, что он все время просил у всех пять копеек — «пятачок», чтобы поставить на кон в «секу» (картежная игра, в которую тайно резались тогда все футболисты). Он ставил свой пятачок, быстро проигрывал его и исчезал. В конце сезона поднаторевшие молодые Головкин и Голованов раздели его так, что он вынужден был отдать почти всю зарплату. Он пожаловался Аркадьеву. Первый и последний раз я видел разгневанного Бориса Андреевича. Но это было так смешно, ибо в первый раз он заговорил не своим языком: «До чего дошли, нашему Пятачку нечем платить даже за электричку, придется железную дорогу просить о специальном проездном билете, а вы, сударь, если садитесь играть в карты и проигрываете, то знайте, что платить нужно все равно…» Не помню, чем закончилась эта история, но Аркадьев был Аркадьевым — он никого не наказал, он просто не умел этого делать.
Меня он называл трепетно — Шурец. После удачных игр, он всегда подходил и комментировал каждый момент. Иногда восторженно говорил: «Шурец, сегодня ты дал сольный концерт на левом краю, поздравляю!» Для меня это был праздник. После плохих игр он все равно подходил и успокаивал: «Не расстраивайся, Шурец, помни, что если однажды ты сыграл здорово, то все остальное — случайность». Вот это был подход! Он не мог даже ответить активному хамству. Был у нас тогда массажист Пал Михалыч, бывший боксер, вернее, боксерская груша, которому в молодости отбили все мозги и который мог подойти к обедавшему Аркадьеву и спросить: «Борис Андреевич, у вас не найдется бумага, листик или два?» Аркадьев удивленно поднимал голову и, слегка заикаясь, отвечал: «А зачем это вам, Пал Михалыч, вы что, хотите письмо написать?» «Да нет, в туалет хочу»…
Ах, Борис Андреевич, гонимый в сталинские времена за неиспользование глупых футбольных указаний, никогда не состоявший в партии, любивший Есенина и Блока и недолюбливавший Маяковского! Помню, как он мне рассказывал неизвестную страничку жизни питерского футбольного гения тех времен — Пеки Дементьева. Аркадьев тренировал тогда сборную, и они отправлялись играть в Турцию. Пека приезжал из Питера на поезде. Его встречал Аркадьев. Откуда-то появились пионеры с горнами приветствовать великого игрока. Они оттеснили Аркадьева и стали пробиваться к Дементьеву. Борис Андреевич нарисовал мне такую картину: на верхней полке лежал кумир футбола, не очень любивший совдепию и не хотевший этой помпезности от пионерской организации. Он отвернулся от дверей купе и начал тихо выговаривать, отмахивая в такт рукой: «На хуй, на хуй, на хуй…» Аркадьев рассказывал мне это на прогулке в ваковском лесу. Слово из трех букв он произносил тихо, только цитируя Пеку, при этом краснея. Надо сказать, что честности он был необыкновенной. Когда он что-то утверждал и потом понимал, что ошибся, то всегда публично объяснялся и извинялся.
Эдуард Стрельцов вышел на первый свой матч (официальный) после тюрьмы весной 1965 года в Одессе. Борис Андреевич специально полетел на игру «Черноморец» — «Торпедо», чтобы посмотреть Стрельца. Вернувшись, он на первом же собрании рассказал нам о матче, отметив, что Стрельцов сыграл неудачно и что вообще «от Стрельцова осталась половинка». Следующая игра Стрельца в чемпионате СССР — первая в Москве, была в Лужниках, именно с «Локомотивом». Стрельцов был великолепен. Несмотря на персонального опекуна, он раздел «Локомотив» один на глазах у полной чаши фанатов, которые пришли увидеть возвращение Эдика. Два гола забил он сам и третий сделал полностью, пройдя сквозь всех защитников до самой штанги, пяткой отбросив мяч на вошедшего на скорости в штрафную Щербакова. Тому ничего не оставалось делать, как подставить «щечку». После игры, через день, на разборе — первыми словами Аркадьева были следующие: «Стрельцова немедленно в сборную, я ошибался. Стрельцова стало на половину больше — теперь он еще и тактик, и стратег ко всем его возможностям». И действительно, это было феноменально — пять лет не играть в большой футбол и в этот же год стать лучшим игроком Союза! Об этом еще будем рассуждать, но молодым, не знавшим Стрельцова, кто не видел его игру, я скажу, что двадцатый век породил двух гениев футбола — Пеле и Стрельцова. Поверьте мне на слово, а тот, кто знал и видел его, может подтвердить, что это так.
Но вернусь памятью в «Локомотив». Тогда, я помню, мне довелось участвовать в одном из интересных экспериментов в футболе. В то время вдруг начали поговаривать о реформировании правил игры. Мол, футбол стал скучным, неинтересным, мало голов и т.д. Пошло это, как ни странно, из консервативной Англии, придумавшей, как известно, эту игру. Начались поиски, не приведшие ни к чему. Одним из стремлений «оживить» футбол была попытка отменить положение «вне игры». И вот, специально для опыта, на зимнем запасном поле в Лужниках был проведен экспериментальный матч без положения «вне игры» между «Локомотивом» и «Торпедо». Было это в начале морозного февраля. (Я тогда впервые увидел лицом к лицу в игре Эдуарда Стрельцова). Что же получилось? Ерунда, да и только, комедия… Оказалось, что игроки разбрелись поближе к воротам (с обеих сторон) и стали просить мяч от защитников и полузащитников. Динамика — перекатывание игроков от ворот к воротам — исчезла, остались только крики да взмахи руками — мол, вот он я, дайте мне мяч, и я забью. Вероятно, гений, сотворивший эту игру, не случайно придумал это положение — «вне игры». Линию, за которой начинается смерть движению, смерть самой игре, и не потому, что игра останавливалась, а потому, что разрушалась сама структура мобильности, разрушалась форма игры. И действительно — ведь все, что происходит в футболе, происходит только в рамках прямоугольника 110 на 60 м, ни на миллиметр больше. Отмена «вне игры» вносит хаос, делает игру меньше самой игры, ибо правила устроены так, что ты должен соответствовать им — оттянуться назад, рвануть вперед, но так, чтобы была сохранена тонкая грань между игрой и неигрой. Это-то как раз и заставляет болельщика приковывать свое внимание к полю, где идет перетягивание каната — только заступил за грань — все разрушено, все можно и нужно начинать сначала. Так что эксперимент не удался. Только какие-то мелочи можно менять в правилах игры, а вообще, на мой взгляд, они должны быть неизменными.
Система игры — это другое дело. За тридцать пять лет от системы 1-3-2-5 мы пришли через 1-4-2-4 и 1-4-4-2 к тотальному футболу, где все умеют всё, и… многое потеряли, особенно в зрелищности. Исчезла индивидуальность: финт Месхи, дриблинг Хусайнова, коронный прорыв — «кач влево, уход с рывком вправо» у Метревели и т.д. Кстати, Аркадьев, когда появился так называемый «катеначчо» — оттянутый назад, страхующий центральный защитник, — первым придумал атакующую новинку. Он заявил — второй центральный нападающий (это было в схеме 1-4-2-4) резко выдвигается вперед и играет под центральным защитником на грани «вне игры», связывая его страхующие функции. Много было из-за этого «вне игры», но и много голов, ибо грань — игры и «вне игры» — трудно уловима. А игра стала острее. Не хочу хулить последний американский чемпионат мира по футболу. Но он на моей памяти был самым неинтересным. Главное — он не дал ни новых имен, ни новой системы игры, ни новых футбольных идей. А ведь каждый чемпионат мира — это развитие футбольной мысли, философии игры, это определенный этап в эволюции футбола. Но так не случилось. Причины? Об этом стоит подумать…
Об Аркадьеве я еще неоднократно буду вспоминать в своих записках, но отчетливо помню, как глубокой осенью перед последним матчем чемпионата в Баковку на сбор перед игрой налетели черные «Чайки» и «Волги». Мы все замерли. Что-то случилось. И мы поняли — снимают Аркадьева. Суд был недолгим — минут через сорок Борис Андреевич вышел из дачного здания и медленно побрел к воротам спортбазы. Его догнала черная «Волга» и отвезла домой. А он — как чувствовал. Ибо именно в этот день, когда мы приехали в Баковку и он, как всегда, встал для того, чтобы произнести свою коронную сентенцию о тренировке, и только открыл рот, как вдруг с заднего сидения раздался подражающий ему голос второго вратаря — Вити Туголукова, и точь-в-точь все сообщил об «экипировке» и «аудитории». Борис Андреевич постоял, открывши от неожиданности рот, но потом как-то мягко сказал: «Все правильно, Виктор, все правильно…» И тяжело спустился на землю по ступенькам автобуса.
Играть я хотел страшно. Я был фанатом. Здесь сошлось все — и то, что я любил, как и все, играть, и то, что у меня это хорошо получалось, и что воздух футбола пахнет всегда славой, деньгами, женщинами… А что в этом плохого? Особенно, если заработано все честными ногами и потом? Тем более, для молодого и здорового органона… Ради этого бросалось все — моя любимая физика, нормальный образ жизни. Футболистов считают туповатыми, глупыми. Зачастую это действительно так. Но таков закон этой безжалостной игры. Игра или тренировка вытягивают из тебя все через трубу психофизических нагрузок, и сил на другое не остается. Я помню, как после матча, допустим, во Львове, надо было проехать сутки в автобусе (на самолеты у команд не всегда были деньги), а на следующий день сдавать высшую алгебру. Никакие ранги матриц не лезли мне в голову — сознание было забито переживанием о том, как ты сыграл и как ты сыграешь. Помню, как преподаватели говорили мне: «Надо бросать что-то…» Но было все, как водится у футболистов: «Если учеба мешает футболу, бросай…» Но я продолжал держаться за учебники, чувствуя, что стремительно отстаю от своих друзей-студентов…
Сначала меня дико заражала идея верности родному клубу, где ты вырос. Но потом это сменилось и пониманием того, что надо играть там, где больше платят, где престижнее и откуда можно было бы, в случае чего, скрыться в незнаменитую, но денежную команду, ибо все больше понималось, что ты нужен — пока играешь, а дальше… Как-то, когда мы с Валерой Захаровым уже завязали, в Центральных банях получили от одного тренера приглашение поиграть годик-два за команду порта Тетюхе на Дальнем Востоке. Получили телеграмму: «Срочно выезжайте зарплата как договорились зпт пи