– Это что-то для Охры-Дей? – Смотрительница взглянула на меня, но, по правде, на Ариадну в паре метров за. – Недавно она перенесла операцию по удалению аневризмы. Бедная женщина. Нет ей покоя. Полагаю, господин Обержин не упускает ни единого шанса порадовать супругу.
В одном смотрительница, конечно, угадала: чтобы добраться до Ариадны, стоило начинать с меня. Другое дело, что содержимое контейнера не имело к нам никакого отношения.
– Прошу прощенияя – Я выпутался из ее рук. – Знаете… я просто курьер.
Смотрительница повела плечом. Часть волос осыпалась за спину, приоткрыв лоскут сияющей шеи.
– Для доставки самых удивительных вещей? – уточнила она и, окинув мою обувь, и куртку, и спутницу долгим мерцающим взглядом, вернулась к виду за окном. – Для просто курьера у вас слишком необычные глаза.
Я нечасто слышал столь тактичную формулировку, а потому с ответной вежливостью пояснил:
– Гетерохромия встречается не так редко, как кажется.
– Оу, – смотрительница всмотрелась в дорогу. – Я не об этом.
Слегка растерявшись, я тоже посмотрел в окно и увидел мчащийся по склону черный внедорожник.
– Он не остановится, – вдруг сказала Ариадна.
– Что? – повернулся я на голос.
Ее пристальный взгляд сошел с холма.
– Тот саннстран-фьорд.
Я снова уставился на автомобиль. Еще секунду это выглядело как лихачество человека, которому принадлежал если не весь город, то пара элитных улочек. Затем на безопасный исход не осталось дороги. Саннстран несся прямо на нас.
– Стекло крепкое? – пробормотал я. – Оно выдержит?
– Не думаю, – ответила Ариадна.
Я резко обернулся. Один из охранников не успел изобразить глубочайшую озабоченность окружающими – измами – и слава богу!
– Назад! Пожалуйста! Скажите всем отойти назад!
Я тоже отдернулся, но в последний момент заметил смотрительницу. Она не двигалась, по-прежнему следя за саннстраном. Тот подпрыгнул, влетая на газон, ломая тонкокостные кленовые саженцы. Я рванул к стеклу, не думая. Думая, я бы никогда на это не решился. Я схватил смотрительницу за руку, дернул – и витрина будто взорвалась. Нас сбило с ног ударной волной и швырнуло об пол. Осколки сыпались, сыпались, сыпались. Они были повсюду, как и медно-золото-розовые волосы. Я слышал, как саннстран, распоров паркет, пронесся к центру зала и во что-то врезался. Загудел металл. Стены будто пошатнулись. Кто-то вскрикнул – и заглох.
И все резко заглохло.
Глаза у смотрительницы были куда необычнее моих. Почти фиолетовые, густо подведенные серебром – они смотрели не мигая.
– Вы в порядке? – прохрипел я.
– А вы? – прошептала она.
Приподнявшись, я уперся рукой в пол, и локоть надломило. Боль пропечатала меня от пальцев до корней зубов. С глухим стоном я оглядел рукав куртки, на которой не было ни крови, ни даже осколков, и выдохнул:
– Ариадна…
По мокрой взвеси расползался шепот. Поднявшись на ноги, я увидел примятый столкновением саннстран. Возвышавшийся над ним позвоночник дребезжал угасающим эхом удара. Одна из цепей оборвалась и рухнула на пол. От креплений других на стенах вскрылись длинные трещины.
Я посмотрел на регистрационный номер. Во внутреннем кармане куртки лежала бумажка с точно таким же.
– Господин Обержин!
Охранники бросились к автомобилю. Я рассеянно шагнул следом, но мне тут же преградили путь.
– Уходим, – сказала Ариадна.
На саннстран она смотрела с тем же выражением лица, с каким недавно двигалась вдоль картин. Во вьющихся по ушам черных волосах поблескивало стеклянное крошево.
– Но он, скорее всего, жив, – возразил я.
– Не важно.
Зал наполнялся голосами. Кто-то вызывал скорую. Сквозь разлом в витрине шел дождь.
– Уходим, Михаэль, – с нажимом повторила Ариадна. – Нас не должны задержать как свидетелей.
Я опустил взгляд на контейнер в её руке. Сбоку темнела вмятина, по пальцам текла кровь. Собираясь в ложбинках ребристой крышки, она напоминала мне – а вот Ариадне вряд ли – что её тело по-прежнему было живым.
– Ты ранена, – я кивком указал на ее кисть.
Она опустила голову, выкрутила локоть, чтобы осмотреть повреждения, и мою руку снова прошибло током.
– Не надо… – поморщился я.
– Извини, – в тысячный раз сказала Ариадна, перехватив контейнер здоровой рукой. – Я забыла о нем. Вероятно, задело машиной.
Охранник захлопнул водительскую дверь и что-то просигналил напарнику на пальцах. Взгляд того стал пугающе нечитаемым.
– Ты права, – выдохнул я. – Надо идти.
Мы двинулись к выходу за спинами растерянных посетителей. Короткого белого пиджака и алхимического цвета волос среди них не было. На выходе Ариадна придержала мне дверь. Я стер со стекла ее кровь и в последний раз обернулся.
Лишь у пассаты, припаркованной под буро-розовыми кленами, я замедлился. За холмом вздымались звуки сирен.
– Как ты поняла, что он не остановится?
Ариадна щелкнула сигнализацией. Автомобиль вспыхнул лисьими прорезями фар.
– Он проигнорировал скоростное ограничение.
В пассате было сухо и тепло – остыть она не успела. Поставив контейнер между сиденьями, Ариадна распотрошила пачку салфеток и принялась вытирать кровь.
– Но люди постоянно превышают скорость, – сказал я.
– И разбиваются, – ответила Ариадна.
Каждый ее бесчувственный жест отзывался в моем локте такой болью, что некоторое время я лишь оцепенело следил за водными дорожками на лобовом стекле. Капли встречались, сливались, расходились, искрясь в свете двухглавых фонарей.
– Извини, – сказала Ариадна в тысяча первый раз.
– Всё хорошо. – Я вымучил улыбку. – Завтра заживет.
И хотя мы никогда об этом не говорили, я знал: она не понимала, что со мной не так.
Проснувшись два года назад, Ариадна увидела меня первый раз в жизни, но ни тогда, ни сейчас не задала самый очевидный вопрос: какого черта?
Не могла.
Не хотела.
Ей было все равно.
Кровь на скомканных салфетках казалась налетом ржавчины. Ариадна затолкала их между кресел и включила двигатель.
– Что думаешь? – спросил я, проверяя на панели заряд аккумулятора.
Вытянув ремень безопасности, она задержалась взглядом на зеркале заднего вида и сказала:
– Его жена будет недовольна.
Из-за того, что нам пришлось заехать на подзарядку, повсюду перестало хватать пяти минут. Мы не проскочили перед аварией, потеряли время на объезд, попали под сломанный светофор, и гудящие пятничные пробки сомкнулись вокруг, как океанские воды над батискафом. Дорога в двадцать минут растянулась на полтора часа. Все это время Минотавр не брал трубку.
– Шоколадки в бардачке, – напомнила Ариадна.
– Спасибо, – пробормотал я, не открывая глаз. – Потерплю до ужина.
Когда она вывела пассату на прилегающий к лабиринту переулок, произошедшее в галерее уже казалось вчерашним днем. За двоих тело затекло так, что я почти не чувствовал больную руку. Но на парковке во внутреннем дворе меня все же кольнуло смутной тревогой. В ряду одинаковых пассат, через три от нашей, стоял Минотавров саннстран-фьорд. Он множил тени и напоминал громоздкое чудище, охранявшее выгул серебристых нимф. У Яна Обержина был точно такой же.
В прихожей я направился к ближайшему шкафу. Ариадна прошла к тем, что подальше. Раздеваясь, я пытался понять, из арки какой гостиной доносились голоса и лязганье столовых приборов. Судя по всему, Куница опять ужинала с новичками перед телевизором. Через секунду (кажется, из правой) послышался её раскатистый, почти оперный хохот:
– Понятия не имею, когда лабиринт начнет слушаться вас. Мои записи, как и ваше обучение, – удачный способ занять себя между двумя бутылками «Шарло Померло», а вовсе не испытательный полигон, после которого вам откроются все двери. Но у вас же нормальный периметр, чего вам не хватает? Куда отвести?
– Да не, – послышался флегматичный женский голос. – Периметр норм. Мы просто не поняли прикол с Томкой…
– Ага, – еще ленивее ему вторил мужской. – Только появилась, а лаб ее уже к Минотавру пустил…
Куница рассмеялась. Она всегда смеялась. Этому невозможно было противостоять.
– Цветик появилась давно. А заметили вы ее вдруг, потому что она стала дубль-функцией Виктора. В дубле все маркеры и связи кладутся в одну корзину. Поэтому лаб считает ее за него, а его за нее, а Вик с нами лет пятнадцать, наверное. Но вы о дубле даже не мечтайте, отверженные мои. В этом вопросе Минотавр исчерпал квоты благодушия на жизнь вперед.
Я поглядел на Ариадну. Закрыв шкаф, она подняла контейнер и развернулась к трем дверям в глубине прихожей.
– Погоди, – попросил. – Нужно осмотреть твою руку.
– Нужно отдать Минотавру атрибут.
– Куница все равно здесь. Пять минут.
Ариадна посмотрела в сторону гостиной (левой, кстати) и, помедлив, кивнула. Ее механическая покорность, как всегда, порождала во мне смешанные чувства.
В гостиной двое новеньких сидели на полу, спинами ко входу. Журнальный столик перед ними был завален контейнерами с корейской едой. Парень, имени которого я не знал (за последние два года приятельство с живыми людьми стало для меня таким же неподъемным делом, как ракетостроение), лениво приподнял бокал вина:
– Ну ок. С Томкой ясно. А Мишаня?
Я перешагнул порог звук в звук со своим именем. Уверен, все обожали такие моменты.
– Кстати, да. У него за восемь лет даже контрфункция не исполнилась… И от дубль-функции одно название…
– Зато близнецы их у Минотавра каждый день палят. А она ж вообще мертвая. В чем прикол?
Куница лежала в кресле напротив входа, закинув ноги на подлокотник, и, в отличие от новеньких, прекрасно меня видела. В широких складках темно-зеленой туники стояла чашка размером с супницу, но настаивался в ней отнюдь не чай.
– Давайте у него и спросим.
Новенькие обернулись. Оба бледные, длинноволосые, они оказались не сильно старше меня, но я сразу понял, какую отверженность упомянула Куница. События собственного прошлого еще казались им исключительными, ни с кем прежде не случавшимися. Такие мысли всегда выдавали глаза. Они никого не жалели.