38. Осень приносит столь желанную войну с Турцией39. Маринетти на войне, которую прославляет в книге «LabatailledeTripoli»40. Весну прошлого года он проводит в Париже, открывает Первый Салон Футуристов, состоявшийся в феврале месяце в Галерее Бернгейма41. Там – вновь доклады, часто кончавшиеся потасовками. За это немного<е> время влияние футуризма растёт, растёт и количество его приверженцев. Это влияние простирается даже на врагов42 – вспомните «Песнь о Дарданеллах» Аннунцио43 и последние работы Пабло Пикассо44. Прошлая осень приносит новую войну – балканских народов с Турцией45, и присутствие на ней Маринетти счёл для себя обязательным46.
Не будем распространяться. Мы говорили о Маринетти потому, что он является и главой, и вершителем судеб основанного им направления. Человек большой культуры, деятельный и предприимчивый, он явился именно таким вождём, который был нужен футуризму47.
Однако за эти несколько лет сам футуризм претерпел изменения. В нём наметился некоторый внутренний разлад, разделивший более молодых от основателя. О нём мы скажем. Мы же лично приверженцы основателя и его идеалов. В изложении системы футуризма я буду пользоваться манифестами и книгами Маринетти и его частной перепиской.
Итак, милостивые государыни и милостивые государи, мы подошли к определению футуризма. Я сказал, что он вызван двумя причинами – необходимостью связать искусство с жизнью и необходимостью отрешиться от прошлого. Отсюда ясно, что футуризм – явление общее для всех народов, несущих новую, механическую культуру. Отсюда ясно, что он принадлежит не только искусству как таковому, но<это> духовное течение, особая религия, охватывающая всю нашу великую жизнь. Он выявился во всех областях: и в политике, и в науке, и в искусстве. Великий поэт символист Константин Дмитриевич Бальмонт так отмечает разницу в восприятии жизни между символистом и реалистом48. Символист сядет у окна и, отрешившись от повседневности, будет наблюдать толпу. Присмотревшись, он начнёт понимать намёки и тайны её движений. Реалист же наблюдает, идя по улице, мешаясь с людьми, живя <с ними> одними задачами. Если же вы хотите знать, как нужно воспринимать улицу, что<бы> воспринимать футуристически, вы должны наблюдать толпу из автомобиля. Лучше, если одновременно будете шофёром. Будем же шоферами! Перед нами будут скользить лица, возникать препятствия, пересекая улицы, мы будем задерживать восторженный бег машины и подавать сигналы, глядя, как проползает царственная толпа. Наши чувства обострятся, и цепь событий, оттенков и лиц позволит нам так глубоко понять динамику жизни и суть круговорота, как это никогда не удастся ни символисту, ни реалисту. Реалист – участник движения, но не отрешённый, символист отрешился от повседневности, но вне движения. Футурист же над толпой и одновременно в общей сутолоке. Мало того, его наблюдение заключает в себе основы, которые, наряду со строительством, отличают нашу жизнь, – именно лихорадочность и стремление к всеприсутствию. Что, как не лихорадка, толчея и беснование улиц, что, как не стремление к вездесущности, которую даруют нам газеты, кинематографы, телеграф, телефон, поезда, аэропланы, автобусы – с их слишком ещё медленными скоростями, – что, как не они отграничивают нас от постылого прошлого. Но мы не боремся против прошлого как такового. Пусть лишь оно не мешает нам идти вперёд.
Однако или благодаря плохой осведомлённости, или желанию ряда лиц очернить футуризм, создалось ложное представление об отношении футуристов к предкам и преемству. Правда, Маринетти писал: «Идите же, хорошие поджигатели с обуглившимися пальцами»49 или – «Между нами и нашими предками почти ничего нет общего. Отречёмся же смело от них»50, но надо понимать, что это преувеличение. Футуристы просто не хотят думать о [преемстве] старом, чтобы направить мысль на более нужные действия. Конечно, преемство нужно, но лишь в подходе к форме, а с другой стороны, извращённое преклонение перед прошлым дало ему слишком много места. В первом манифесте так и говорится – «Вы утверждаете, что мы лишь следствие и продолжение наших предков. Быть может! Пускай! Что нужды? Но мы не хотим слушать. Берегитесь повторять постыдные слова. Лучше подымите головы. Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам»51. А Маринетти в интервью с сотрудником газеты “LeTemps” сказал: «В действительности мы не отрекаемся от прошлого, мы хотим лишь отвести ему то место, которого оно заслуживает», и на вопрос, что значат призывы к разрушению музеев, отвечал, что футуристы не разрушат и не сожгут ни одного. И этот призыв не более как бужение спящих52. Запомните эти слова, чтобы фраза «Слава Богу, что Джоконда погибла»53 была правильно понята, и т. к. говорят, что футуризм – направление, возникшее для резни картин54. Символом же нашего отношения к старине служит Асуанская плотина, построив которую, англичане во имя настоящего не постеснялись затопить остров Филэ55. Если прошлое мешает, оно должно уступить – вот всё, что футуризм говорит о нём. Вот почему он так агрессивен, когда дело идёт об Италии, ибо там покойники связали живых. Вот почему прав венецианский манифест, где Маринетти говорит: «…венецианцы, венецианцы… когда-то вы были непобедимыми воинами и великими мастерами, отважными мореплавателями и предприимчивыми купцами. А теперь вы – лишь лакеи, чичероне, сводники, мошенники, антикварии, фабриканты старых картин, копиисты и плагиаторы», – и призывает, засыпав все каналы и приобщив к общей городской культуре, обратить Венецию в истинную царицу Адриатики, торговую и военную56. Конечно, многим подобное преображение не может нравиться. Вспомните прошлогодние письма Александра Николаевича Бенуа. Его чарует полумрак каналов, «качели кретинов» – гондолы, которые пора сжечь, и <ему> будет жаль, если вырастут заводы. К небу потянется дым, и электричество убьёт лунный свет57.
Луна – вот первый из наших врагов. Ей бросаем мы вызов, и с её светом мы будем бороться. Не она ли, подымающая моря, мать всякой меланхолии, и лени, и праздности, глупая и мёртвая, не она ли мешает нам быть ясными и забыть пышные любовные ночи. Убьём свет луны. И отрекаясь от луны, мы отрекаемся от её возлюбленных поэтов символистов58, от великого Верлена59 до великого Бальмонта60, так возлелеявших лунную душу. И отрекаясь от луны, мы отрекаемся от любви и на знамени пишем презрение к женщине, символистами воспетой и превознесённой.
Думающие, что любовь – естественное чувство, жестоко ошибаются. Естественна лишь функция продолжения рода. Любовь выдумали поэты, а т. к. она мешает свободным действиям человека, не позволяет вполне устремиться к совершенству и порвать связь с землёй, её нужно выкинуть из человечества.
Футурист презирает женщину не как человека, а как носительницу похоти, как путы и усыпительное средство. Поэтому мы – с суфражистками61, ибо чем скорее женщины войдут в жизнь, тем скорее оскудеет любовь. Но не только любовь к возлюбленной должна быть выкинута, но и любовь к детям, но и любовь к матери. Семья должна погибнуть.
В ответ на эти положения французский поэт Валентина де Сен-Пуан выпустила в прошлом году манифест женщин-футуристок62; возражая Маринетти, она, наоборот, призывает женщину к полной свободе чувств, господству животных инстинктов и силы страсти. Но непонятно, причём тут футуризм. Футуризм аморален. Но проповедовать аморальность – <лишняя> трата времени. Слава Богу, общественная нравственность и без того падает.
Но есть иная любовь – к ближним, понуждающая к миру и добру. И вот мы учим, что все оправдания добра напрасны. Осуществись его господство – человечество стало бы слякотью. Что возвеличивает, как не борьба? Разве борьба и ненависть не обостряют чувств, разве, как говорит Маринетти, человек не лучше дышит, спит, думает после того, как кинул оземь врага? Разве человек и борец – не синонимы?
Вот почему мы отрицаем и презираем пацифизм и глупые идеалы анархистов о всеобщем счастье. Мы славим борьбу и учим, что война есть единственная гигиена мира и воспитательная мораль. И чем тяжелей она, тем лучше, тем больше смысла в её торжествах. Но этим уверениям не верят. Вспомните стихи Валерия Яковлевича Брюсова <«3еркало теней»>63.
Но мы говорим: «нет» и учим, что любовь гибнет. Это не мечты, эти мысли воплощаются. Всё чаще встречаются люди, проводящие жизнь без любви. Спорт и лихорадка машин губят старую дряблость. Нужно, чтобы литература пришла на помощь и умножила число свободных от [любви] неё людей. К тому же развитие уличной жизни сводит её торжественность к простому удовлетворению желания. Семья разрушается – это известно всем, и об этом немало скорбят защитники патриархального быта и склада. Женщина всё менее желает быть женой и хозяйкой дома. Вот свидетельства [того, что наши мысли воплощаются]. Мало того, не в жизни ли мы подметили наши мысли <и потому> проповедуем? Ведь футуризм вышел из жизни, ведь он родился в царстве машины и в него верит.
Пусть наши отцы символисты презирали машину, пусть они ненавидели механическую культуру, и доселе много её ненавидящих. Что нам до этого. Ведь машина дала нам быстроту. Вспомните одно из писем Константина Дм<итриевича> Бальмонта, появив<шееся> недав<но> в печати. Он пишет: «Я считаю, что человечество переходит от ошибки к ошибке и теперешняя его ошибка – порывание связи с Землёй, наравне с идиотическим увлечением скоростью движения, – есть самая некрасивая и самая прискорбная из его ошибок»64. Но мы говорим: «нет», и учим, что свет добра в обогащении новой красоты – красоты быстроты. Наши души, ликуя, дрожат, когда мы видим круги Блерио65. Ибо знаем, что завоевали крылья, которые не дала нам земля. Наши души нетерпеливы, когда мы видим, [что есть ещё] непрорытые горы, непрорубленные леса. Вспомните стихи Каролины Карловны Павловой: «Не для пользы же народов вся природа расцвела: есть алмаз подземных сводов, реки есть без пароходов, люди есть без ремесла»