значит, близнецы?
Я кивнул.
— Ну, что получится, то получится, — произнесла она вроде серьёзно, даже сухо, но рассмеялась первой. Я рассмеялся следом. И наваждение вновь угасло — мы стояли среди пустой, но уютной квартиры, и ничто постороннее не давило на органы чувств.
— Не здесь, — прошептала она, отводя взгляд. — Только не здесь. Уйдём, хорошо? Не то мне снова станет что-то мерещиться.
Жаркий воздух лета ударил в лицо, едва мы закрыли дверь подъезда, и окончательно привёл в чувство.
16
Отчего-то не спалось. Ни мне, ни Вере. Вроде бы всё осталось позади, и успели выговориться — давно нужно было, давно — но проснулись оба. Как по сигналу.
Ночь. Ясная, тёплая ночь середины июля. Едва заметные, успокаивающие звуки спящего города. Хотя какой там город, в лесу ведь живём. Мы переглянулись с ней — и поняли, что сна — ни в одном глазу. На часах — едва за три, а мы уже выспались. Словно сговорившись, исполнили все утренние ритуалы — вплоть до завтрака. Ничего не говорили — крепла уверенность, что думаем об одном и том же.
— Сейчас, да? — спросила Вера, когда с ночным завтраком было покончено. Можно было и не спрашивать. Да, сейчас.